Гулкое эхо Данте в русской и мировой поэзии

К 750-летию Данте 

Странствуя во времени, мы наталкиваемся на развилке двух великих эпох – Средневековья и Возрождения – на памятник, высящийся подобно готическому собору. Он высечен не из камня, а выстроен из слов. Но слова поэта сродни тому, о котором – в Евангелии от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Творец словесного Собора – Данте. Он дал своему творению имя «Комедия», имея в виду его благополучный конец, как того требует жанр. Эпитет «божественная» предпослал ей автор «Декамерона» Боккаччо, написавший первую биографию Данте. Меткий эпитет выражал его восхищение художественной красотой поэмы и быстро прирос к ней. Тем более, что в ней совмещалось родное и вселенское, она давала картину божественного творения, загробного мира как некой вечной жизни, и присутствие Создателя в ней было ощутимо. Под этим названием «Божественная комедия» и вошла в Историю. 

От Флоренции – до Равенны

Данте Алигьери родился в 1265 году в рыцарской семье во Флоренции, которая в ту пору была самым богатым и культурным городом-коммуной в Италии. Однако политический антагонизм раздирал её: борьба гвельфов, сторонников папства, и гиббелинов, сторонников германского императора, закончилась изгнанием последних. Но и в лагере гвельфов Белые, к которым принадлежал Данте, враждовали с Чёрными.

Юность Данте протекла в блестящем литературном кругу молодых поэтов школы «сладостного стиля», возглавляемой его другом Гвидо Кавальканти, и в общении с учителем – выдающимся учёным, поэтом и политическим деятелем Латини. Предположительно, Данте был студентом университета. Овладев всей суммой знаний своего времени, он стал энциклопедистом в области схоластической науки и натурфилософии. Его поэзия подтверждает его невероятную эрудицию, всестороннюю образованность. По словам благоговевшего перед Данте Гёте, «за ним стоят целые века культуры». Причём культура Данте была культурой не одной страны, но всей Европы.

Тридцатилетним он вступил в цех врачей и аптекарей, членами которого были люди различных интеллигентных профессий. Членство давало ему, дворянину, права свободного горожанина. В 1300 году он, активно участвовавший в общественной жизни, стал одним из семи приоров правительстствующего совета от партии Белых. Политическая ситуация опаснейшего, запутанного и разбойничьего века была кризисной.

Жизнь сломалась в 1302 году. К этому времени он уже состоялся как поэт. Но политическая ситуация изменилась не в его пользу. Чёрные гвельфы вошли в силу, на Белых обрушились жестокие репрессии, и Данте приговорили поначалу к изгнанию с конфискацией имущества, а затем и к «смерти через огонь». Началась полоса скитаний. «Темна твоя дорога, странник.// Полынью пахнет хлеб чужой» – строки Анны Ахматовой восходят к строкам «Божественной комедии» («Ты будешь знать, как горестен устам чужой ломоть»).

Годы изгнания совпали с творческой зрелостью Данте. Переезжая из города в город, пользуясь покровительством их властителей, он исступлённо работал. Правители Флоренции решили было вернуть опального поэта, но потребовали публичного покаяния. Он ответил гордым отказом, изгнания не простил и во Флоренцию и после смерти не вернулся. Как написала Ахматова в стихотворении «Данте»: «Он из ада ей послал проклятье/ И в раю не мог её забыть, / Но босой, в рубахе покаянной,/ Со свечой зажжённой не прошёл/ По своей Флоренции желанной,/ Вероломной, низкой, долгожданной…».

Скитальца под конец жизни в 1318 году приняла Равенна. Валерий Брюсов, посетив её в 1907-м, писал: «Совершенно понятно, почему Дант нашёл пристанище в Равенне. Это город для отдыха и тихой смерти». Однако неистовый Данте и здесь не нашёл умиротворения: тоска по родине съедала, обида жгла. Какой уж тут отдых! Успеть завершить «Комедию», начатую в 1300-м, а потом можно и опочить. На этот раз судьба смилостивилась. Исполнив долг, завещанный от Бога, Данте покинул грешный мир в сентябре 1321 года. «И дверь он запер на цепочку лет…» 

Данте – поэт новизны

В основе концепции обновления мира, занимавшей умы на протяжении многих веков, лежит христианская идея возрождения. Это новозаветное понятие вырастает из представлений об обновлении, которыми изобилуют ветхозаветные Псалмы и Книги Пророков. ХIII век прошёл в Италии, на родине Ренессанса, под девизом: renovatio, reformatio (обновление, изменение). Этот девиз увлёк Данте. Слово «новый» (nuovo, novus – небывалый, неизвестный, молодой) – главное его слово, начиная с его юношеской книги Vita nuova, в центре которой – его чувство к юной и прекрасной Беатриче. Впервые он увидел её, когда им было по 9, а второй раз – по 18 лет. Явление Беатриче – это первое новое чудо. Она стала предметом его грёз, видений, снов, она озарила его поэзию светом искреннего сердечного чувства. Здесь явлен новый тип трепетной и благородной любви, которая, по словам Николая Гумилёва, «хочет ослепительности, питается предчувствиями, верит предзнаменованиям». Данте писал «Новую жизнь» (1292) как исповедь. В художественном изображении любви всё зависит от субъекта, а не от объекта. Данте не создаёт портрета возлюбленной. Беатриче предстаёт как идеал – «чистейшей прелести чистейший образец». Это первая лирическая автобиография в мировой литературе. Она написана прозой и стихами в традициях трубадуров Прованса и поэзии «сладостного стиля».

Жажда обновления одушевляет и его трактаты, написанные в изгнании: «Народное красноречие», «Пир», «Монархия». Новый народный язык, идущий на смену латыни, он сравнивает с «восходом нового солнца». Заслуга Данте в том, что он ввёл в литературу разговорный итальянский язык. Приобщение к высоким материям простых людей, не вкушавших прежде подобных яств, он называет духовным пиром. И это тоже великая новизна. Необходимой новизной станет объединение народов под властью одного монарха. Он не боится изменить своё понимание политического мироустройства. Церковь должна руководить движением к небесному блаженству, а монарх обязан заботиться о земном счастии человечества. Разделение властей – светской и духовной – новое требование Данте. Он первым задумался о единой Италии, впервые ввёл в обиход понятие человечества. Последний поэт средневековья, он стоял на пороге «величайшего прогрессивного переворота», который осуществили, по словам Энгельса, титаны эпохи Возрождения – Колумб, Коперник, Микеланджело… Данте был их предтечей. 

Орудийный мастер поэзии и его «Божественная Комедия»

Мотив сошествия в загробный мир присутствовал в мифах, откуда перекочевал к Гомеру и далее. Данте им воспользовался, но решил его в духе своего времени. Следуя средневековой традиции, он писал свою «Комедию» в духе видения. Этот жанр «видений», «хождений в другой мир» всегда несёт в себе дух Откровения. То, что его современникам представлялось как дело обычное (некоторые полагали, что поэт и в самом деле побывал в аду и говорили с суеверным уважением: «Этот был там, он видел – и вернулся»), Данте видел в оптике библейских пророков, в свете Суда. Он на 200 лет предвосхитил «Страшный суд» Микеланджело. Отсюда – суровость. Не случайно Пушкин избрал именно этот единственный эпитет: «Суровый Дант не презирал сонета».

Суровым выглядит он на памятной медали, чеканенной в пору написания «Комедии» (1300-31). Гёте, владевший экземпляром медали, очень дорожил ею и не уставал восхищаться обликом Данте: силой в линии носа, решительно вздёрнутой верхней губою, стремительным подбородком. Чувство собственного достоинства исходило от отлитого в металле изображения, что импонировало веймарскому Олимпийцу, как и то, что Данте первым предпочёл благородство духа благородству происхождения. Говоря о Данте, Гёте не довольствовался словом талант, а вместо него употреблял природа, выражая тем нечто всеобъемлющее, пророчески-суровое.

Сам Данте говорил о четырёх смыслах своей поэмы: буквальном, аллегорическом, моральном и мистическом. Поэма делится на три части (кантики): «Ад», Чистилище», «Рай». Спутником-провожатым Данте по кругам Ада становится Виргилий, классический поэт античности, особо почитаемый в средние века за то, что в одной из своих эклог в «Буколиках» он якобы предсказал рождение Христа. Так что выбор был не случаен. У Данте вообще всё не случайно, всё расчислено. Каждая кантика имеет свой аллегорический шифр: Ад – воплощение страшного и безобразного, Чистилище – исправимых пороков и утолимой печали, Рай – аллегория Красоты, радости. В их структуре поражает геометрическая чёткость: в Аде 9 кругов возмездий и наказаний за преступления, в Чистилище 9 ступеней горы, восхождение по которым символизирует очищение, в Рае – 9 небесных сфер. В каждой части по 33 песни. Не забудем: «3» – число сакральное! Учитывая Пролог, всего в поэме 100 песен. При этом математический расчёт сочетается с мистическими озарениями и буйной фантазией, равной которой Европа не знала со времён Гомера. Пушкин, прочитав во время южной ссылки первую часть поэмы, писал: «Единый план Дантова «Ада» есть уже плод высокого гения». Многие отмечают, что «Ад» скульптурен, «Чистилище» живописно, а «Рай» музыкален. В целом же поэму отличает стилистическое единство. Мир Данте гармоничен. Нисхождение в ад уравновешивается восхождением в высшие сферы. Поэма написана терцинами, строфами из трёх строк с перекрёстной рифмовкой и с внутренними рифмами. Вот её зачин:

Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу.
Утратив правый путь во тьме долины.
(Перевод М. Лозинского)

«Звенящие гневом терцины» (характеристика Гейне) – епархия Данте. Лишь немногие поэты, среди них Байрон, Пушкин, прибегали к терцинам, желая соотнести с Данте своё творение.

Завершается поэма своего рода апофеозом Небесной Любви. Вот они, последние слова, произнесённые столь могущественно в данном сочетании, что становятся символами: «Любовь, что движет Солнце и светила». Этот стих не только художественно совершенен, он божественнопоэтичен. 

От непонимания – через забвение – к новой жизни

Данте был труден и утомителен для современников, но вознаграждал за это познанием. Уже на исходе эпохи Возрождения, когда в центре мироздания оказался не Бог, а Человек, он перестаёт быть учителем и отступает в тень. Зато, как пишет Мандельштам, «пышно развернулся невежественный культ дантовской мистики». А XVII веку понимание Данте стало вовсе не по плечу. Теоретики классицизма категорически не признавали Данте. Эпоха Просвещения отменила Веру и возвела в абсолют Разум. При таком раскладе Данте – позавчерашний день. Вольтер, который и Шекспира считал дикарём, набросился на Данте, упрекая в безвкусице и неумении владеть словом. Это его-то с его «зверским юношеским аппетитом к гармонии, с его чувственным вожделением к рифме». «Слава Данте будет вечной, потому что его никто не читает», – продолжал язвить старый насмешник. «Исследователи» из ордена иезуитов тоже старались растолковать, «насколько скучен, тёмен и надоедлив» этот Данте. Один из них договорился до того, что «Данте был сумасшедшим, а его поэма –чудищем».

Показательно, что Эккерман в «Разговорах с Гёте» вспоминает, что на исходе 1824 года в доме Гёте разговор гостей вертелся вокруг жизни и творений Данте. «Всех нас поражал тёмный их смысл, непонятный даже итальянцам, иноземцам же тем паче невозможно было проникнуть в глубины этого мрака». Полагаю, Гёте вряд ли разделял мнение гостей. Данте, несомненно, был ему близок. Неслучайно, завершающие слова «Фауста», творения всей его жизни: «Вечная женственность/ Тянет нас к ней», аукаются, перекликаются с приведёнными выше последними словами «Божественной Комедии». Вечно женственное воплощает Любовь, что движет Солнце и звёзды, ту силу, что постоянно обновляет жизнь и поднимает человека к высотам Духа. Перекличка эта о многом говорит. Странно, что на это никто не обратил внимание.

Время всё расставило по местам. В Италии уже на исходе ХVIII века заговорили о Данте. А своим возвращением в большую литературу он обязан романтикам начала ХIХ века. Эккерман явно недооценил иноземцев. Английский поэт-визионер Уильям Блейк в старости изучил итальянский, чтобы проиллюстрировать «Божественную Комедию». За три года до смерти он выполнил 100 рисунков и успел гравировать 11 из них. В это же время молодой Байрон написал терцинами свою поэму с многоговорящим названием – «Пророчество Данте» (1819). Наконец, глава английских прерафаэлитов Данте Габриэль Россетти, которому отец-карбонарий не зря дал имя великого поэта, свою лучшую картину назвал «Беатриче благословенная». Если преодолеть Ламанш, во Франции нас ждут встречи с Альфредом де Виньи, чья поэзия и жизнь развивалась под знаком Данте, и, конечно же, с доктором социальных наук Оноре Бальзаком и его детищем «Человеческой комедией». Уподобив свой многотомный труд «Божественной комедии», он воздал должное её величию. Ближе всего к Данте в новой французской поэзии оказались «проклятые поэты» – Шарль Бодлер, Поль Верлен и особенно Артюр Рембо, в немецкой – Райнер Мария Рильке, а в английской – Томас Стернз Элиот. 

Данте как собеседник русских поэтов

В «Разговоре о Данте» (1933) Осип Мандельштам сетует на то, что русская поэзия выросла так, словно Данте не существовало. Однако известно, что во времена Пушкина в его окружении развился настоящий культ Данте. Вяземский, Катенин, Тургенев, Василий Львович Пушкин, Батюшков не просто читали, переводили, но почитали его. «Великий гений», «первый по всем векам и народам» – вот их оценки. И всё же один только Пушкин стоял на пороге подлинного понимания Данта. Печать Дантовской серьёзности, глубокомыслия и краткости лежит на зрелом Пушкине. Тогда-то и появилась его запись о «Божественной комедии», с которой он не расставался с юных лет: «Тройственная поэма», в которой все предания, все знания, все страсти, вся духовная жизнь средневековья воплощены были чудной силою поэта и сделались, так сказать, доступны и осязаемы». Реминисценции из Данте рассеяны по многим его произведениям, начиная с «Руслана и Людмилы», включая «Евгения Онегина» и «Пиковую даму». Даже среди рисунков Пушкина находим профиль Данте с надписью Il gran padre Alighieri – «Великий отец Алигьери».

Русские поэты «серебряного века» поклонялись Данте. Его верный ученик и приверженец, Валерий Брюсов к образу поэта обращался неоднократно. В сборнике Tertia vigilia («Третья стража», 1901) ему посвящено 2 стихотворения, написанных терцинами, «Данте в Венеции» и «Данте», последняя строфа которого звучит так: «Под звон мечей, проклятия и крики/ Он меж людей томился, как в бреду…/ О Данте! О, отверженец великий, –// Воистину ты долго жил – в аду!»

На заре столетия, когда ещё не слышен был «за порогом дикий вопль судьбы», Александр Блок мог сложить бессмертные строки «Равенны», в центре которой – медленное время: «Всё, что минутно, всё, что бренно,/ Похоронила ты в веках./ Ты, как младенец, спишь Равенна/ У сонной вечности в руках.//… Лишь по ночам, склонясь к долинам,/ Ведя векам грядущим счёт,/ тень Данта с профилем орлиным/ О Новой Жизни мне поёт». Чем обернётся Новая Жизнь в России после 1917 года, никто поначалу не смог предсказать.

Многим читателям страницы Дантова «Ада» представлялись чрезмерно жестокими. Но вот грянул «век-волкодав», и в свете его кошмаров побледнели ужасы «Ада». Анна Ахматова, которой влюблённый Николай Гумилёв в 1908 году посвятил цикл стихов «Беатриче», уже в 1924 году почувствовала родственность своей Музы с Дантовой: «Ей говорю: – Ты ль Данту диктовала/ Страницы Ада?? Отвечает: – Я». Она была уверена: доживи Алигьери до наших дней, он бы создал десятый круг ада. Не забудем: у Данте в «Аду» мучились грешники, а у Ахматовой в стране, превращённой в зону, в ГУЛАГ, «безвинная корчилась Русь». Марина Цветаева в 1934 году написала: «Мой век – ад».

Наше время нуждается в Данте. Суровый, опалённый лик его был одновременно просвётлённо-страстным. Его обличение эпохи основывалось на интуитивном чувстве близящегося обновления. В свете современных представлений о гуманности Данте кажется жестоким. Но тот, кто показывает человеку неприкрытую реальность зла, – Друг человека. Данте внушал, что зло безнадежно, что всякий поступок, преступающий нравственные границы, несёт в себе воздаяние за грех. Сказано, конечно, 500 лет назад, но имеющий уши – да услышит!

Грета Ионкис