Илья Абель | Женские verbatimы. Спектакль «Гардения»

Вряд ли есть смысл специально и подробно доказывать, что женщина, благодаря исключительности своей природы и своего предназначения, острее и точнее реагирует на то, что происходит с нею самой , с ее близкими, в том социуме, в котором она и ее родные живут. Потому и очевидно, что в основе литературы и искусства прежде всего выявлены, как правило, судьбы именно женщин, в их характерности, трагичности, неординарности и при том резонансе, который связан для читателя, зрителя с открытой ему истории конкретной женщины, что и выявляет произведение искусства. Это своеобразный камертон общественной жизни, то, что в собранном, порой жестком и трагичном виде, передает данное время и его особенность в сравнении с тем, что было до того и будет после того.

Потому так и поучительны семейные истории. Особенно тогда, когда центром их становится исключительно женщина. Тем более и прежде всего как раз тогда, когда сами женщины в образах своих героинь рассказывают о том, что может тронуть и душу, и сердце зрителей. Например, так, как это случилось со спектаклем «Гардения» польского автора Эльжбеты Хованец ( русский текст Ирины Адельгейм).

Переводные экскурсы

2. Жить по-людски

Спектакль «Гардения» идет в Московском театре имени Пушкина десятый месяц ( его премьера состоялась в начале мая 2017 года). Но играется так, как будто бы присутствуешь на премьерном показе: легко, раскованно, просто и , так только кажется, почти безыскусно. Изумительная театральность сосуществования в камерном во всех смыслах пространстве Малой сцены столичного театра настолько органична и доверительно представлена зрителям, что, замечая , воспринимаешь ее как само собой разумеющееся условие рассказа о жизни четырех поколений женщин одной польской семьи — с предвоенного времени и почти до наших дней ( на белом экране задника появляются даты, которые , как главки прозаического произведения, начинают рассказ о том, что стало с его героями через десятилетия; и вот последней цифрой был год 2007-й, но ясно, что повествование о том, как справляются со своими несчастьями, с бытовыми и житейскими неурядицами эти пани, на этой дате явно не останавливается.)

Все начинается вроде счастливо. Женщина 1 ( Александра Урсуляк, играющая бабушку) вспоминает, что предшествовало ее свадьбе с офицером. А женщина 4, ее правнучка в исполнении Натальи Рева- Рядинской, говорит о том, что , несмотря на все перипетии бед и лишений, разочарований и потерь, в ее -то жизни все складывается хорошо. У нее отличное образование, хорошая работа, она довольна жизнью, поскольку у нее есть и друг. Только вот женится он не спешит, хотя женщина 4 беременна. И , как выясняется, ждет девочку, то есть, женская история получит продолжение в следующем поколении, вобрав в свою наследственность и душевную память все то, что было с бабушкой, ее дочерью (Анастасия Лебедева, играющая женщину 2), ее дочерью (Эльмира Мирэль, исполняющая роль Женщины 3). Все, что пережили представительницы четырех поколений одной семьи, станет настоящим и будущим той, которая еще должна появиться на свет. При том, что уже ее рождению предшествует некоторая роковая предопределенность — неизвестно ведь, захочет ее отец стать таковым официально и на самом деле.

Тут важно уточнить, что женщинам, какими их описала Эльжбета Хованец и открыл зрительскому вниманию режиссер Семен Серзин, фатально, можно сказать, не везет. Или, вернее, они не умели удержать собственное счастье.

Бабушка хотела выйти за польского офицера, но росла в небогатой семье. Ей с устройством свадьбы помогли соседи-евреи, но продолжалось это не слишком долго — ее счастливое бытие в замужестве. В Польшу, и, конечно же, в родной город Бабушки, Краков, пришли фашисты. Потенциальный муж бабушки стал подпольщиком, а она выполняла специфические поручения, которые однажды привели к беременности от эсэсовца.( Что не помешало ей, заметим, потому, уже много позже окончания той войны получить за антифашисткую деятельность почетную награду).

И по свойству своего характера, и из-за любви к красивой жизни, а потом — вследствие ее или из-за расставания с мужем — из-за алкоголизма, привели к ее дальнейшему одиночеству. Что отнюдь не скрашивало присутствие рядом близкого человека( более того, родную дочь бабушка не любила настолько, что не только с подросткового возраста навязала ей взрослые заботы о доме с жесткой расправой за неисполнение обязанностей, но и относилась к ней с ненавистью; то ли из-за того, что видела в ней постоянный упрек в легкомысленном поведении в молодости, то ли от того, что родила ее от человека, которого не могла любить и бывшего врагом, нелюдем.)

Надо сказать, что дочь отвечала ей в смысле неприязни взаимностью. Но, будучи не по годам серьезной, практичной и самостоятельной, рано вышла замуж за того, кто попался под руку. Особой радости от семейного бытования она не испытывала, но родила дочь. Муж же все время болел и денег домой особенно не приносил, хотя все же как-то пытался работать. Так что, дочери бабушки пришлось заботится потом и о ней, и о муже, и о своей дочери, сто сделало ее злее, напористее и уверенной в постоянной личной правоте.

Она тоже родила дочь, которую пыталась воспитывать строго. И все бы ничего, если бы ни влияние бабушки, которая иногда оставалась с нею, если ее матери нужно было уходить по делам. (Что это было за воспитание, можно судить по сценке, когда бабушка учит внучку играть в карты, естественно, обыгрывает ее, забирает отложенные той денежки, а затем пропивает их на глазах у знакомых и незнакомых людей.)

Естественно, что к бабушке ее дочь относилась с резкостью недолюбленного человека. А, поскольку, все в доме и не только было на ней, на ту, что родила сама, у нее тем более не оставалось ни времени, ни сил. В конце концов , урок бабушки пошел ей на пользу ( в обратном смысле) : деньги, что она скопила — тысячу злотых и еще то, что мать откладывала на переезд на другую квартиру, она заплатила молодому человеку, чтобы он переспал с ней. В положенный срок она родила снова дочку, не уделяя ни ей, ни мужу внимания, проводя время в гулянках и запоях. Но вот внучка бабушки неожиданно для всех или наперекор всем и всему — людям и обстоятельствам — выросла вполне приличной, ответственной и думающей о будущем современной девушкой. Да все бы ничего, только опять выходит, что с замужеством что-то не клеится. Не получается, чтобы было как у людей — с церемонией в костеле, со словами ксендза, с ветками гардении ( растения, которое символично дало название спектаклю — будучи , в том числе и декоративным, оно требует очень тщательного ухода, что сравнимо с тем, как мужчины относились к женщинам, которые буквально рассказали через воспоминания о том, чем была до сего момента их не слишком счастливая жизнь).

Но все же правнучка выбилась в люди. И ,наверное, это семейное качество — несмотря ни на что справляться с трудностями, бороться с неприятностями всегда и рассчитывая только на собственные силы, чтобы жить не хуже других.

И это при условии, что каждая из четырех женщин — с характером. Бабушка с харизмой светской дамы, вся в ощущении праздника и возможной по силам и средствам радости в буднях. Ее дочь — напористая, непреклонная, с принципами и самоуверенностью. Ее дочь , похожая на бабушку некоторым легкомыслием, но и элегантностью, практицизмом в мать. И такая же безалаберная, как бабушка. И самая младшая — дисциплинированная, делающая себя сама в европейско-американском смысле слова, но не лишенная некоторого романтизма своей прабабушки теперь, милая и тихая девушка-женщина.

Не только родственными чувствами поэтому, а и тем, что есть не предопределенность даже, а передающееся из поколения чувство дискомфорта житейского и желание справиться с ним, преодолеть его — всем этим связаны четыре одиноких по разным причинам женщин в то единство, которое объединяет их в единое целое. Они одиноки по сути своей, имея мужей или нет, поскольку и тогда, когда рассчитывают лишь на себя, усилия и средства, и тогда, когда рядом с ними мужчина — муж или сожитель, что получается чуть ли ни одно и то же — они ждут любви, надеются на нее, стремятся к ней в меру того, как понимают ее и суть женского предназначения. Поэтому заданное будто изначально, одиночество, как бы полнейшее отсутствие выхода из житейских проблем, попытки не думать о них, каждой жить в удовольствие и на благо лишь эго — примиряют их в непростых, почти постоянно трагических, на грани скандала, упреков и размолвок сосуществования. Как это ни странно, именно в нем оказалось для них их счастье, то, что кажется им нормой и обычной правильной с их точки зрения и по мнению соседей, того круга, который для них приоритетен, жизнью.

Казалось бы, час с небольшим на глазах у зрителей Малой сцены развертываются, обозначаются без прикрас и попыток как-то их обойти, реальные драмы. Но при всем этом спектакль «Гардения» получился оптимистичным, порой даже немного комичным, естественно, с трагическим оттенком, в чем-то даже воодушевленным. Наверное, потому, что раскрывая то, что было для каждой из женщин прошлым, стало настоящим и имеет перспективу в будущем — далеком или нет, как получится- они освобождаются от неприятного, прощаются с ним, естественно, не забывая того, что было. Прежде всего, что при всех их разногласиях — они женщины, они — близкие люди. И им вместе легче от того, скажем, что могут , когда потребуется, выслушав упреки, получить помощь от старших среди них. Или — наоборот, от младших.

И очень характерно, что , сидя за столом, который стал концептом декорации спектакля «Гардения» и символом путь не во всем устроенного, но дома, как и четыре одинаковых стула, они в поют фрагмент «Mama» из Богемской рапсодии группы «Куин». И шлягер со значащим для каждой названием, пропетый а капелла настолько слаженно, что душа радуется, и есть суть того, о чем Семен Серзин поставил спектакль «Гардения» — о том, что нужно дорожить теми, кто рядом. Как минимум, конечно, если не складываются более теплые или дружелюбные отношения.

Этот номер, который исполняют сидящие за столом и смотрящие в зал женщины, с воодушевлением, чисто, от души, с полной отдачей — почти эстрадный, если был бы столь эффектно и оправданно театральным, элегантно и стильно завершившим то, что придумал и осуществил питерский режиссер молодого поколения Семен Серзин.

А начался спектакль «Гардения» доверительной интонацией. Александра Урсуляк, Анастасия Лебедева, Эльмира Мирэль, Наталья Рева-Рядинская ( каждая представленная к тому же точным костюмом, подчеркивающем характерность, существо играемого образа — художник по костюмам Павла Никитина) , вышли на авансцену, что практически иллюзия в таком небольшом зале, расположились на стульях, и стали рассказывать историю из жизни. По- актерски, но все же близко к жанру verbatim. И сразу не было понятно, почему в спектакле, переведенном с польского — московские реалии в любой дотошности описанных ситуаций и подробностей.

На самом деле и это было прологом к спектаклю, и уже начавшимся спектаклям, и реальными историями из детских воспоминаний каждой из героинь его. То есть, личным, преобразованном в театральное. Почему-то все они, рассказы казались конфликтов с матерями ( только Эльмира Мирэль заметила, что у нее были проблемы с отцом, потому она и не будет ничего рассказывать про мать). Почему-то они происходили именно зимой. И почему-то завершались конфликтом с близким человеком. Анастасия Лебедева, отнюдь не по старшинству в рамках субординации героинь спектакля, говорила, как мать ее, работавшая на нескольких работах, пришла в школу на родительское собрание. А после него ударила дочь за вранье, за неуспеваемость в учебе. Александра Урсуляк нашла нужным упомянуть, как со своими матерью и бабушкой ездила на другой конец города, чтобы попасть на прием к знакомому старшим женщинам ее семьи врачу женской консультации. А Наталья Рева-Рядинская пожалела мать, врача по образованию и призванию, скорее всего, которая страдала от постоянных простуд дочери и старалась уберечь ее от заболеваний, и получалось — от детства, обычных радостей раннего возраста.

Потом все четверо занимают место в разных частях сценической площадки. И спектакль, основанный на тексте Эльжбеты Хованец, начинается как бы со второй попытки, хотя уже и разговоры по душам между собой и для зрителей уже таковым были изначально. Прежде всего потому, что режиссер вмести с артистками выбрал из их детского мировосприятия то, что описывало конфликт, и то, что тщательно и точно соответствовало тому, что четыре женщины выбирали по крупицам и важным моментам из прожитого.

Так закономерно и деликатно задан был Семеном Серзиным ракурс спектакля «Гардения» — дистанция настоящего с тем, что когда-то таковым для каждой из героинь таковым являлось.

Ракурс стал здесь одновременно и приемом, эффектным и ясным в каждой своей детали.

На протяжении лаконичного по времени, однако, содержательного и емкого по смыслу и подтексту спектакля, каждая из участниц ее подходила на авансцену. И в микрофон, опять же, как на эстраде, сообщала то, что считала самым необходимым из того, что случалось с нею когда-то, очень давно. Или совсем недавно.

На актрис в этот момент была направлена камера. И их рассказ дублировался , укрупненным изображением, на белом экране задника. Получалась снова дистанция между тем, что сказано было в зал, и тем, что возникало , как отражение слов , чувств, и мыслей. Крупный план лиц не мешал игре, поскольку создалось впечатление, что игры вроде бы и не было тут, хотя, несомненно, она не могла не быть в театральном спектакле. Но настолько мягко выраженная, настолько естественная в мимике, в интонациях, что становилась явным продолжением тех историй, которые до того четыре женщины обращали в зал, говоря о том, что было именно с ними. Вне сцены и в реальности.

Подобная сценичность создавала многозначный и конкретный эффект присутствия. И артисток, и зрителей. Когда видишь и слышишь ту, которая рядом стоит с сидящими зрителями и ее же на экране, то образ не двоится, а приобретает особую полноту и выразительность.

Это оказалось убедительным еще и потому, что напомнило польское кино послевоенного времени. Как правило, черно-белое, даже тогда, когда снималось на цветной пленке. И потому, что краски там воспринимались, как блеклые, и потому, что чаще всего польские фильмы печальны каким-то внутренним ощущением боли и страдания. Но не только проецирование монологов актрис придает спектаклю «Гардения» нужный в разумных пределах национальный колорит. Это и песня Ежи Петерсбурского ( его фамилия записывается и иначе на русский лад) « Последнее воскресенье», печальное объяснение того, почему молодой человек не может смириться с тем, что любимая им девушка предпочла другого. Сама по себе песня, известная в России как танго «Утомленное солнце» удивительно развивала и лейтмотив судеб женщин, по воле обстоятельств и жизненным убеждениям не обретших подлинного счастья. А кроме того, сопровождая спектакль подробность, намеком на национальный колорит, упрочивала соединение личного для актрис и тем, что сказано в произведении Эльжбеты Хованец, где и биография композитора, автора музыки также приобрела знаковый и входящий выразительным нюансом , оттенком момент в плоть и ткань этого спектакля.

Несомненно гениальный питерский педагог Фильштинский, которому в прошлом году исполнилось 80 лет, в передаче «Ближний круг» канала «Культура» ( ведущий Анатолий Малкин), говорил в сердцах и, вероятно, не без сожаления, что в Москве не умеют ставить спектакли. Имея в виду, скорее всего, что в его понимании , в том, что хотел воплотить на театре Станиславский, театральная постановка не есть иллюстрация какого-то прозаического или драматического по природе своей текста, а некое обживание, воплощение его по законам театра. И ничего другого.

Семен Серзин, поставивший в Московском театре имени Пушкина «Гардению» и еще один спектакль, который, появившись ранее, мог бы претендовать на всероссийскую театральную премию «Золотая маска», представил столичному зрителю то, что есть настоящий театр. Искренний, профессиональный, наполненный образами и реалиями, безукоризненный по форме, которая с поразительным мастерством передает содержание взятого для интерпретации литературного произведения.

Здесь достаточно женщине 2 ритмично стучать по столу, сидя напротив женщины 1, как ясно, что перед нами поезд Краков-Гданьск, а стол, за которым сидят две женщины, выказывая в общении заведомое недовольство друг другом — его вагон. Женщина 2 передает женщине 3, а та женщине 4, как эстафету — красную, резковато даже красную вязанную шапочку. И , только надев ее, каждая потом начинает вспоминать о житье-бытье, стоя перед микрофоном. Это отнюдь не сказочка про Красную шапочку ( или , в оригинале — берет) получается, хотя там тоже про бабушку, маму и внучку. А про некий символ эстафету, передающийся от одной другой раз за разом, как общая боль, роковая предрасположенность к горю и бедам.

Таким примечательных, совершенно обиходных и театральных по сути подробностей в «Гардении» много, если не сказать, что весь спектакль , поставленный как бы на одном дыхании Семеном Серзиным, и есть такая подробность, то, что дает всем героиням его силы и уверенность в том, что любым неприятностям и препятствиям можно противостоять — вместе или по отдельгности. Но лучше все-таки вместе, чтобы не быть до конца одинокой и неприкаянной душевно при видимости благополучия, хотя бы номинального и понятного другим, общественному мнению, которое как-то, хотя и по-разному, влияет на мировосприятие каждой из героинь «Гардении».

Будучи переводным по сути своей, этот лаконичный, добрый и чуткий к чувствам людей спектакль, представляется высказыванием интернациональным. Опираясь на горькую историю Польши, в том числе и в двадцатом веке, сохраняя подробности в качестве местного колорита, он ведет речь о том, что интернационально, что понятно , будучи повествованием о стремлении к идеалу, об утратах , в том числе, и в духовном плане. Он о том, что понятно в переводе настолько, что кажется аутентичным, доступным при такой театрально рефрексирующей аргументации, в подобном прочтении, которое воспринимается как оригинальное переложение чужого опыта на язык другого народа. Оставаясь самобытным в деталях, наднациональным по сущности и драматичности своей, тем, что не может остаться без встречной волны приятия и сопереживания со стороны зрителей.