Инна Костяковская | По лабиринтам слов и мыслей
ГОЛОСА
Сквозь дожди, ярким солнечным светом,
сквозь покров леденящих снегов
голоса одиноких поэтов
достигают твоих берегов.
И звучат их прозрачные скрипки,
и звенит их щемящая грусть,
этот воздух – горячий и липкий
повторяет слова наизусть.
И доносится тающим эхом
через тысячи прожитых лет
всё, что было слезами и смехом,
и чего уже, господи, нет…
***
Чем дальше от России, тем видней
следы в снегу, следы у Чёрной Речки,
где пистолеты не дают осечки
до наших дней.
Чем дальше от России, тем больней
смотреть на то, что от неё осталось,
на светлых лиц тревожную усталость
от наших дней.
Чем дальше от России, тем сильней
ты ощущаешь трепетную нежность,
страх пустоты, дорогу в неизбежность
из наших дней.
***
Чем выше слог, тем ниже потолок
твоих желаний и твоих стремлений,
читай на память грустный эпилог
написанных тобой стихотворений,
вздыхай над тем, что звездный листопад
в твоё окно не постучится градом,
что жизнь твоя, как тихий звукоряд,
слышна лишь тем, кто был с тобою рядом.
Перекричи себя в ночной тиши,
перемечтай о том, что не случилось,
все средства для надежды хороши,
а для судьбы – нужна лишь Божья милость.
***
Что-то зреет во мне такое,
о чём и сказать нельзя.
Что-то личное, горловое
и пекущее, как слеза…
Разбредутся по строчкам звуки,
уведут их дороги прочь,
видно, зреет во мне наука
принимать, как награду ночь.
Ночь – вселенная, таинство, царство
звукоряда, стихий, идей,
обживаю твоё пространство,
я, всегда любившая день…
***
Продолжу странный звукоряд,
ночные песнопения,
летят, летят, летят, летят
года, как сновидения.
Стихи меняют свой полёт,
масштабы и границы,
но так же тесен небосвод,
и те же в небе птицы…
Гортанный свист, нелепый крик,
безумие, падение…
И этот долгожданный миг –
стихосотворения.
***
Любовь в любые времена
всегда лирична,
мы забываем имена
из жизни личной,
но вечностью звенит строка
и пахнет летом
такая нежная рука
его Джульетты.
Пусть жизнь окажется пуста
и так понура,
но смотрит с чистого листа
его Лаура.
О, лирика любовных встреч,
разлуки боль,
но как смугла покатость плеч
его Ассоль.
***
Распахнулись улицы как ставни,
древний лес качнулся пышной гривой,
не надейся, что тебя оставлю,
не мечтай, что стану терпеливой.
Мы с тобою в середине спора,
где-то между истиной и былью,
это только кажется, что скоро
улицы своей раздавят синью,
или нас к земле придавит осень,
как ромашки, потеряем крылья,
это только кажется, что проседь,
просто лепестки накрыло пылью…
Это только кажется, мой славный,
что сезон дождей приносит скуку,
распахнулись улицы как ставни,
чтоб тесней прижались мы друг к другу.
***
Всё холоднее вечерами,
всё холодней,
меня когда-то врачевали
прохладой дней,
но с каждым годом всё печальней
вступаю в слякоть,
и слово кажется случайным
и тянет плакать…
Я день осеннего ненастья
любить учусь.
Одно мгновенье длится счастье,
но вечна грусть…
БЕССОННИЦА
Сизифов труд.
Беспомощность тоски,
словесный блуд
бессонницы печальной,
пульс времени,
давящий на виски
и вечное парение
над тайной.
Оторванность твоя от языка
всё явственней, всё глубже,
всё страшнее,
а мне другие чудятся века,
другая жизнь,
совсем другое время.
Источник гибнет
без весенних вод,
ему необходимо обновленье,
вот почему словесный небосвод
сужается над точкою паренья.
Вот почему грустнее с каждым днём,
и одиночество уже размером с башню,
Бессонница! Пойдём бродить вдвоём
по улицам и запахам вчерашним!
***
Щенком усталым день затих,
клубком свернулся у порога,
лети, мой одинокий стих,
в объятья рока или Бога!
Так улетает лепесток,
гонимый ветреным порывом,
рожденье слов, рожденье строк
и их парение над миром…
И снова ночь, блуждают тени
по лабиринтам снов и мыслей,
и призраки стихотворений
так бесполезно схожи с жизнью…
ПОЖАРЫ В ИЗРАИЛЕ
Пересекаются дороги
сегодня с прадедом моим
и эти страшные поджоги –
всё тот же Холокоста дым…
О, запах гари в хайфском небе,
стена из дыма и огня!
Мой прадед, старенький мой ребе,
сгорел когда-то за меня!
И параллель чертою красной,
глубокой раной будет ныть,
враги — коварны и опасны,
но нас теперь не победить.
Мы прорастали в землю эту
корнями, кровью сыновей,
я верю, если кану в Лету –
я буду деревом на ней.
***
Моей болезни эпикриз
я написать сейчас посмела:
как медленно струится жизнь,
как быстро умирает тело…
Вглядеться в зеркало боюсь,
боюсь смертельного испуга,
так медленно уходит грусть,
так быстро наступает вьюга.
О, эта вечная метель
фантазии, воображенья!
Как длинен счёт моих потерь,
медлительны телодвиженья…
Вся жизнь – скольжение по льду,
падения без перерыва,
так медленно я вверх иду,
так быстро падаю с обрыва…
***
Всё сказано другими и давно
стоят венки на каждом личном деле,
закончилось твоё бородино
и мысли, словно реки обмелели.
Всё сделано другими и дано
привычной тенью в ком-то повториться,
но качество ремейка, лишь оно
ещё живёт на выцветших страницах.
Запомни миг, когда приходит тьма
и заполняет кубометры комнат,
как бесконечно горе от ума,
как бесполезно век об этом помнить.
Всё сказано. И сделано. И спето.
Осталось только жизнь перелистать…
О, господи, как страшно быть поэтом!
О, господи, как больно им не стать!
Инна Костяковская,
Афула, Израиль