Илья Абель | «Синяя птица» Юрия Грымова, или Де/ань Цукерберга/у
Режиссер театра и кино Юрий Грымов в отечественной культуре фигура одновременно культовая и артхаусная. То есть, он ощущает себя в искусстве и в жизни свободным и самодостаточным человеком, доказывая это постоянно своими многочисленными и плодотворными в своем роде инициативами. При том, что нередко они рассчитаны не на массового зрителя, как, например, спектакль «Дали» или кинофильм «Три сестры», который недавно снят, а на человека продвинутого, не то, что бы мажора или хипстера, но современного вне зависимости от возраста, однако, с достаточно четко обозначенным социальным положением. Это и определяет его вписанность в реалии российского общества. Такому зрителю Юрий Грымов дает достаточно точно на него сделанный культурный продукт, где есть мастерство исполнителя и определенный уровень разговора на ту тему, которая в момент создания фильма или спектакля режиссера интересовала. Несомненно, что, в конечном счете, Юрий Грымов опережает театральную или кинотрадицию, имея ее в виду, но относясь к ней, как к прошлому.
Это и доказала премьера спектакля «О дивный чудный мир» по довоенному роману английского писателя Олдоса Хаксли, которая первый раз прошла на зрителе только что, 23 мая 2017 года.
Но сначала несколько слов о переменах в жизни самого режиссера и Московского театра драмы «Модерн», где она состоялась.
До декабря прошлого года театром, в названии которого последней буквой была – ять- руководила Светлана Врагова, женщина энергичная, в чем-то, не лишенная агрессии и комплексов. Слушать ее было скучно, ехать на край Москвы, чтобы посмотреть ее спектакли, не хотелось по эстетическим и не только причинам.
За несколько дней до наступления 2017 года художественным руководителем театра стал Юрий Грымов. Он убрал из его названия пресловутую последнюю букву, обозначив его настоящее и будущее не как взгляд назад, а как направление вперед и дальше. Конечно, само по себе это любопытно. Достаточно вспомнить, что в том здании, где теперь идут оставленные Грымовом спектакли прошлого репертуара и его премьера по Хаксли, была до революции Хлебная биржа, а уже в советское время – дом, а затем и Дворец пионеров Бауманского района. Вот эти три ипостаси удивительно сочетаются в интерьере театра: красивая мраморная лестница, зеркала в стиле русского модерна, а также скульптуры пионерки и пионера (у первой правая рука частично отсутствует, что выглядит как перформанс, креативно и с намеком; очень может быть, что Юрий Грымов обыграет давнее историческое свидетельство и слоганом театра сделает римское – «хлеба и зрелищ», хотя пока его больше устраивает – «Позволь себе роскошь театра!»).
Предыдущая его театральная постановка «Цветы для Элджерона» по тексту Дэниэла Киза, описывающем научный эксперимент на головном мозге и его последствия, четвертый год идет в Российском академическом молодежном театре). Сделан спектакль эффектно, стильно и манерно, что является фирменным знаком Юрия Грымова во всех его начинаниях. (Чего стоит, например, что на фотографиях труппы «Модерна» артисты представлены полуголыми, что говорит и о том, что толика скандала или небольшого эпатажа свойственна всему, что говорит и творчески показывает зрителю режиссер новой формации на российской почве, как бы забывший про опыт советских лет. Или почти ушедший от него.)
И в этом смысле, как выбор романа Хаксли, так и экстравагантная постановка его в качестве заявки на некоторую перспективу, как нельзя более удачен и прагматичен.
Стоит заметить, что Хаксли написал свою антиутопию через десять лет почти после того, как роман Замятина «Мы», во многом на ту же тему, был опубликован на английском языке. И то, что Юрий Грымов подобной инициативой обозначает, скажем так, второй этап преодоления театральной классики, начатый МХТ.
В бывшем академическом театре со времени прихода к его руководству Олега Табакова психологизма в игре актеров стало все меньше, а иллюстративности все больше. Как бы Олег Павлович ни говорил о том, что в его театр может попасть зритель с любым достатком, все же, постановки даже не по стоимости билетов, а по подаче, по художественности рассчитаны не на старых и тихих театралов, а на крепкий средний класс, который хочет получить искусство понятное, четкое и красиво упакованное в театральную форму. (Заметим, что на сайте театра указывается дресс-код посещения, исключающий спортивную одежду и обувь. Это не то, что Константин Райкин запретил пускать зрителей после начала спектакля, что приводило время от времени к инцидентам и недопониманию. Нет, тут все программнее, как и перенос начала спектакля на половину восьмого: все, начиная от отлично и на хорошей бумаге выполненной программки со страницами отданными рекламе, то хорошо скроенной одежды всех сотрудников театра, которые встречают зрителей – чего стоят черные бабочки и белые рубашки у мужчин – свидетельствует со всей очевидностью о том, что перед нами нечто неординарное.)
Эстафету Табакова подхватили почти все театры, которые хотели быть модными, например, Ленком. В той или иной мере и другие.
Но приход в театр «Модерн» Юрия Грымова показал, что табаковские и иже с ним новации – все тот же Ять. И Грымов в интерпретации романа Хаксли обошел всех театральных шоуменов спокойно и уверенно. Другое дело, что это уже несколько иной театр, чем привычен был до 23 мая 2017 года (запомним эту дату, как точку отсчета новой театральной эры). И теперь на Грымова с его Модерном будут равняться другие. В его ближайших планах музыкальный спектакль по поэме Блока «Двенадцать», а в более дальних, к юбилею классика и произведения, вариации на темы «Войны и мира».
Когда открылся после реконструкции Цирк на Цветном бульваре, его худрук Юрий Никулин говорил о том, что первые пять лет успех обеспечен, поскольку зрители будут смотреть, каким стал цирк. Но в этой шутке была и доля правды. Несомненно, что первый сезон руководства Юрием Грымовым «Модерна», завершившийся премьерой «О дивный новый мир», как и несколько последующих, несомненно, пройдет под впечатлением от премьеры и связан будет с любопытством, поскольку интересно ведь, что же режиссер придумает в связи с Блоком и Толстым. А потом он, скорее всего, переделает театр в мультицентр, или что-то в этом роде, чтобы не останавливаться на месте. Но не будем забегать вперед, возвратимся к премьере по Хаксли.
Она примечательна тем, что тут – микст традиций и приемов. Спектакль идет по-старомодному в двух отделениях почти три часа с антрактом. Однако, первое действие, где много массовых сцен (режиссер поставил перед собой задачу занять в премьеру всю труппу в 32 человека и, кажется, выполнил намеченное) кажется несколько затянутой экспозицией, растянутым вступлением. Второе же действие, в сугубо драматическом смысле более интересное для обычного зрителя, уже не воспринимается на высоком градусе внимания, поскольку, досидев до финальных сцен, монологов, признаний и разоблачений, зритель уже несколько устал от бухающей в ухо музыки, песен на английском и немецком языках, световых, звуковых эффектов, катаний капсулы в горизонтальном и вертикальном положении (она – основная часть декорации, то ли ракета, то ли – подводная лодка («Битлз»), то ли увеличенный до невероятных размеров макет фаллоса, где есть громадные эллипсовидные окна, которые задействованы постоянно в разных мизансценах.) И потому выявление позиции Монда (актер и режиссер Игоря Яцко) и мистера Дикаря, Джона (Александра Толмачева), чрезвычайно важные для понимания того, о чем написал Олдос Хаксли, воспринимаются приложением к тому, о чем сказано было чуть выше.
Например, Джон спрашивает у Монда, идеолога и первого человека в том, что есть цивилизация будущего после 150 года после начала Эры Цукерберга (не Форда, как было написано Хаксли в 1932 году), почему же сограждане не читают Шекспира или Библию. Монд, которому эти и другие книги знакомы, пытается оправдать то, чем занимается тем, что теперешним землянам ничего подобного не нужно.
В начале первого действия тот же Монд рассказывал, как 9 лет велась война на уничтожение всего оригинального и подлинного. И потому его слова о том, что соотечественникам не нужно ничего, что может вывести их из благодушного состояния, поддерживаемого не только четко установленным порядком и разделением общества на страты, как и таблетками сомы, звучат ложью и самооправданием. Далее герой Игоря Яцко доверительно сообщает, что у него был выбор: или заняться чистой наукой где-нибудь в Исландии, или стать первым человеком той социальной корпорации, которая возникла после войн и перехода на внефизиологическое рождение детей с заданными при этом свойствами.
То, что такие признания опасны, в первом действии доказывается лишением должности директора инкубатория (Юрий Соколов), который признался местному бунтарю (в некоторых пределах) Бернарду (Виктор Потапешкин), что когда-то тоже летал на другой континент в резервацию людей, которые остались верными прежним обычаям и нормам поведения (вот вам и будущий бестселлер Брэдбери). Там Директор как бы случайно потерял свою жену. На самом деле просто бросил ее, поскольку она забеременела естественным путем и могла родить обычным способом ребенка, что для тех, кто жил вне резервации стало бы преступлением (Грымов остроумно обыгрывает, как слушатели лекции Монда о родном доме по меркам резервации произносят, как иностранцы, слово мать – матерь.) Бернард, поехав в резервацию с Ленайной (Виктория Лукина), находит там и бывшую жену Директора, которую считали погибшей, Линду (Анна Каменкова, Елена Стародуб), и ее сына Джона. Появление их лишает директора должности, авторитета и уважения, а интрига спектакля, как и романа, приобретает поистине драматический характер. Линда помнит о соме и о том, каковы нравы в привычном ей обществе, но она для него чужая. Джон знает о том мире, откуда его мать, по ее рассказам, но он чужак в резервации. Но чужак, как выяснилось, и в том социуме, куда его с матерью привез Бернард. Поэтому его и зовут мистером Дикарем, что намек не только на философскую повесть Вольтера, но на книги и фильмы, трагические или комические, где речь идет о том, что человек одной культуры или одного времени, попадает в другую культуру или в другое время. Понятно, что ни Линде, ни Джону не ужиться в идеальном обществе. Первая умирает от увеличивающихся доз сомы, второй – кончает жизнь самоубийством, повесившись на канате, по которому незадолго до того взбирался, как школьник на уроках физкультуры, чтобы доказать, что нельзя смиряться с унификацией всего и вся.
Весь премьерный спектакль Грымова есть парад аттракционов и намеков, которые отыграны режиссером немного в старомодной манере, по-советски, чтобы зрители поняли все именно так, как ему надо было. Вот Джона приводят в цех, где искусственным путем, на потоке происходит зачатие эпсилонов, самой низшей части образцового государственного устройства. В круге с бутылочкой в руке оказывается родившийся ребенок. Ему показывают книгу и цветы, а потом пропускают в круге, где он сидит – электрический ток (Понятно же, под песню на немецком языке.) Цель происходящего состоит в том, чтобы эпсилонов отучить читать и получать удовольствие от природы. По сути, фашизм, человеконенавистничество. (Но вспомним «Утопию» Мора, «Город Солнца» Кампанеллы или «Новую Атлантиду» Бэкона, с которых формально начинается история социальных утопий. Первый придумал утопию политическую, второй – образовательную, третий – наукообразную. При этом, все они тоталитарны, каждая сводится к тому, чтобы приучить обитателей стран и земель этих к единому и нерушимому порядку. Что и было осуществлено в той или иной мере как в социалистических, так и в капиталистических государствах с той или иной мерой разнообразия.)
Для Грымова, как и для зрителей его спектакля, понятно, что только событий истории закончившегося двадцатого века более чем достаточно, чтобы понять, как придуманное полтысячелетия назад взошло как бы демократией и благом всех граждан. Понятно это было и Хаксли. Но парадокс в том, что его прогнозы, казавшиеся современникам невероятными, проросли мощно и однозначно в послевоенное время, полностью, до мелочей подтвердившись.
Юрий Грымов учитывает и это. Джону необходимо побыть последние минуты ее жизни с умирающей матерью, а толпа альфа плюсовиков снимает это на мобильные телефоны, делает селфи, чтобы потом пойти на лекцию о том, что не надо бояться смерти. Главным героем спектакля, наверное, не подозревая об этом, стал основатель Facebook Марк Цукерберг. Чуть ли ни каждую минуту в первом отделении спектакля «О дивный чудный мир» клянутся его именем. И выходит перебор. Если у Хаксли с придыханием говорили о Форде и о том, что христианские кресты немного поправили, чтобы они походили на букву F, то у Грымова вместо Ваше Фордейшество говорят вроде – Ваше Цукербергейство, и на афише спектакля букву F написали так, как она указывается в качестве логотипа социальной сети, запущенной Цукербергом.
Влияние последней также использовано в спектакле Грымова по полной программе. Тут говорят, что руководству не нравятся чьи-то комментарии, тут селфи делают на каждом шагу, тут Джон возмущается, что посетители крематория сразу же рассматривают на полу сцены только что сделанные фото женщины на каталке перед ее сжиганием в печи (та же капсула, стоящая вертикально, как ракета, с красной подсветкой внутри).
То есть, ФБ в спектакле слишком много при всем понимании того, как интернет, социальные сети моделируют сознание миллиардов жителей Земли. Пародийный момент явен, проведен столь же, как и все остальное, последовательно и добротно, прямолинейно и отчетливо. Но, повторим, все же Хаксли писал не об интернете. И потому нужна была мера, чтобы заявить воздействие ФБ и всего подобного, но не превращать театральное действо в разросшийся до нескольких часов клип рекламного характера. (Новая книга Виктора Пелевина называлась «Любовь к трем Цукербринам», где в названии объединены Марк Цукерберг и Сергей Брин. А режиссер Юрий Грымов логично и вполне оправданно акцент сделал на Facebook, отдавая дань его популярности и охвату по количеству пользователей.)
В связи с этим можно говорить о главной претензии к спектаклю «О дивный новый мир». Она, как думается, выражается в том, что он адресован любому зрителю и в нем есть смешение жанров. Это не комедия, не трагедия, а трагифарс. По сути своей, отличная, динамичная и в чем-то порой эксцентричная иллюстрация романа Хаксли (стоит отметить, что через десятилетия после его публикации автор говорил, что видит его недостатки, но не хочет их исправлять, поскольку тогда пришлось бы все писать заново, имея за плечами и опыт военного времени. Скажем честно, роман скучный и в художественном отношении вялый, как и трактат Дэниэла Киза, переделанный в художественную прозу, ставший у Грымова спектаклем «Цветы для Элджерона».) Несомненно, прозу Хаксли, переведенную на русский язык Осией Сорокой и Владимиром Бабковым, блистательно инсценированную, как и пьесу для РАМТа Еленой Исаевой, надо было как-то осовременить. Что и удалось Грымову, честно говоря, классно и ярко. Так что, все найдут здесь все, если захотят: и еврейский заговор, если захотят, и пиетет перед информационными технологиями, и современную музыку, и все, что угодно, как писал Шекспир, как и колоритные костюмы Ирэны Белоусовой в сценографии художника-постановщика Алексея Кондратьева. Вопрос только в том, что в спектакле очень много Грымова, и значительно меньше, чем хотелось бы – Олдоса Хаксли. Несомненно, что Грымов исповедует и постоянно, а теперь особенно, декларирует мысль о том, что каждый спектакль есть высказывание, обращение к зрителю. Но изначальный текст при всем при том все же не повод для диалога со зрителем, а точка отсчета. Иначе нужно режиссеру самому писать пьесу и ее ставить. Формально все основные линии сюжета романа Хаксли здесь сохранены, но все же спектакль оставляет неоднозначное впечатление. И не стоит говорить, что таковы первые показы премьерного рода. Судя по всему, Юрий Грымов человек жесткий и упрямый, так что в самый первый раз артисты играли так, как будто спектакль идет давно, что можно сравнить с репетициями военного парада на Красной площади в Москве. Сравнение не столь условное, как кажется, ведь в спектакле «О дивный новый мир» все движется в таком темпе, с такой четкостью, что это напоминает действительно хорошо отлаженное конвейерное производство.
Но и в нем, как ни странны, заметны некоторые неясности.
Несомненно, что Анна Каменкова в небольшой роли Линды, как и Игорь Яцко в лейтмотивной роли Монда (у Хаксли этот герой обозначен чернокожим американцем) стали поистине вершинами в постановке, выражая каждый свою правду исполняемых персонажей.
Несомненно, удачен выбор Виктории Лукиной (Ленайны), в которую влюблены и Бернард, и Джон. Это – говоря о больших ролях. Но есть совершенно замечательный Гельмгольц (Алексей Багдасаров), который не хочет стареть, как и в определенном смысле является предтечей Бернарда в его желании отличаться от других в меру возможного. Есть Фанни (Карина Жукова), подруга Ленайны, ее наперсница и советчица, как и доктор Шоу (Александр Жуков), с желанием в чисто научных целях узнать, как умирают люди от естественных причин, есть директриса крематория (Марина Дианова), которая, как и многие другие артистки здесь комично говорит голосом мультяшной героини. А чего стоит походка массовки с вывороченными ногами и чуть отведенными в сторону, как у отличников на переменках руками, пародирующая пластику балетных. Все это, несомненно, узнаваемо, но все же чуть подробнее и медленнее, чем нужно – передано, что и удлиняет продолжительность спектакля Юрия Грымова искусственно и не слишком оправданно.
Если же говорить о других, то тут возникают вопросы. Вот Бернард, нарушитель спокойствия – не играет, как все в гольф, не принимает сому, оказывается на грани ссылки все в ту же Исландию, но он же привозит Линду и Джона, специально, чтобы спасти себя от позора и остракизма, а потом занимает пост вместо Директора инкубатория. Тут есть журналист, который практически толкает Джона на самоубийство, рассказывая тому о том, что не хочет попасть на переработку из-за того, что в ежечасных теленовостях у него нет давно сенсаций (ну, какие тут могут быть сенсации – понятно.) Репортер (Алексей Баранов) в интерпретации его роли Юрием Грымовым буквально рыдает, упрашивая Джона совершить нечто такое, что будет похоже на первостатейную новость. Но могут ли обитатели данного социума плакать, имея все для радостной жизни, вплоть до таблеток сомы – вопрос, который в данной роли не совсем прояснен?
Отметим, что перед нами на самом деле театральный микст, сознательное и последовательное смешение традиций.
Игорь Яцко – режиссер, руководитель творческой мастерской театра «Школа драматического искусства», основанного гениальным Анатолием Васильевым. Анна Каменкова десять лет играла в Театре на Малой Бронной в постановках замечательного и глубокого режиссера Анатолия Эфроса. Джон показан тут так, как традиционно для спектаклей РАМТа, который начинался как Центральный детский театр. Заметны здесь и традиции табаковского МХТ, «Современника» Волчек, спектаклей Захарова, Серебренникова и Меньшикова. То есть, перед нами объединение того, что сейчас существует, как правило, на столичной сцене в России, будучи в некотором смысле образцом и поводом для копирования. Таким образом, Юрий Грымов осуществил в своей нынешней постановке то, что можно назвать освоение пройденного и достигнутого, чтобы пойти дальше уже имеющегося и усовершенствовать его в рамках теперешних театральных и формальных возможностей. Но некоторый парадокс в том состоит, что, судя по премьере, некоторое повторение с отстранением от пройденного пока больше остановилось на первом, но не привело ко второму. По Брехту все здесь верно, а по Грымову, хоть и явно, как намерение и профессиональный почерк, еще не до конца перешло в художественное, остановившись на констатации того, что было и попытки сделать так, как почти еще не было. Хоть на шаг вперед, но опередить уже использованное.
Скажем так, пока это удалось на полшага, что не так уж и мало, но все же меньше, чем могло бы быть.
То, что спектакль «О дивный новый мир» досрочно уже стал событием московской жизни – факт, что называется, медицинский. И творческий, конечно же, но при всем том – не совсем авангардный, где намерение явно, реализация блистательна, однако, не хватает все же авторского посыла, его интонации, которую мощно скрадывают внешние изобретательно придуманные технические штучки, интересные сами по себе, правда, делая спектакль в некотором роде цирком. А хотелось бы, чтобы он остался все же в контексте театра, пусть и в стиле – модерн в универсальном его преломлении на отечественной почве.
Илья Абель
Фотограф: Генриетта Перьян