Маргарита Пальшина | Подборка стихотворений «Предрешено» (верлибры)

Зачарованный странник

Поезд. По будням пустой вагон.
Зачарованный странник…
Если ты по-прежнему в скрипку влюблен,
не совсем моя северная страна в упадке.

— Из Москвы самолет до Лондона?
— Да. Концерт отыграть и обратно на севера
— English National Opera?
— Что ты! В пабе… только скрипка им там не нужна,
подавай вприсядку…
голых баб, танцующих на столе…
— Все ж, когда этот сброд заорет: «Фиаско!»,
ты, пожалуйста, вспоминай обо мне.
Тяжело дается строка,
если веры нет.
— Буду. Да.
Поэзия с музыкой одной крови,
слез твоих уж полны ладони…
Живая вода. Зря не расходуй!

Я ведь тоже sometimes feel lonely
в этом мире без дна,
где кометы падают и прорывает плотины.

Поезд идет неровно…
— Держись!
Прав был Чарльз, нужно поэзией делать жизнь.
И ты знаешь теперь, малыш,
как люди умеют прорастать друг у друга внутри,
и зачем родилось наше сердце на две половины.

Эпилог.
Утро будет щадить нас туманами.
Мы пойдем на восход,
только разными странами.
Так скорее кому-то из нас повезет.

Настроения

— Твои тексты теряют нежность.
Холодно! Скоро зима…
проклятая неизбежность
вечно верного сна.

Фонари плавят ночь под окнами.
В чужих строчках себя невпопад
замечаю.
Моя тайна – не одинокая.
Всем давно уже рассказали:
дождь в звездопад
фонари превращают…

И дарить мне тебе больше нечего.
Даже тайна уже не моя.
Отобрали.
Выпили, словно вино из оставленного бокала.
А быть может, она просто выдохлась и устала,
как я устаю
носить роли, как платья с чужого плеча,
и молчать и молчать и молчать
сгоряча.

Знаешь, что нас раздражает друг в друге?
То, что у каждого жизнь – своя
И по кругу —
все тот же X или все тот же Y
не сливаются в Z никогда.
А еще то, что я –
– Маугли и не умею просить и плакать,
не выношу
унижений метафор.
И ухожу,
когда можно остаться,
но возвращаюсь в ком-то другом.

Что ж, поделом…

Музе

Как ты и где?
У меня все тот же февраль. Слишком медленный и густой снег.
Время проталкивается к весне, как сквозь толпу к выходу из метро.
Холодно, грустно и форточки настежь в квартире.
А вчера погас последний фонарь, тот, что в конце улицы.
Под окном не горит уж давно.
Чинить фонари они не торопятся.
Я смотрела в темноту, и мне показалось…

Ты всегда возвращаешься по первым осенним листьям
или уже в феврале.
А уходишь в мае, когда отцветают каштаны.
Помнишь, в детстве мы даже не расставались?
Сколько игр мы придумали вместе!
Жаль, я писать не умела,
киностудии детских фильмов оценили бы наши сценарии.
В летнем лесу голоса птиц сливались
в симфонию, но мы знали
по именам всех исполнителей. На рояле
я тоже не научилась играть.
И в школу живописи провалила экзамен.
Вот, рисую теперь словами.
Плохо, конечно, но что имею, то и храню.
Я тебя жду.
Ты где-то бродишь. Ожиданием пытка.
Я истончаюсь от времени,
как твоя старая фланелевая рубашка.
Растекаюсь вином и маслом
или как акварельные краски исчезаю с листа.
Немота.
И лишь в молчании замечаю,
сколько ненужных слов произносят люди.

Без тебя первое лето было оранжевым и зеленым,
шумным, никчемным.
Кто-то, наверно, Лолиту писал,
но промахнулся на век. Опоздал.
Ничего, позабудет.
Ты вернулась ко мне стихами.
С обесцвеченной челкой и угольными бровями.
Повзрослевшей и очень усталой.
Ты отражала меня в зеркалах.
Лишь вчера мне приснилось,
как зеркальную пленку рвала руками
и ломала стекло в ладонях.
Больно!
И лицо у тебя снова другое. Мужское.
Ты теперь ненавидишь тех, кто хранит
мои фотографии,
тех, кто в доме моем создает уют и берет меня за руку.
И не бреешься, чтоб отучить меня плакать.
Соль на раскаленной коже шипит.
Ты говоришь: нужно вытравить всю красивость,
прозой заменить стих.
Ржаво и остро.
Как пожелаешь. Я все смогу.

Помнишь, осенью шли золотые дожди?
Фонари горели еще, я тебе верила и считала звезды…
Интересно, уходя к нему в женском обличье, ты ноги тоже не бреешь?
У него горят плечи, зато много слов в октябре.
У меня же – молчанье.
Лица в окне убегающего трамвая,
кажется, что среди них можешь быть ты.
Страшно не то, что уходишь, а то, что к другим.
Страшно то, что поишь их мною,
и в полумраке комнат чужих
вы говорите опять обо мне.
Страшно то, что вернешься,
и снова мне придется угадывать ноту фальшивую
в голосе судеб, придуманных мною.
Знаешь, сегодня я дверь не закрою.
Ты возвращайся, хотя бы во сне.
Чистый блокнот положу в изголовье.

Я оставлю

Я оставлю поэзию в лете
и, как платье, повешу в шкаф.
Дворник листья сметет с аллеи,
унесет мое счастье в мешках
и сожжет на помойке в сквере.
Скверно.
Тополиный пух снегом пах…
Мне сказали: вернись на землю,
отражайся, как все, в зеркалах.
Все живут не там и не с теми,
не в игре, не нажать рестарт.
Всё прощается тем, кто не делает,
кто не смеет, не сеет — не пожинает страх,
обиду, сомненья.
Будет не за что, будешь прав,
даже если не там и не с теми.
И не так, как просила душа.

В это горько паленое лето
я вернулась, будто с войны
на далеких звездах, планетах.
А здесь ты, улыбаешься мне с портрета,
с обожженной солнцем стены.
Самолеты все ниже летали,
и над городом желтым был смог.
Ты не смог бы все это словами,
но поймал бы и выправил поворот,
где меня заносило по краю
строк.
Солнце съело цвета, ты уже не реален,
как герои в моем прошлогоднем романе.
Пыль и сны, не золото – амальгама.
Мне сказали: иди вперед.
Так что это последнее, на посошок.

Дьяволиада

Жарко в Аду поутру. Плюс сорок.
Дымно, как в то восемьсот шестьдесят третье лето в Москве.
Дьявол сидит за столом, разбирает почту.
Писем – тысячи, сплошь графоманские штампы:
дай мне славы и денег, власти, любви, подвигов и дорог и свершений…
Удалить бы их разом: грязь – из дома, порок – за порог!
Лишь один человек в этот час на Земле разделяет его тошноту
– главред из «ЭКСМО».
Дьявол пьёт чай с лимоном, прикладывает лёд ко лбу.
И с похмелья чувствует себя почти смертным.

«Я поняла,
– прорывается, – двух одинаковых облаков не бывает,
небо каждый день их меняет,
между землёй и небом посредником служит дождь,
в дождь всегда происходит важное что-то,
оно может быть маленьким, но нужно уметь разглядеть,
а фиалки свой аромат льют-источают только после дождя.
Мы – туристы на этой планете. Если продлишь мою жизнь хотя б на год…»
Неформат, – думает Дьявол, – не по адресу. И зачем мне ещё одна чья-то душа?
Вас у меня уже столько, что скоро придётся листовками раздавать.
Но от вида их даже бомжи шарахнутся. А копить не могу – инфляция.

Почему вы не пишете Ангелам? – думает он.
Они же в своём Раю от безделья и скуки маются.
Бог бы всех разослал по служебным командировкам – исполнять желания.
Он давно уже в тайне мечтает: не смотреть в их унылые лица хотя бы день.
В век торговли люди вдруг позабыли, что нужно молиться.
Верят лишь в гарантированный обмен.
Удел Ангелов – не у дел.
А я теперь должен за всех отдуваться…
Но что я могу для вас сделать?
Я – стар, у меня болит голова и кривое колено ноет.
И почти не видят глаза: я под лупой читаю письма.
А на фондовой бирже Ада то четверг, то вторник чернеет.
Неликвидная ваша душа!

Вот ещё один пишет: «Если она вернётся…»
Знаешь что? Позвони-ка ей сам.
И скажи, что декабрь на дворе, но небо цвета апреля.
Ты звонишь – просто так, поделиться.
Вы боитесь, что жизнь кружится,
и что тот, кто уходит, ни разу не обернётся.
Душу сдаёте в наём, как квартиру, в которой давно никто не живёт.
Но душа-то всегда остаётся, если дверь не закрыть на засов.
Господи, как вы мне все надоели!
Ад переполнен, на моих буровых – безработица:
три часа в рабочей неделе – вагонетки с углём разрывают на части…
Может, научитесь, наконец, понимать друг друга без посредников и без слов,
без гарантий на счастье?

Серебряный снег

Бессонница – фатальный побег
обречённого из ночи.
Синяя кухня. За окнами умирает серебряный снег.
Помолчи!

Закури, выпей стакан воды – в преддверии ада.
На пороге застыли чьи-то шаги…
Серебро – это золото от Луны.
Люцифер не будет слагать в твою честь стихи,
Впрочем, так тебе, дуре, и надо!
Каждому – своя плаха, своя награда.

И палач твой неумолим:
таких сделок ещё никому не прощали.
Посмотри – он заперт внутри
оконной рамы.
Ну же, разбей своё отражение – убей гада!

Боишься замерзнуть? Но зима всегда случается слишком рано,
а осени – чуть на дне, до непристойности мало.
Тяжело жить свободным: свобода всех раздражает.
Приговорённых вечно быть молодыми не пустят в ад,
– их просто не станет.
И Ничто истекает слюной по тебе, как по куску мармелада.
Приговорённые в книгах своих все до единого лгали.
Теперь понимаю: искренность зверя, откровенность молчания –
– это и mein kampf.

Снег, говорят, это пух из ангельских крыл…
Помнишь, притчу о блудном сыне?
Люцифер у Бога – самый любимый.
Только он не может вернуться.
Снегопад.
Замело все пути.

Вечное возвращение

Розовое вино…
в осколках бокала.
Снилось, мы пили его
на маленьком острове в Греции.
Или в Венеции у Большого канала?
Ты говорил, я молчала.
Я писала, ты рисовал.
Математика жестов,
магия взглядов
не дают ровным счётом нам ничего.
Мне бы хотелось жить с тобой в большом городе,
чтобы потом переехать в другой квартал,
и чтобы мосты разводили ночами.
Или на маленьком острове,
чтобы сесть в лодку и уйти в море внезапно
сёрфером по волнам
вдохновения.

Случайные совпадения, проникновение
и – падение.
Отрекаются всё же любя,
но прощаются навсегда.
На расстоянии лица светлее, глаза прозрачней.

Я скучаю
как тысячу лет назад,
как тысячу раз подряд.
И мне тебя одного достаточно.
Ты – моё вечное возвращение.

Вселенная

… а если?…
Тогда мы уйдём вместе
сквозь горизонты событий и перевалы страстей,
и никто не догонит тех, кто недоступен для новостей.

В долине туманов я буду сцеживать и пить твою ржавую кровь,
в городах ночи – ты обгладывать мою болезненную сокровенную новь.
И пусть северный ветер треплет волосы,
а в жизни – сплошняком чёрные полосы,
мы дойдём – и очнёмся на вершине горы, на берегу океана.
Никому не дано такого мига прощания!

Сплетённые пальцы – переливание скверны.
Мы кинем камень в любого-первого,
кто крикнет: «Это всего лишь инстинкт продолжения рода и вожделение!».
И камень убьёт неверного.

Ибо тепло в ладонях – это и есть небо,
ибо мы двое – и есть любовь,
а значит – Вселенная.

Маргарита Пальшина