Марина Семченко-Шафран | У смиренья — белый цвет…

На мягкой черной бархатной подложке
лежат они, чуть потускнев от времени,
из мельхиора простенькие ложки
для чая. Прикасаюсь неуверенно

к узорной ручке, к пятнышку у донца
(металл был нежен, не любил горячее)…
На праздник мама доставала их, и солнце
скакало, оттолкнувшись легким мячиком,

от их поверхности веселой к стенкам
старинной чашки, кипятком дымящейся.
– Без молока, мам, без противной пенки, –
прошу привычно споря детски. Я еще

не знаю жизнь, капризно горблю спину,
и будущее – чуть двора подальше…
Сегодня привезла те ложки сыну.
от мамы. Пахнут давним детством – нашим…

 КАК ГОРЬКО ГОРЕВАЛ НОЯБРЬ

Как горько горевал ноябрь!
Хватался струями за окна –
просился в дом. Наверно, мог нам
проплакать жизнь свою. Но я

под всхлип дождя, под ветра стон
завариваю чай с жасмином,
и непогода – мимо, мимо…
И с теплотою в унисон

нежнею, радуясь сама
и защищенности, и свету,
в который комната одета…
А утром началась зима…

ПЕРЕВОДЫ С ВОРОБЬИНОГО

Куда мне, воробью, податься?
Тот куст, что мне давал приют
и двум десяткам серых братцев
моих, – раздет… И на краю

зимы, уже всерьез грозящей,
он тянет ветви к небесам….
А у дороги снова ящик
с песком. Я, помню, летом сам

в песке нырял, купался – ух ты!….
Сейчас в прогнозе – гололед…
Замаскируюсь в лист пожухлый –
так дольше кошка не найдет…

*****

Смешное слово – шугоход!
Река несахарного нрава
свой рафинадный первый лед
несет неспешно. И управу

на воды, теплые пока,
уже находит, к сожаленью.
И слишком холоден закат,
подернутый морозной ленью.

Ноябрь ударился в бега –
сорока вслед ругнулась бойко …
Плывет несладкая шуга –
а нового тепла ждать столько!..

*****

Вот снег пошёл… Бездомный пёс
неспешно пролагает тропы.
И парк стоит – таким растрёпой:
листва не пала, не донёс

с дубов земле простых даров
прощальных. Будто извиняясь,
накинул снег…. Такая малость,
такая радость – тот покров…

И белый вечер свёл на нет
усилия дурной погоды.
Да, это просто вечер года.
И у смиренья – белый цвет…

*****

Мне так нравилось представлять, как мы старимся.
Как чаевничаем вечерами на теплой кухоньке.
И парок от чайника мягко так тянется,
и часы на стене – тик-так! – гулко ухают.

И наш кот, кажется, четвертый уже по счету,
тоже старится, дремлет себе калачиком.
Он давно уже разлюбил всякую охоту
и не тащит мышей, не пугает нам наших мальчиков.

И они давно уже у нас сильные и взрослые.
И у них игрушки теперь другие – мущинские.
Это мы с тобой стали меньше. А они – вон какие рослые.
Это нам потолки высоки. А им – какие-то низкие.

Мне так нравились наши возможные шуточки
над твоей (иль моей) вставной челюстью…
– Дорогая, ты где? – Да я вот она, туточки….
И шаги мои тихим шорохом к тебе стелются…

…Света нет в прихожей моей опять – снова лампочку
погасила с утра. Зачем? Пусть старается…
А на полке у входа лежит, недвижима, твоя шапочка.
Это мы с ней вместе, одни, без тебя состаримся…

 

*****

А возле дома отчего –
не куст сирени: дерево!
И не осталось ничего
того, что в детстве делано:

ни игр отцовским ножичком
(манящих, но запретных!) там,
ни припадающих ничком
к запрятанным «секретикам»

моих подружек – девочек
(своих уже растят давно)….
Грустить-то, в общем, не о чем:
сложилось-вычтено-равно….

Всё состоялось вроде бы,
и продолженье следует….
Но запах малой родины –
как совестью – по следу ведь…

Марина Семченко-Шафран
Фото автора