Михаил Эпштейн | Евтушенко и Бродский. О Нобелевке и о зиме
За годы нашего знакомства у меня было несколько откровенных разговоров с Евгением Евтушенко. И всякий раз после долгого перерыва он чуть ли не с первых слов возвращался к истории своих отношений с Иосифом Бродском. Это было почти по-детски: обида выплескивалась сразу, он делился тем, что наболело. Вспоминал о том, как Бродский оклеветал его («агент КГБ»), написал на него донос в нью-йоркский университет («кощунство над американским флагом»). Я не мог не сопереживать Евгению Александровичу, я верил ему. Другой стороны я, правда, не слышал, но, надеюсь, биографы разберутся.
В подтексте этой глубокой обиды была, конечно, Нобелевская премия, на которую Евтушенко был выдвинут еще в 1963 г., а получил ее Бродский в 1987 г. Для русской словесности Нобелевка окружена особым магическим ореолом, позволяет как бы сразу вырваться из культурного гетто и вознестись над миром в облаке славы. После присуждения премии Светлане Алексиевич страсти как будто улеглись. Стало ясно, что Нобелевка – это не астрономия литературы, определяющая абсолютный размер звездных величин, а метеорология, показывающая всего лишь направление ветров и состояние атмосферы.
Возвращаюсь к Евтушенко и Бродскому. Теперь оба они принадлежат истории, и история литературы их рассудит, пользуясь такими критериями, как яркость и тонкость, эмоциональность и интеллектуальность, простота и сложность. В 1970-е –1980-е годы любители поэзии вдруг уверились, что переросли простoватого Евтушенко и доросли наконец до сложного Бродского. Но вспомним Пастернака: «Нельзя не впасть к концу, как в ересь, /В неслыханную простоту…. /Она всего нужнее людям, /Но сложное понятней им». Да, сложное поначалу легче создает иллюзию понимания. Я не исключаю, что вскоре рост поэтической аудитории пойдет в обратном направлении, к «неслыханной простоте», и тогда заново будет услышан Евтушенко…
Однако выше всех этих обид и разногласий – то, что объединяло обоих поэтов: мелодика русского стиха, смысловой ореол размера, бродячие мотивы и архетипы коллективного бессознательного. Прочитайте внимательно это стихотворение – и не ищите сразу ссылок в интернете на авторство:
Идут белые снеги,
как по нитке скользя…
Жить и жить бы на свете,
но, наверно, нельзя.
Чьи-то души бесследно,
растворяясь вдали,
словно белые снеги,
идут в небо с земли.
И душа, неустанно
поспешая во тьму,
промелькнет над мостами
в петроградском дыму,
и апрельская морось,
под затылком снежок,
и услышу я голос:
– До свиданья, дружок.
И увижу две жизни
далеко за рекой,
к равнодушной отчизне
прижимаясь щекой,
Быть бессмертным не в силе,
но надежда моя:
если будет Россия,
значит, буду и я.
Идут снеги большие,
аж до боли светлы,
и мои, и чужие
заметая следы.
Это своего рода эксперимент, стихотворение-центон – плод несостоявшегося «соавторства» двух поэтов. «Стансы» И. Бродского (1962) и «Идут белые снеги» Е. Евтушенко (1965) настолько созвучны, что легко переходят друг в друга. На высоком уровне восприятия, в русле большой поэтической традиции, эти стихи сливаются и образуют цельный ритмический образ. Встречное движение снега, падающего на землю, и душ, улетающих в небо. Растворение души в зимнем пейзаже, облачение ее в белоснежный саван как образ умирания, прощания с жизнью. Любовь к родине и ее ответное равнодушие…
Бывает, что за враждой двоих скрывается потаенная от них самих страсть, бессознательное прорастание друг в друга сердечными ритмами, пульсацией крови. Пускай свидетельством неосознанного родства двух поэтов будет это их «совместное» стихотворение, под условным названием «Зимние стансы» (1962–1965).
Михаил Эпштейн
Ну, литературоведение, однако. Не только Бродский писал о связи Евтушенко с конторой. Да и почему только ему одному разрешали везде ездить? А также случай с Ивановым, который подтвердил, что набил еЕвтушенко лицо в ЦДЛ, когда тот стал хвастаться, что он помог Бродскому уехать в США, что было откровенной неправдой. Или, мягко говоря, не совсем правдой. Бродскому не надо было завидовать Евтушенко, а вот у Евтушенко был повод и не один завидовать Бродскому. Мне рассказывали люди, бывшие свидетелями его разговора с пассажиром самолета о том, что Евтушенко надо постоянно напоминать о себе. Он и делал это — то отказывался от Ордена Дружбы народов из-за Грузии, то отказывался гимн новый писать, то жаловался на камеру, что чуть ли ни собственноручно готовит свой вечер в Политехническом. И дело тут не в Нобелевке, дело в том, что Евтушенко был исключительно советским (!) поэтом, которому официально разрешили некоторую фронду, чтобы представлять интеллигенцию СССР на Западе. А Бродский был поэтом. Не советским, а поэтом, что всех раздражало, поскольку писал, как думал и чувствовал, а не так, как было можно и нужно. Евреи облизывают Евтушенко за Бабий Яр, но не знают, не хотят знать стихотворений Бродского — Еврейское кладбище в Ленинграде ( 1961), Исаак и Авраам ( 1963), Еврейская птица ворона, Не выходи из дома..
Так что, все это кликушество в защиту Евтушенко — в пользу бедных. Он старался-старался, но славы, равной Бродскому так и не получил. Чего стоит его интервью Волкову на камеру, где он говорит, что будет судиться с авторами фильма Таинственная страсть из-за того, что его неправильно показали. Во-первых, так описал человека, похожего на Евтушенко, Аксенов и потому претензии к нему, а не к создателям телесериала, которые точно воспроизвели книгу. Во-вторых, там все под псевдонимами. И это многое объясняет. Короче говоря, у товарища был комплекс неполноценности из-за того, что он пробовал и так, и сяк, а Бродский оставался самим собой и получил то, что заслуживал полной мерой. И , чем больше защищают Евтушенко от Бродского, тем более жалко он в этих защитах выглядит, однако.