Михаил Смирнов | «Непонятый, непринятый – одинокий»

Худой, темнолицый мужик, с ежиком коротких седых волос, привычно прищурив глаз, чтобы скрыть косоглазие, распахнул калитку, взглянул на добротный дом, прикрикнул на собаку, метавшуюся на крепкой цепи и, неторопливо поднялся на крыльцо. Поплевал на мозолистую ладонь и, потушив окурок, бросил на землю. Сплюнул, оглянулся на свою машину, стоявшую возле забора, прошел на веранду, стукнул кулаком в дверь и открыл, ухмыляясь.

– Гостей принимаете, ёшкин малахай? – гаркнул он, взглянув на стол, где стояли разнокалиберные тарелки с супом, с вареными яйцами, с картошкой, а посередине посверкивала бутылка. – Здорово, Ирка! Здорово, пацаны! А где Серега? – обвел взглядом переднюю избу, схватил со стола картошку и четвертинку лука и стал быстро жевать.

– О, отшельник явился, не запылился, – вытирая мокрые руки, засмеялась дородная Ирина, увидев старшего брата. – Как это ты надумал приехать, а? Тридцать километров до нас, а видимся раз в год. Как тебя Валька отпустила? Проходи, Сашка. Сейчас будем обедать.

– А нальешь? – хохотнув, он пробубнил, дожевывая, прошел к окну, распахнул и, достав сигареты, не спрашивая разрешения, закурил, не обращая внимания, что дым расползается по дому. – Что говоришь? – он нахмурил и без того морщинистый лоб и взглянул на сестру. – Ай, не забивай мозги! – и витиевато заматерился.

– Сашка, охальник! – вскрикнула Ирина и, размахнувшись, шлепнула мокрым полотенцем. – Хватит материться! Дома выпускай матюги. И выброси папироску. Я запрещаю в доме курить. Понял? И не ругайся – грех!

Хохотнув, Сашка потянулся, громко зевнул и бросил окурок в помойное ведро.

– А мои привыкли, – растирая лицо мозолистыми руками, сказал он. – Ты же знаешь, что у меня через слово мат. Не обращай внимания. Ерунда какая, – и громко зевнул. – Спать хочу. Наша очередь была пасти. Коровы, как с цепи сорвались. Ладно, собаки помогали, а то бы без ног остался.

Открыв шкафчик, Ирина достала ложки, пересчитала тарелки, потом отсчитала ложки и положила на середину стола. Открыла банку с огурцами, вытащила несколько штук, быстро нарезала четвертинками, уложила, и опять на стол. Следом поставила соленые помидоры. И принялась кромсать хлеб.

– А чем Валька занималась? – продолжая хлопотать возле стола, стала расспрашивать Иринка. – Помогала пасти? А вы много рассады высадили в этом году?

Вытащив сигареты, Сашка покрутил в руках, но перехватив взгляд сестры, сунул обратно, натужно закашлялся, поднялся и сплюнул в ведро, стоявшее под раковиной, и снова уселся.

– Что говоришь? – он покосился на сестру и махнул рукой. – Ай, ерунда! Вальку не заставишь пасти коров. Она даже в земле не хочет возиться. Понасажала цветочков по всему двору да на огороде, барыня, и ходит, пальцы врастопырку, лишь бы не измараться. Хоть бы башкой подумала, что зимой жрать будет. Мне-то даром не нужны эти огурчики-помидорчики. Еще не хватало, чтобы я силос жевал. Ей нужно, пусть занимается рассадой, а я плевал. Вон, завалил свинью. Набил морозильник. Домой вернулся, полную сковородку нажарил и наелся…

– Свинью закололи? – перебив, сказала Иринка. – Хоть бы гостинец привез. На картошке, да соленьях сидим. Ладно, еще прошлогоднее сало осталось. Теть Рая ливер приносила. Нажарила с картошкой, за один присест умяли.

– Ха! – пренебрежительно засмеялся Сашка. – А мы не едим всякую дрянь. Ливером собак кормим.

– Зажрались, – искоса взглянув, буркнула Ирина и загремела крышкой кастрюли. – Правильно, столько скотины держите. И сено с соломой есть, и комбикорм возишь, и зерно прихватываешь. Конечно, так можно держать, а здесь корову да башмака не знаешь, чем кормить. Хоть бы мешок комбикорма привез.

– Самому мало, – недовольно сказал Сашка. – Вон, что твой Серега груши околачивает? Давно бы договорились и купили зернодробилку, – и, выглянув в окно, сказал. – Слышь, когда на кладбище смотаемся?

– Завтра, – тоже оглянувшись на окно, сказала Ирина. – Всё приготовлю, потом сходим. Праздник. Оградки нужно покрасить, могилки подправить.

– Ладно, пойду, на крылечке посижу, – сказал он и поднялся, налил воды, звучно выпил, похлопал по карману, проверил пачку сигарет и вышел, хлопнув дверью.

Приостановившись на веранде, Сашка взглянул на сепаратор, на пучки мяты, висевшие под потолком, а в углу, на стене висели старые фуфайки, куртки, какое-то тряпье, а рядом весь стол был заставлен пустыми банками – скоро начнется сезон солений-варений.

Достав сигарету, он прикурил, уселся на ступеньку и стал осматривать двор. Несколько кур, а вместе с ними и воробьи копошились в пыли, выискивая корм. Мимо, не обращая внимания на них, медленно прошла кошка, запрыгнула на завалинку и растянулась греться под солнцем. Взлаяла собака, но услышав грозный окрик, улеглась в тени будки и, вывалив язык, поглядывала в сторону крыльца. Сашка плюнул на ладонь, затушил окурок и, едва бросил на землю, как курица подхватила его и опрометью бросилась в чахлые кусты, растущие вдоль забора. Прислонившись к перилам, он взглянул на улицу и, услышав, что неподалеку раздалась громкая ругань, поднялся и пошел к тому двору.

– Здорово, теть Рая, – гаркнул он, открывая калитку. – Что разоралась-то на всю деревню? Опять дядь Коля что-нить натворил?

– А, здорово, Сашка, – оглянувшись на него, словно вчера виделись, буркнула грудастая тетка и подбоченилась. – Вон, мой обормот, уже с утра нажрался. Говорила ему – не пей, не пей, надо на могилки съездить, а он погнал теленка в поле, а оттуда на бровях вернулся. Вот скажи, где нашел? Эть, ну и зараза! – и схватив прут, вжикнула по спине мужа, который развалился возле калитки на траве. – Колька, марш в избу, алкаш! А ты чего шляешься, а? Тоже рюмки собираешь? – подозрительно взглянула на Сашку и стала принюхиваться. – И, правда, уже глазки блестят! Гляди, всё Вальке расскажу, быстро из дома выгонит.

– Да пошла ты вместе с Валькой, – огрызнувшись, психанул Сашка и, махнув рукой, пошел обратно. – Ишь, напугала! Вон своего придурка охраняй, а за мной не нужно следить, а то башку оторву. И так Валька всю плешь проела, хоть в петлю лезь. А здесь еще ты…

– Ой-ой, разошелся, – недовольно заворчала тетка Рая. – Правда глаза колет, алкаш. Когда успел выпить, а? – и опять подбоченилась. – Видать, только за ворота, и сразу приложился к бутылке. И правильно Валька делает, что орет. Вас нужно из дома гнать. Алкаши несчастные!

– Что она и делает, эта Валька – уже выгоняет, – не удержавшись, рявкнул Сашка. – Барыней себя называет. А ты, старая карга, лучше бы за собой глядела. Забыла, как сама нажралась и в баню к голым мужикам полезла? Да пошла ты… – и он громко заматерился.

Пинком распахнув калитку, Сашка взлетел по ступеням, открыл дверь и, с грохотом придвинув табуретку к печке, уселся.

– Сука старая, – опять рявкнул он, достал сигареты, а потом опять спрятал. – Сука! – опять повторил Сашка. – Ишь, Валькой пугает!

Выглянув в окно, Ирина увидела, что тетка Рая стоит возле своей калитки и, показывая в сторону их дома, что-то говорит соседке.

– Не ругайся с ней, – кивнув на окно, сказала Ирина и поправила фартук. – Ты уедешь, а нам здесь жить. Разнесет по округе, что было и не было…

– Да пошла она, сука старая, – перебив, снова ругнулся Сашка. – Еще попросит, чтобы я зерно ей привез. Ага, вот во всю морду! – и показал фигу в окно. – Ирка, налей сто грамм.

– Да ты что, с ума сошел? – всплеснула руками сестра и погрозила пальцем. – Я те налью! Тебе же нельзя, ты закодировался…

– Поздно, – взглянув исподлобья, буркнул Сашка. – Размочил кодировку. Вон, в багажнике полная сумка водки. Сейчас поеду, нажрусь, – и со злостью повторил. – Да пошла – эта Валька! Спит и видит, чтобы я подох побыстрее. Ирка, я утром появлюсь. На кладбище сходим, наших проведаем, а сейчас не приставай, а то могу и тебя обматерить, – и, поднявшись, выскочил, завел машину и, рванув, быстро помчался по деревне.

– Сашка, Сашка, что ты делаешь, – покачав головой, Иринка присела на табуретку. – Ох, беда пришла. Чует мое сердце, что-то произойдет. Господи! – и она перекрестилась.

Утром Сашка не появился. Не было его и вечером. И на следующий день, и через день. А потом сказали, что видели в соседней деревне. И Иринка, подгоняя мужа, стали колесить по всем селам и деревням, но везде говорили, что был, а где может объявиться – никто не знал. Полторы недели мотались по округе, и каждый день названивала его жена, Валька, и кричала, чтобы он не возвращался, чтобы быстрее подох, сволота, зато она, наконец-то, станет барыней…

Открыв глаза, Сашка охнул и поморщился, схватившись за голову. Долго осматривался в темной комнатушке, стараясь разобраться, где находится, и понял, что в доме младшей сестры, но как сюда попал, он не помнил. Сколько дней пропьянствовал, тоже не помнил. Так, какие-то обрывки, пьяные рожи и все…

После очередного скандала с женой, когда он принес деньги после шабашки, помимо своей зарплаты, а приволок очень много, но ей, как обычно, показалось слишком мало, и тогда Сашка запсиховал. Невмоготу стало выслушивать крики и визги. Надоело, даже не надоело, а осточертело всё до такой степени, хоть топись или в петлю лезь, лишь бы не видеть и не слышать её. Он плюнул, забрал деньги, какие заработал на шабашке и ушел, хлопнув дверью. Подъехал на машине к магазину и накупил водки и пива. Тут же, не отходя от прилавка, выпил бутылку из горла – размочил кодировку, не задумываясь, что может сдохнуть и рванул в Семеновку, благо до нее всего тридцать километров. Заскочил к сестре, немного посидел, а потом помчался к знакомым, у них оставил машину во дворе, подхватил сумку с водкой, зашел в дом и началась жестокая пьянка. По-другому нельзя назвать. Пил беспробудно. У кого был, где шлялся и сколько дней – этого не помнил.

Сашка поворочал наждачным языком. Сухо во рту, тошнотно. В соседней комнате громко всхрапнул зять. Посидев несколько минут на кровати, Сашка почесал заросшую морду недельной, а может и более щетиной и медленно поднялся, стараясь не тряхнуть лишний раз головой. Подтянув сползающие широченные трусы, он осторожно приоткрыл дверь и вышел на веранду. Пошарил по стене, включил свет. Громыхнул крышкой на ведре и зачерпнул тепловатую воду. Отдуваясь, гулко выпил, потом осмотрелся при тусклом свете. Хотелось курить. Нашел мятую пачку сигарет и спички. Вышел на крыльцо и, зябко передернув худыми плечами, уселся на ступеньку. Рядом поставил ковшичек с водой.

Прислонившись к перилам, худой, темнолицый Саня с ежиком седых волос, внимательно прислушался и, прищурившись из-за сильного косоглазия, осмотрелся. Стояла тишина, нарушаемая лишь порывами ветра, да изредка доносилось сонное взлаивание деревенских собак. Закурил и зашелся в долгом кашле. Захлебываясь, глотнул воды и снова одолел натужный кашель. Видать, простыл, пока пьянствовал. Докурил, поплевал в ладонь, потушил окурок и бросил его в лужу посреди двора. Допил воду и, вернувшись в дом, он добрался до скрипучей кровати и улегся, укрывшись одеялом.

Сашка слышал, как поднялась младшая сестренка, Иринка. Вышла во двор. Загремела подойником. Вскоре опять громыхнула – это принесла молоко. Протяжно замычала корова, следом раздалось разноголосое муканье – это пастух собирал стадо по деревне. Вернулась Иринка и принялась хлопотать по хозяйству. Несколько раз заглядывала к нему, но заметив, что он лежит с закрытыми глазами, выходила и прикрывала дверь. Раздался голос зятя, Сергея. Что-то спросил у Иринки, хлопнул дверью и затопал на веранде. Чуть погодя, Иринка загремела посудой, расставляя на столе, подошла и толкнула.

– Вставай, алкаш, – обозвала она брата. – Сейчас буду лечить тебя.

– Отвали, – недовольно буркнул Сашка, кутаясь в одеяло. – Лучше воды принеси. Нутро горит.

– Обойдешься, – сказала Иринка и опять толкнула. – Быстро поднялся, пока кочергой не отходила! Я с тобой не стану церемониться. Хватит, вчера намучились, пока разыскали, и домой привезли. Ну-ка, подъем! Давай-давай, пока по шее не врезала.

Покрутившись несколько минут, Сашка закряхтел, поднимаясь, уселся на кровати, спустив худые синюшные ноги. Взглянул на грязные мозолистые пятки. Охнул, поднимаясь, и схватился за голову. Поддернул широченные трусы и, почесывая большой шрам на животе – полжелудка отрезано, пошлепал на кухоньку, схватил ковшик с водой, уселся и стал звучно пить.

– Ух, хорошо, – пробормотал он. – Сейчас бы…

– Хватит, хватит, – перебивая, Иринка забрала ковш, и налила полную тарелку жиденького горячего супа, дождалась мужа, потом достала початую бутылку водки и налила граненую рюмку. – Выпей, Сашка, а потом покушай, – и принялась завтракать.

– Какой суп? – вскинув брови, недовольно рявкнул Сашка, поморщился и резко отодвинул тарелку, половина выплеснулась на стол. – С ума сошла! Я смотреть не могу на жратву. А вот стопарик опрокину, подлечусь, – он витиевато матюгнулся, и потянулся за рюмкой.

Положив ложку на стол, Иринка быстро перехватила рюмку, повернулась к раковине и неторопливо вылила водку.

– Ты что делаешь, зараза? – взвился Сашка и опять схватился за голову.

– Если не будешь кушать, значит, всю водку вылью в помойное ведро, – так, спокойно сказала Ирина и опять взялась за ложку. – Я не собираюсь каждого алкаша похмелять. Мне своего обормота хватает. Понял? – и кивнула на мужа, Серегу, который покосился на нее, но продолжал быстро работать ложкой. – И поменьше матерись, охальник!

– Ирка, ты же знаешь, что я не жру, когда пью, – почесав щетинистую щеку, сказал старший брат. – Занюхал рукавом и хватит, – и, достав помятую сигарету, закурил за столом.

– Ну-ка, прекрати, – выдернув у него сигарету, взъерепенилась Иринка и швырнула её в помойное ведро. – Я предупреждала тебя. В своем доме кури, а здесь никому не разрешаю. Вон, проваливай на улицу и дыми, сколько душе угодно, хоть в задницу толкай, – и ткнула в сторону двери.

– Ладно, ладно, – примирительно буркнул Сашка и, хлебнув, поморщился. – Фу, дерьмо, а не суп! Я уж забыл, когда последний раз жрал, – и передернул плечами. – Ирка, лучше налей. В горле застревает. Правда! – и опять заматерился.

Вздохнув, Ирка посмотрела на брата. Жалко его. Взрослый мужик, умный, а жизнь не сложилась. Так, мимо прошла. И сейчас он сидел перед ней: седой, лицо почерневшее, опухшее от пьянки, щетина клочьями, губы в болячках, а на руки вообще взглянуть страшно – фу! Иринка передернула плечами, достала бутылку, налила неполную рюмку и поставила перед братом.

– Пей, – сказала Ирина и пододвинула тарелку, – и кушай, чтобы оклематься, а если не станешь, отправлю домой. Валька названивала каждый день. А я не обязана выслушивать всякую дрянь. Сколько живете, столько она и поливает тебя грязью. Надоела!

Медленно выпив, Сашка поморщился, прикрыв рот рукой, долго сидел неподвижно, потом выдохнул и вздрогнул.

– Фу, кажется, привилась, – вяло отхлебнул суп, положил ложку на стол и резко махнул рукой. – Да пошла она – эта Валька! – он матюгнулся, и тут же спросил. – Что ей нужно?

Покосившись на брата, Иринка помолчала, продолжая завтракать, потом буркнула:

– Она заявила, чтобы ты побыстрее сдох. Видишь ли, хочет пожить барыней. Говорит, чтобы домой не возвращался – алкаш.

Нахмурившись, Сашка взглянул исподлобья.

– Да пошла она, – опять матюгнулся он и ткнул пальцем в окно. – Алкашом обзывает, а не говорит, что этот алкаш дом поставил. Уборную сделал, как в городе, чтобы она свой зад не отморозила. Гараж построил. Отопление провел и кучу всякой скотины держит и все это – алкаш, а она барыня, проворовалась на почте, ладно не посадили, и с тех пор не работает, потому что никто ее не возьмет, а мне приходится содержать всю семью, вместе с ее детьми. Когда я сошелся с ней, у Вальки даже запасных трусов не было. Ездили, покупали. Каждой мелочи радовалась, а сейчас посмотри, в кого превратилась. Осталось только морду медом намазать, а остальное всё есть. За копейку готова любого сожрать. А я, как ходил в драных штанах, так до сих пор и ношу. Всё на нее и на ее детей пускаю, да на дом и в дом несу, а она меня даже за человека не считает. Тварь, сука! – Сашку аж затрясло и он, схватив стакан с водой, торопливо выпил, взял пачку сигарет и, хлопнув дверью, как был в одних трусах, так и выскочил на улицу.

Взглянув на мужа, Иринка кивнула головой и Серега, поднявшись, дожевывая на ходу, скрылся за дверью.

Сашка сидел на крыльце, смолил сигареты одну за другой, хмуро поглядывал куда-то вдаль и о чем-то думал, наморщив и без того морщинистый лоб. Бросал окурок на землю и снова тянулся к пачке.

Посматривая из-под густых бровей, Серега: невысокий, крепкий мужик, в футболке и растянутых линялых трико, немного постоял, а потом присел рядом с Сашкой и тоже закурил, искоса поглядывал на него и молчал. Потом поднялся, зашел в дом и вернулся, протягивая банку.

– Держи, попей, – коротко сказал он. – Вкусный квас, ядреный.

Звучно глотнув, Сашка аж замотал башкой и выдохнул.

– Ну, ничего себе – квасок! – и надолго приложился, острый кадык ходуном заходил. – Ох, термоядерный! – и смачно заматерился.

Сергей усмехнулся.

Выглянула Иринка и ткнула брата в спину.

– Хватит ругаться, только и слышно, как на всю деревню пускаешь матюги, – сказала она и опять ткнула. – Хватит сидеть, идите, кушайте, мне посуду надо убирать.

– А нальешь? – прищурившись из-за сильного косоглазия, искоса взглянув, сказал Сашка. – Серега, что молчишь, или пить бросил?

Усмехнувшись, Сергей исподлобья посмотрел на него, потом взглянул на жену.

– Ага, нальет, разбежался, – буркнул он и поднялся. – Зимой снега не выпросишь…

– Зато весна наступает, а ты в загул уходишь и начинаешь рюмки по дворам собирать, – не удержалась, съехидничала Иринка и нахмурилась. – Быстро в избу, пока скалку в руки не взяла! – и подбоченившись, дождалась, когда они зашли в дом, и захлопнула дверь.

Уже ближе к вечеру, когда Сашка немного оклемался, после долгой пьянки и с зятем долго парились в бане, выгоняя похмелье, а потом побрился, надел чистое белье и, вернувшись в дом, улегся на кровать, вытирая крупные капли пота, В комнату зашла Иринка и присела на табуретку.

– Ну, рассказывай, почему сорвался? – она взглянула на брата. – Ты же столько лет не пил после кодировки, а тут закуролесил. Мне надоело выслушивать Валькины причитания за эти дни. Скажи, что произошло.

Уцепившись за дужку, Сашка подтянулся и уселся, прислонившись к спинке кровати. Поморщился, схватившись за голову. Она еще болела. Посидел, протер воспаленные глаза, почесал впалую грудь с редкой порослью и нахмурился.

– Разве не знаешь Вальку? – он вопросительно посмотрел на сестренку. – Она первого мужа в могилу загнала, а теперь до меня добирается. Сука! – не удержавшись, Сашка заматерился. – Не удивляйся, если в гроб загонит. Я уже за себя боюсь, как бы чего не натворить. Ох, тварь!

– Разойдись, – пожав плечами, сказала Ирина. – Живи отдельно…

– Да кому я нужен, – перебив, рявкнул Сашка. – Ни кола, ни двора. Полжизни за спиной. Поздно начинать с пустого места. Опять в зятья пойти? Хватит! Опять будут каждым куском попрекать, не так прилег, не так присел, вообще дыши через раз, а деньги будут тянуть пылесосом. И чем больше денег, тем хуже будет жизнь. Ай, надоело так жить, лучше вздернуться! – и он махнул рукой.

– Кому и что ты докажешь, если повесишься? – опять пожимая плечами, сказала младшая сестренка. – Она разок поплачет и всё – это в лучшем случае, а так, забудет, словно тебя и не было.

– Мне наплевать, поплачет или нет, главное, что освобожусь, – буркнул Сашка и отвернулся.

– Дурак малохольный, – сказала Иринка и поднялась. – Молотишь всякую ерунду, – и вышла, хлопнув дверью.

Укутавшись в одеяло, Сашка отвернулся к стене. Поелозил, не спалось. Приподнялся и выглянул в окно. Сергей приколачивал штакетины. Заметив, что он достал сигареты, Сашка не выдержал, уселся на кровати, громко зевнул, почесывая грудь и, как был в трусах, так и пошлепал на улицу.

– Серега, дай закурить, – усевшись на ступеньке, сказал Сашка и, дождавшись, затянулся, натужно закашлялся и сплюнул на землю. – Видать, чахотку поймал, всё внутри горит.

– Ага, тут поймаешь, – бросив молоток на крыльце, сказал Сергей и присел рядом. – Пил, не просыхая, спал непонятно где, ничего не жрал. Хорошо, что живой остался.

Сашка долго молчал. Сидел, курил. Смотрел на деревню, что протянулась вдоль узкой речки. Звучно глотал воду из ковшичка. И опять закуривал. Потом поднялся, поддернул широченные трусы, взглянул на зятя и хохотнул: зло, резко, коротко, а потом сказал:

– А кому я нужен – живой-то? Ни вам, ни сестрам – никому! Правду сказать, Серега, я устал жить. Кто бы знал, как я устал, – и медленно прикрыл дверь за собой.

Подняв молоток, Сергей пошел прибивать штакетины.

Провалявшись до вечерних сумерек, Сашка наконец-то поднялся и зашел на кухню. Громыхнул табуреткой. Уселся, закинув ногу на ногу, облокотился на стол, вытянул из пачки Серегины сигареты (свои-то давно закончились) и прикурил, выпуская дым к потолку.

– Ирка, налей сто грамм, – поискав взглядом пепельницу, Сашка ткнул окурок в пустую тарелку, стоявшую на столе. – Лихоманит меня. Дай похмелиться. Не я, душа просит.

– Отстань, – убирая молоко в холодильник, заворчала сестра. – Сейчас будем ужинать.

– Налей, – опять сказал Сашка, и снова закурил. – Ведь болею.

– Отстань, – повторила Иринка и загремела кастрюлями. – Лучше в зеркало на себя посмотри. Глядеть страшно.

– Налей, – не отставал Сашка. – Жалко, что ли? У тебя же есть. Сто грамм, а, Ирка? Что жмотишься-то? Ведь подохну.

– Как врежу по муклашке, – Иринка размахнулась половником. – Так влеплю, что мозги по стене размажутся! Все нервы мне вымотал за день. Наверное, и Вальку так достаешь. Вот она и ругается…

– Цыц, Ирка, – нахмурившись, Сашка взглянул исподлобья. – Нашла бедняжку… Живет, как у Христа за пазухой. Тяжелее хрена в руках не держала. А я кручусь, как белка в колесе. Всё в дом тащу, а чуть оступлюсь, она сразу орет, что выгонит меня, что я последний алкаш, чтобы я подох, что она даже не станет хоронить. В общем, ей делаешь добро, а от нее получаешь шиш во всю морду, – и, не сдержавшись, Сашка ударил кулаком по столу, поднялся и, схватив сигареты, опять вышел на улицу.

Следом поднялся Сергей и тоже вышел на крыльцо. Присел рядом с Сашкой. Закурили. Оба молчали. Хмурились. Стало темнеть. Где-то раздавались голоса. Доносился смех. Овечка заблеяла. Видать, потерялась. Сергей вздохнул. Выбросил окурок и поднялся.

– Саня, пошли домой, – медленно сказал он. – Скоро спать, а мы еще не ужинали, – а потом добавил. – Не везет тебе с бабами. Прожил жизнь, а впереди пустота, да и позади тоже – вспомнить нечего. Для чего живешь – непонятно, – и скрылся на темной веранде.

Иринка все же налила рюмку, но заставила полностью съесть тарелку жиденького супа, чтобы кишки заработали. Чертыхаясь, Сашка еле удерживал дрожащей рукой ложку, зачерпывал, половину проливал, пока доносил до рта. Несколько раз порывался подняться, но сестра придерживала его, то уговаривала, то рявкала, чтобы кушал. Кое-как одолев тарелку, Сашка вытер капли со лба, выкурил сигарету на крыльце и завалился спать.

А ночью проснулся. Неожиданно. Словно Серега над ухом произнес, что с бабами не повезло, и жизни никакой – ни впереди, ни позади. Зажмурив глаза, он старался уснуть. Считал до тысячи, считал верблюдов, а сон не шел. Наоборот. Чертыхнувшись, Сашка прошлепал на улицу, покурил. Вернулся, звучно попил воды из ведра и опять улегся, и снова сон не шел, а в голове роились мысли, как он жил, как теперь жить, что делать.

С первой женой, Алкой, он познакомился на гулянке. Понравилась ему. Шустрая, веселая, сидела рядом с ним и, словно всю жизнь знала его и, главное – не обращала внимания, что он косоглазый и страшный. Засмеялась, когда он сказал об этом, и говорит, что мужик должен быть таким, чуть красившее обезьяны. И закрутили они любовь. Никого не слушал, что про нее говорили. Даже с матерью ругался. Алка с собой позвала. И Сашка всё бросил, дом, хорошую работу и уехал в соседнюю область, где стали жить в немецком поселке, который оставили немцы, а сами укатили на родину предков, в Германию. Там родился сын, Колька. Хотя у Алки уже было двое детей от других мужей. Колька родился, она посидела немного с ним, а потом стала устраивать гулянки. Дым коромыслом стоял, когда гости собирались. Сашку до такой степени накачивали, что он замертво падал. А потом узнал, что Алка загуляла с инженером. Бил ее, крепко лупил, но бесполезно. Схлестнулась с мужиком, который в отцы годился. Никакие уговоры не помогали. Едва Сашка отворачивался, как она тут же сматывалась из дома и пропадала несколько дней. А потом на общем собрании решили, что Алку нужно выселить за тунеядство, пьянку и за аморальное поведение. Дали двадцать четыре часа, чтобы она покинула поселок. Вот здесь-то и нужно было бросить ее, но Сашка пожалел, забрал Алку и привез в родную деревню. Понадеялся, что жена исправится. Да, с месяц, а то чуть поболее, она занималась хозяйством, присматривала за сыном, готовила обеды и ждала его с работы. Сашка нарадоваться не мог, наблюдая за ней. А потом стали приходить друзья. То один заскочит на огонек с бутылкой, то другой и опять начинались гулянки до утра. Утром продерет глаза и не помнит, что вчера делалось, до такой степени гуляли. А потом, очнувшись ночью, Сашка захотел попить. Вышел на кухню, нигде Алки нет. Прошелся по двору. Услышал какой-то шум в сарае. Открыл дверь, а она с его лучшим другом, словно собаки сцепились. И Сашка ушел. Один. Даже вещи не стал забирать. Ушел, а она тут же закрутила любовь с этим другом, словно Сани вообще не было. И опять пошли пьянки-гулянки, друзья с подругами, и так ежедневно, еженедельно, ежемесячно, пока опять не родила, и снова загуляла, но уже с другим.

Сашка тяжело переживал разрыв. Особенно жалел сына, Кольку. Но забрать не получилось. Его оставили с Алкой, а потом она сплавила сына к матери, как бы на время, но оказалось – навсегда.

А Сашка познакомился с Валькой – вдовой из соседней области. Когда встречались, она постоянно жаловалась на плохую жизнь, на маленькую зарплату, какую получала на почте. Жаловалась, как тяжело поднимать двоих ребятишек. И Сашка пожалел ее. Переехал. Но Валька сразу предупредила, что с ним сошлась ради детей. Он промолчал. Главное, что будет семья, ради которой нужно жить. Устроился на работу, где его ценили и уважали. Да еще подрабатывал на уборочной и посевной, и с проводкой помогал и прочими делами по электричеству. В общем, деньги ручейком текли в карман. Да еще исподтишка возил домой, что можно и нельзя было взять с работы. Даже подворовывал, лишь бы хозяйство поднять. Куры, утки, гуси появились. Несколько свинок хрюкало в новом сарае. Две-три коровы в стаде. Подрастали башмаки в сарае, скоро на мясо можно пустить. Сена невпроворот. Ометище стоял рядом с домом, солома не переводилась, а зерно – это мешками, тоннами.

Исхудал Сашка. Кожа да кости остались. Домой приходил, так еще по хозяйству возился. А потом Валька попала под следствие. Пенсионеров обманывала. Деньги присваивала. В общем, могла загреметь на полную катушку, но спасли маленькие дети, и Сашке пришлось кланяться знакомым, чтобы помогли оставить ее на свободе. Не посадили, но с треском поперли с почты. И Валька вообще бросила работу. Да и зачем вкалывать, если Сашка полностью обеспечивал всю семью. Утром можно подольше поспать. Огородные дела не любила, а вот цветочки обожала, любила покушать хорошо и вкусно, да приодеться, благо, что денежки не переводились. Деньги – это основная цель в жизни. И без разницы, как они заработаны, где взяты, главное, чтобы побольше и для нее одной. Но чем больше их становилось, тем сильнее она ругала Сашку. У него было чувство, словно Валька превратилась в старуху из сказки. За каждую мелочь, за каждую выпитую рюмку, его обзывали гадом, скотиной, тварью – это мягко сказано, и желали, чтобы он сдох, вздернулся, утонул, замерз и она даже не станет его хоронить, пусть сестры закапывают, и пилила, гнала из дома до тех пор, пока Сашка не уходил. И так каждый раз, была бы причина.

А Сашка берег семью. Ему хватило Алки, которая продолжала гулять, жить в свое удовольствие. И ему приходилось терпеть. Терпеть ради маленького сына. Потом, когда Валька в очередной раз выгнала из дома, желая сдохнуть, чтобы ему башку оторвали, потому что она хочет жить барыней, Всему бывает предел и Сашка не выдержал, зашел к соседу, забрал моток проводов и на глазах многих жителей, спокойно вышел и неторопливо направился по улице. Был суд. Он получил год поселения. Но этот год ему показался раем, потому что он не слышал с утра и до вечера Валькины визги и крики, не слышал, что он мало приносит домой денег, хотя, дом превратился в полную чашу – этого было мало. Хотелось еще и сразу много.

Сашка вздохнул. Поворочался на кровати. Уселся, свесив худющие ноги. Вздрогнул от ночной прохлады. Сходил на двор, вернулся и опять улегся, закрывшись одеялом.

Да, он тащил в дом, а сестры обижались на него. И правильно! Потому что он ничем не помогал. Он тащил в дом, тащил для своей семьи. А Валька запрещала давать и возить гостинцы, потому что это деньги. А деньги любят счет. И она считала, подсчитывала и пересчитывала каждую копеечку, каждый рублик, словно собиралась жить две жизни. Она не признавала его сестер, но любила названивать им, если выпивал лишнего и начинала жаловаться на свою жизнь, как плохо ей живется с алкашом, который только и делает, что жрет водку, бьет ее, все деньги пропивает, и если бы он подох, она зажила бы барыней, как привыкла повторяться. Но молчала, что в доме появился теплый туалет, которого ни у кого еще не было, ванную установил, душевую, везде электричество проведено, даже в сарае можно в лютый мороз ходить в футболке – этого она не хотела замечать.

Сашка вздохнул. Полжизни прожито, а позади ничего, кроме скандалов, пьянок, измен и всякой грязи, и впереди пустота, а исправлять уже слишком поздно. Был бы помоложе, можно было уйти, найти хорошую бабу и спокойно жить, а сейчас, когда полжизни пролетело, что-то менять – это бесполезно. Потому что он никому не нужен. Ни сестрам, ни родственникам, ни тем более Вальке. Вообще никому. И для чего тогда жить, и нужно ли – он не знал.

Поднявшись, Сашка взял сигареты и долго сидел на крыльце, о чем-то думая, что-то решая. Вернувшись, подошел к сестре.

– Ирка, я уезжаю, – тихо сказал он. – Ты извини меня, что я накуролесил. Не держи на меня зла. Не надо, – и направился к выходу.

– Сашка, останься, – спросонья пробормотала Ирина. – Ну ладно, езжай. Потом позвони, скажи, как Валька встретит. Не ругайся с ней.

– Хорошо, – сказал он, постоял на пороге, осматривая комнату, и вышел.

А вскоре позвонил.

– Я приехал, – сказал он, и было слышно, как в машине играла музыка. – Ирка, не обижайся на меня. Ладно? Всем передавай привет. Пусть тоже не держат зла на меня. Ты спишь? А, ну извини! – и отключил телефон.

Долго Иринка лежала. Что-то неспокойно стало на душе. Поднялась, вышла на кухоньку, чтобы своих не разбудить, позвонила раз, другой, третий, но Сашка не отвечал. Тогда она набрала Валькин номер.

– Валь, где Сашка? – спросила она. – Что-то не отвечает. Позови…

– Откуда знаю, где он шляется? – сразу завелась Валька. – Приехал, хотел в дом зайти, а я сказала, что его место в собачьей будке или в гараже. В дом не пущу – это мой дом. Потом снова постучал, а я не стала с ним разговаривать и послала его. Наверное, в гараже или водку жрет, сволота!

– Валька, ты не боишься, что он что-нибудь сделает с собой? – не отставала Ирина. – Сашка позвонил, так со мной разговаривал, будто прощался. На душе неспокойно. Выйди, проверь, почему не отвечает. Вдруг, что-то случилось. Не дай Бог!

– Он не мужик, а трус! Ничего с ним не случилось. Но даже, если бы подох, я только обрадуюсь и заживу, как барыня, – визгливо закричала Валька. – Что говоришь? Он всё сделал для меня за столько лет, пока живем? А ты не забыла, что он пришел в мой дом, я здесь хозяйка. Он нужен был, чтобы поставить моих детей на ноги и это знал прекрасно, и не более того. Он обязан был обеспечивать меня и моих детей. Обязан, потому что жил со мной и в моем доме! Понимаешь? А сейчас наплевать на него, пусть хоть в тартарары провалится, я пальцем не пошевелю. Наоборот, обрадуюсь, – повторила она и бросила трубку.

Иринка не успокаивалась. Душа не на месте была. Несколько раз набирала номер, но Валька перестала отвечать. Не дожидаясь утра, не выдержав, она подняла Серегу, и они помчались в поселок, где жил брат. Рассвело, когда они подъехали и торопливо направились во двор. Валька стояла и поливала цветы, которыми засадила весь двор и огород.

– Где Сашка? – распахнув калитку, сразу крикнула Иринка.

Валька пожала плечами и взглянула на утреннее солнце. Рано, а уже вовсю жарит.

– Наверное, в гараже, вон музыка орет, – одернув цветастый халат, недовольно заворчала она. – Видать нажрался, сволота! Иди, полюбуйся на братца, а я плевала на него. Вон, глянь, беда-то, какая, – Валька ткнула пальцем в землю и покачала головой. – Жарища стоит, ведь цветы могут погибнуть, – и поддернула шланг к себе. – Жалко-то как!

Вскрыли гараж. Сашка был в петле. Видать, слишком тяжела оказалась для него жизнь и он не оценил, не почувствовал вкуса ее – этой самой жизни, которая человеку свыше дается,  и ушел: непонятым, непринятым и одиноким…

А Валька не подошла. Она стояла в саду и поливала цветы.

Она стала барыней.