Мордехай Душеин | Манефа

Об авторе

Душеин Мордехай 22 кислев 5700 (04.12.1939) года рождения.
Детство и юношеские годы провел в городе Перми на Каме. Там же получил вполне достаточное образование. Работал и на заводе (п/я 210), и в проектном институте (п/я 214). Так же на пермском ТВ и в фотообъединении. В начале семидесятых переместился в Свердловск. Работал фотографом. Посадили в Сизо №1 на полгода за занятия запрещенным промыслом (фотографией!) плюс полгода «химии» с трудоустройством на пилораму в Нижнем Тагиле. По отбытии наказания снова занялся фотографией. Купил домик в деревне и полностью устранился от сотрудничества с государством СССР. Диссидентом в полном значении слова (активным участником движения) не был но вовсю старался обходиться без участия в строительстве Коммунизма. Как только появилась возможность, стал собираться на ПМЖ. Что и удалось в 2000 году, в аккурат на 8 ноября! Чему несказанно рад!
Пока болел и приходил в себя после ареста, стал писать. Как мог. Читателем был всегда, а в писатели не учился. На свои деньги издал и раздарил друзьям пару книжек стихотворений, а вот книжку «Сизо №1» смог издать только на свое 70-летие уже здесь, в Израиле. Все малым тиражом по 100-150 экземпляров. Для друзей. В свое время предлагал в Свердловске в местные журналы но тогда был еще Советский Союз. Тюремную прозу не публиковали за редким исключением.
Живу с женой в Израиле, в маленьком Араде среди пустыни «Негев».

МАНЕФА

До восьмого класса я учился в 9-й школе. Это было разбойничье гнездо. И я тоже был немножко разбойником. В 1953 году незадолго до смерти Вождя кто-то порезал бритвой его портрет. Комсомольское собрание, на котором нам объяснили, что так делать нехорошо, оставило горький и страшноватый осадок. Я был глуп и не понимал, что дело врачей могло напрямую вот-вот коснуться нашей семьи, где и мама, и бабушка работали в белых халатах, а дед уже отбыл два срока. Однажды, когда меня в очередной раз за непоседливость выгнали с урока, покурив в сортире, я шлялся по коридорам школы. Из учительской по радио донеслась Новость. Ноги понесли меня в класс и я, распахнув дверь, выкрикнул: «Сталин умер!» Пришло время больших перемен.

Первая из них не заставила ждать себя в том же году. Нам разрешили учиться в школе по месту жительства. Фактически это был мой первый самостоятельный поступок. Сходил в районо и перевелся в 17-ю школу. Когда-то здесь была женская гимназия. Там, в свое время, училась моя мама. Директор помнила ее и, конечно, знала моего деда.

Три восьмых класса! Совместное обучение девочек и мальчиков! Все так необычно, интересно! И главное, я — новенький! Прямо передо мной сидела черноволосая девочка с двумя тугими косами, чуть смугловатой кожей лица и большими карими глазами. Я устроился в последнем ряду, прямо у печки, один на парте. Печка грела наш класс, соседний за стеной, и мою спину, когда я сидел вполоборота к доске, с ногой на сидении. Топилась печь из большого фойе, куда выходили двери трех или четырех классов, и где были топки еще двух печек. Большой школьный двор был почти полностью заполнен аккуратными поленницами наколотых дров.

Здание школы — старинное, кирпичные стены — толщиной в метр, классы светлые и просторные – в каждом по два больших окна, а до потолка не меньше четырех метров. Здание в самом центре города, прямо напротив горисполкома, фарминститута и кинотеатра «Художественный»! Мне там очень понравилось. Одно плохо. Этот учебный год я начал с опозданием на месяц и катастрофически отстал в математике. Все остальные предметы, кроме, пожалуй, истории, были беспроблемны. Физику я обожал и всегда имел пятерку. А вот математика… Все, что происходило на уроках алгебры, было кошмаром, за которым я следил глазами дикаря. Зато училка была просто прелесть! Ее дочь училась с нами, в нашем классе и обе они, что называется, были – синий чулок. Только чулки у Марии Антоновны, или Манефы, как все в школе звали математичку, часто были разного цвета. У нас с ней самого начала сложились непростые отношения. В отличие от исторички, которая откровенно меня гнобила, Манефа доставала частыми вызовами к доске и преувеличенно крупными двойками в дневнике за «знания» в алгебре. По геометрии я был в порядке.

В нашем классе учились ребята с соседних дворов. Были чистюли-отличники, которые меня откровенно игнорировали. Были и такие, что стояли ниже по социальному положению. И отношение их родителей к школе было не таким, как моих. Если у меня было плохо в математике, то дед нанял частного преподавателя, и тот жилы из меня тянул, чтобы догнать класс. А у них, судя по всему, не совсем так. Ну не могли их дети осилить самостоятельно премудрости средневековой алгебры, а дополнительные занятия родители оплатить не могли. Видимо, деньги шли на другие нужды. Школа же требовала знаний! Понадобятся ли они в жизни – вопрос. Но программа – есть программа! И они мучались, списывая домашние задания и получая двойки у доски.

Прошло полгода. Я слегка подтянулся, имел твердую тройку, а иногда и четверочку. А вот у некоторых одноклассников — соседей по улице, проблемы остались.

Стояла зима. Настоящая. Печки приходилось топить ежедневно, и они, раскаленные, поддерживали в школе жизнь. Топила их уборщица. Старенькая, тщедушная женщина средних лет. Надо было притащить с улицы несколько вязанок дров, растопить печки берестой, надрав ее от замерзших поленьев, колотить по обгоревшим поленьям кочергой, загребать уголья, закрыть вовремя, чтобы дети не угорели, чистить от золы, вынося ее ведрами в кучу, в самой глубине двора. Вся эта технология была мне до боли знакома, потому что и в нашем доме тепло добывалось так же, и из трех печек. Может быть, именно поэтому я понимал, насколько тяжело было бабуле топить почти десяток печек на первом и втором этаже, и как мог, помогал ей во всем. Поэтому иногда опаздывал на уроки. Ругали. Терпел. Молчал. Мне казалось это естественным, и бабулины слова благодарности были лишними.

Как известно, всякая учеба чередуется с контрольными уроками. Вот и у нас пришла пора контрольной за полугодие, о чем было заявлено Манефой — и назначен день, когда все получат по заслугам, как она сказала. Кому-то это было просто – решить пару задач и несколько примеров разной сложности. А вот некоторым моим соседям…

Не могу сказать, что мои отношения с ними были добрыми. Однако, и вражды не было. Наш двор был вне конфронтации. В нем верховодил я и, будучи по природе мирным человеком, драк не затевал ни с кем. Мы занималась спортом: сделали штангу из лома, вместо грифа, и двумя цементными дисками. Веса она была не очень большого, килограмм сорок пять, но систематические занятия с ней, жим, толчок, приседания, сделали свое дело, и все мы были весьма крепки. Как теперь говорят – накачаны. Один стал мастером спорта по боксу. Другой получил разряд в тяжелой атлетике. Многое дала и перекладина, которую соорудили, закрепив другой лом в узком проулке между дровяниками. Я это к чему? Соседи, хоть и приблатненные, понимали наши возможности и держались в сторонке, не задирались, не ходили в наш двор. Установился негласный мир. Я иногда заходил к ним поиграть в чику. Почти всегда выигрывал. Как понимал, дело было в бите, которую взял из дедушкиной коллекции монет. Тогда он еще не освободился. Большая медная монета — тяжелее и больше современных, запросто переворачивала их решкой вниз. А если попадала в стопку, при бросании из-за черты, переворачивала почти все сразу. Но никогда мне не было «предъявы», всегда спокойно уходил с серебром в кармане.

Мы хоть и учились в одном классе, общались весьма редко. И я удивился, когда один из этой компании подошел ко мне в курилке и попросил о помощи. Контрольная, которая назначена на послезавтра, была для них опасна. Неминуемая двойка. А значит, отцовский ремень. Меня просили подбросить Манефе записку: «Если вы не отмените контрольную, вам же будет хуже». Сами они, по его словам, этого сделать не могли. Их немедленно засекли бы и наказали. А на меня подозрение не упадет. Манефа уже питала ко мне самые добрые чувства, я стал лучше. А для нее главным было успевание ученика по ее предмету.

Я долго не думал. Помочь людям избежать сурового домашнего наказания за двойку по контрольной работе — святое! Тем более, так просто. Я обещал и исполнил. Они втроем издали следили и видели, как мастерски я это сделал. Подошел к столу, где в перерыве между уроками Манефа что-то писала в классный журнал и, дождавшись, когда она чуть отвлеклась, мгновенно сунул записку в дневник самой тихой девочки в классе. Манефа, однако, обратила внимание на то, что я подошел и спросила, глядя поверх очков: «Что надо?» Я с ходу что-то придумал, спросил, она ответила, я отошел.

Контрольная работа состоялась в назначенное время. Народ получил, кто что заслужил. Поздно вечером, в день, когда были объявлены результаты, в окно Манефе, пробив стекла обеих рам, влетел кирпич. А на улице не просто зима. Уральская зима. Честно говоря, я не ждал такого поворота событий и понял, что Манефа меня обязательно вычислит.

Что же получалось? А получилось, что меня использовали. Теперь, если спросят, и я скажу правду, окажусь трусом и предателем. Интересно, они заранее вычислили, что я так не поступлю? Может быть, надо было сразу отказаться от этой сомнительного качества просьбы. Кто бы предполагал, что дело зайдет так далеко? Отказаться, испугавшись возможных последствий, значило – сознательно положить их под отцовский ремень. С самого начала я был обречен получить то, что должно было случиться. Поэтому я заранее согласился со всем, что будет. И оно началось!

Тут надо добавить, что я был одним из немногих комсомольцев в классе — нас было всего-то двое. А комсомолец, как известно, должен быть примером для всех! Дед, хоть и сидел дважды, был литератором, мама в свое время окончила эту школу. Бабушка – доцент кафедры стоматологии. Приличная семья.

Вопрос вопросов был – зачем они бросили кирпич? Ну ладно, написали записку с угрозой. Хотели запугать, просили отложить контрольную. Может быть, хотели лучше подготовиться. Не получилось. Манефа не поддалась на угрозы. Если бы знала, чем дело кончится, тихо перенесла бы контрольную? Не думаю. Принципиальный человек. А они знали, что она не откажется от своих планов? Должны были знать! Думали, что простой записочкой, подброшенной на перемене в чужой дневник, чужими руками смогут запугать Манефу?! Видимо, предполагалось, что тайное появление записки покажет серьезность намерений авторов? Ну, прочла она, и что? Должна была понять, что неведомый ей трус окажется таким смелым, что приведет странную угрозу в исполнение? Если бы она знала, чем этому трусу обернется двойка за контрольную работу по математике! Да не одному! Кирпич был местью!

В голове — клубок противоречивых мыслей. И когда меня поставили перед строем одноклассников, в присутствии деда и милиционера в форме, директора и завуча… В ответ на требование указать того, кто дал мне записку, я молча смотрел себе под ноги. «Неужели,- думал я, — мой дед считает, что могу это сделать? Ну, с милицией, учителями все ясно. Но дед? Я понимаю – он хотел, чтобы злодеи получили по заслугам. Я тоже был не против этого. Но сдать людей? Мне было искренне жаль Манефу. Она оказалась в зимнюю стужу в комнате с полностью выбитым окном! Это на самом деле проблема. Она потом болела. Насколько помню, болела и ее дочка. Так что злодейство было по полной программе, не говоря о расходах по остеклению рам. Да зимой! Под Новый Год! И в глазах всех виновником был именно я! В моих тоже. Конечно, виноват. Но я не мог их выдать. Они сами должны были признаться. Но и это было невозможно, как говорят, по определению. Если уж записку они подложить боялись, то признаться в том, что выбили окно учительнице! Я уж не говорю о наказании со стороны милиции. Хулиганство в составе организованной группы. Впрочем, я тогда не понимал, что это дело — уголовное. Зато знал, что отцы с них кожу сдерут! И я держался, как мог. Никакие уговоры, никакие угрозы, никакие слова о комсомольском долге… Злодеем стал я. И получил. Меня исключили из школы. На две недели. Было такое наказание. В общем, все понимали, что я не мог бросить камень. Да у меня просто не было оснований требовать отсрочки контрольной. Я ее написал хорошо! Больше того, не отпирался, что подложил записку. Но вот сказать, кто мне ее дал…

Кстати. Сравнение почерков всех учеников школы не дало никаких результатов. Видимо, они и записку сделали, попросив написать кого-то из другой школы. Тщательно, однако, подготовились. И меня выбрали не просто так. Знали, что не покажу на них. Итак, я остался на две недели без школы. Бабуля-истопница осталась без моей помощи. Появилась возможность снова отстать от класса по всем предметам. Злодеи делали все, чтобы не попадаться мне на глаза. Понимали, что заслужили. Но у меня и в мыслях не было отплатить за подставу. Я понимал, что так все сложилось, так вышло, такая моя горькая судьба. Но и жалко мне себя тоже не было. Наоборот. Я был зол, что не смог найти из этого психологического лабиринта выход. И еще: мне было жаль, что черноволосая красавица, которая сидела в классе передо мной, осталась без меня. Ей будет не хватать соседа сзади, который раза два в день развязывал в ее косичках бантики.

Мордехай Душеин
12.04.07