НАГОРНЫЙ КАРАБАХ: КОНФЛИКТ ДЛИНОЮ В ЧЕТВЕРТЬ ВЕКА

Сергей МАРКЕДОНОВ

Армяно-азербайджанский конфликт из-за Нагорного Карабаха остается одним из неразрешенных и потенциально опасных не только для безопасности Южного Кавказа. Процесс урегулирования этого противостояния практически стоит на месте. Стороны конфликта выдвигают максималистские планки требований, а посредники не могут предложить работающую модель компромиссного разрешения застарелого спора. Но самое главное даже не это. У Минской группы ОБСЕ в целом, а также у трех стран-сопредседателей в отдельности нет достаточных ресурсов для того, чтобы реализовать на практике любую модель. Объяснений для этого может быть множество…

И то, что помимо нагорно-карабахского конфликта у США, РФ, Франции есть иные приоритеты (те же Афганистан и Ближний Восток чего стоят). И то, что любая миротворческая активность всегда не абстрактна, а привязана к национальным интересам конкретной страны, а это требует многочисленных согласований. И то, что мир должен быть востребован в первую очередь в Баку и в Ереване, а не в Москве и в Вашингтоне, которым не под силу (какие бы финансовые средства для этого ни выделялись) осуществлять нациестроительство, формировать политические идентичности вместо других. В этой связи обращение к истокам нагорно-карабахского конфликта крайне актуально, хотя повсеместно звучат призывы «забыть про историю» и сосредоточиться на поисках позитива.

Между тем, история истории рознь. Если речь идет об историографии, мобилизованной на службу конфликту и ради его легитимации, то, наверное, лучше обойтись без этого инструмента, хотя вряд ли удастся в ближайшей перспективе по описанным выше причинам элиминировать этот фактор. Но история, к счастью, не может быть сведена к одному лишь политизированному презентизму. И без понимания особенностей зарождения и генезиса острого этнополитического противостояния трудно искать некий абстрактный «позитив». Если не понимать под таковым, конечно экзотику в виде «модели Аландских островов» и прочие прекраснодушные, но страшно далекие от реальности инициативы. Тем паче, что столь любимая профессиональными оптимистами «мирная Европа» перед тем, как достигнуть своего нынешнего объединения (все чаще, кстати, оспариваемого и чреватого новыми размежеваниями) прошла через добрый десяток своих «нагорных карабахов». И понесла на этом пути не меньшее, если не больше количество потерь и издержек.

Из какой же точки следует выводить нынешний нагорно-карабахский конфликт? В современной историографии Армении и Азербайджана, а также НКР, нагорно-карабахский конфликт искусственно удлиняется, распространяется на донационалистическую эпоху, когда аграрное в своем большинстве население спорного региона не мыслило в категориях национальной борьбы или национального освобождения, рассматривая себя в качестве подданных ханов, слуг меликов и пр. В XIX в. говорить про Армению или Азербайджане как про государственно-политические понятия не представлялось возможным. Карабах, следовательно, не мог принадлежать ни тем, ни другим. Он принадлежал Карабахскому ханству, которое находилось в вассальной зависимости от Персии, а после русско-персидской кампании 1804–1813 гг. перешло к Российской империи. Гюлистанский договор 1813 г. подтвердил переход «в собственность Российской империи ханств: Карабахского и Ганджинского, обращенного ныне в провинцию под названием Елисаветпольской». А Туркманчайский мир, завершивший вторую русско-персидскую войну (1826–1828 гг.), говорил о переходе к «Российской империи в совершенную собственность Ханства Эриванского по сию и по ту сторону Аракса, и Ханства Нахичеванского». При этом процесс «национализации» не был одноактным явлением. Как пишет немецкий историк Йорг Баберовски, в начале ХХ в. «сама национальная концепция утвердилась лишь на территории кавказских городов. За городской чертой она переставала действовать. Основанная в 1905 г. в Елисаветполе (совр. Гянджа — С.М.) по образцу отрядов «Дашнакцутюн» (армянская партия, созданная в 1890 году – С.М.) мусульманская организация «Дифай» распалась в 1907 г., не оставив после себя никакого следа. И хотя ей удалось возбудить вражду крестьян к чужакам, однако это отталкивание от чужого не вызвало у крестьян желания объединиться в супрарегиональный союз кавказских тюрок, как ожидали городские националисты». В деревнях (и армянских, и тюркских) доминировало чувство локальной идентичности. Деревенские границы и были границами мира. Как пишет Йорг Баберовски, «представления о нациях как таковых у деревенских жителей не существовало. В окружении враждебного мира, весьма далекого от органов государственной власти, крестьяне осознавали себя как члены рода, клана или религиозной общины».

Только в процессе урбанизации Закавказья среди армян и азербайджанцев (в начале ХХ в. в Российской империи их называли кавказскими татарами или мусульманами) стал утверждаться дискурс национализма. Все это сопровождалось и формированием представлений об «исконной» национальной территории. В первой четверти ХХ в. Нагорный Карабах дважды становился ареной межэтнических кровопролитных столкновений: в 1905–1907 и 1918–1920 гг. В 1919 г. территория Карабаха была признана спорной Лигой наций и Парижской мирной конференцией. После советизации Азербайджана спорные между ним и Арменией области были заняты частями Красной Армии. И если Зангезур вошел в состав советской Армении, то Нахичевань и Нагорный Карабах перешли под юрисдикцию Азербайджана. Во времена СССР требования об объединении НКАО и Армении (арм. миацум, «объединение») периодически выдвигались, хотя и не попадали в фокус публичного внимания в силу информационной закрытости советского государства.

Все изменилось четверть века назад. 20 февраля 1988 года Областной Совет Нагорно-Карабахской Автономной области (НКАО) в составе советского Азербайджана принял на своей сессии решение «О ходатайстве перед Верховными Советами Азербайджанской ССР и Армянской ССР о передаче НКАО из состава Азербайджанской ССР в состав Армянской ССР». В тексте этого решения, написанного в хорошо знакомой тогда советской стилистике (другой она в то время просто не могла быть), говорилось: «Идя навстречу пожеланиям трудящихся НКАО, просить Верховный Совет Азербайджанской ССР и Верховный Совет Армянской ССР проявить чувство глубокого понимания чаяний армянского населения Нагорного Карабаха и решить вопрос о передаче НКАО из состава Азербайджанской ССР в состав Армянской ССР. Одновременно ходатайствовать перед Верховным Советом СССР о положительном решении вопроса передачи НКАО из состава Азербайджанской ССР в состав Армянской ССР».

Февральская резолюция, впрочем, выходила за рамки кавказской региональной повестки дня. Она существенным образом меняла привычные на тот момент политические представления и правила игры. До февраля 1988 года только союзное руководство (партия и правительство) могли инициировать административно-территориальное переустройство внутри Советского Союза. Так было в случае с Пригородным районом, включенным в состав Северной Осетии после депортации оттуда ингушей в 1944 году. Так же было с ликвидацией автономии немцев Поволжья или крымских татар. В 1954 году к 300-летию Переяславской Рады Украина «приросла» Крымом. Только Москва могла «переиграть» однажды принятое решение по изменению границ между субъектами «нерушимого союза». Так, в 1943 году после депортации карачаевцев и в 1944 году после депортации чеченцев часть территорий бывших северокавказских автономий была передана Грузинской ССР (Карачаевск назывался Клухори). Но в 1957 году произошла территориальная «реституция». Та же «реституция» (хотя и не полная) происходила и в отношении Калмыцкой АССР. Карабахские депутаты (этнические армяне) в 1988 году нарушили монополию Кремля на административно-территориальный передел. Они сами решили совершить объединение снизу, в одностороннем порядке приняв решение ходатайствовать о передаче НКАО под юрисдикцию Еревана. Эта же февральская резолюция «разбудила» азербайджанское общество. До «горячего февраля» 1988 года Азербайджан считался самым «советским» из всех субъектов Закавказья. Организованного диссидентского движения (в отличие от Армении, Грузии или республик Прибалтики) здесь не было. Антисоветская деятельность Абульфаза Эльчибея в 1970-е гг. не была явлением. Да и приговор ему был по тем временам крайне либеральным (два года тюрьмы). Были и формы пассивного диссидентства в виде эмиграции. Февраль 1988 года стал точкой отсчета для массовой политизации Азербайджана. Кстати сказать, популярное ныне слово «майдан» стало впервые символом гражданской и политической активности не на Украине, а в Азербайджане в период 18-дневного митинга (17 ноября — 8 декабря 1988 года). Позже день 17 ноября объявят «Днем пробуждения» («Дирчелиш»). И чем дальше, тем меньше было в этой политизации советской риторики. И в Азербайджане, и в Армении.

Сама советская система немало сделала для этнополитической консолидации на Кавказе. Ведь до нее имперская администрация никогда столь жестко не закрепляла этнические различия на территориальной основе. За семь десятилетий господства коммунистической партии (под разными ее именами) вектор ее политики менялся не раз. Так, в 1920-х – начале 1930-х годов превалировала политика “коренизации”, то есть приоритет отдавался национальным кадрам. В то время коммунисты Армении говорили о “восстановлении республики из пепла геноцида”, а некогда космополитические столицы Грузинской и Азербайджанской ССР начали активно развивать национальную инфраструктуру. После того, как вся высшая власть в СССР оказалась сосредоточенной в руках Сталина, этнические интересы и вопросы самоопределения были подчинены соображениям производственной дисциплины и экономическому развитию на мобилизационной основе. В этом контексте следует отметить, что коллективизация различных частей Большого Кавказа нанесла чувствительный удар по традиционному укладу кавказского села, а индустриализация до неузнаваемости изменила бывшие имперские окраины. Между тем, националистический дискурс получает питательную среду именно в городах, а не в сельской глубинке. Когда же железная хватка тоталитарного монстра с началом “оттепели” ослабла, на Кавказе поверхностная демократизация общественной жизни совпала с ростом коррупции и фаворитизма по отношению к представителям “своих” этнических групп. Так получилось просто потому, что никакие реальные альтернативы социальной организации за годы Большого террора сформироваться не успели.

Как следствие, началась национализация коммунистических элит, сопровождаемая ростом теневой национальной буржуазии, а затем и постепенная смычка этих двух сил с националистически настроенным диссидентским движением, в котором права человека были отодвинуты на второй план по сравнению с коллективными правами этноса. Четверть века назад эти подспудные социальные процессы просто вышли на поверхность. Как справедливо замечает профессор Рональд Суни, «после десятилетий молчания [хотя молчание это очень часто было относительным. — С.М.] урбанизированное население, дети бывших крестьян, вдохновленные диссидентами-националистами, вышли на улицы». К этой формуле можно добавить только то, что «крестьянские дети и внуки» были поддерживаемы и республиканскими номенклатурами, почувствовавшими в новых обстоятельствах необходимость ради сохранения власти и влияния конвертировать свой «пролетарский интернационализм» в «буржуазный национализм». Это «превращение» сочно описано в недавно вышедшем и уже мощно «раскрученным» (благодаря политическому давлению на автора) романе «Каменные сны» азербайджанского писателя Акрама Айлисли. Процитирую одного героя романа: «Разве ты не видишь, что вытворяют эти фокусники-“фронтовики” (члены Народного фронта Азербайджана — С.М.), повсюду орущие: “Карабах, Карабах!”? Да ведь им наплевать на Карабах. Их цель скинуть эту власть и взять власть в свои руки. А чернь на улице сейчас слушает только тех, кто ругает армян. Что же в таком случае должно делать правительство? Они тоже вынуждены в своих целях разыгрывать армянскую карту. Это — политика, мастер. А политика — вещь многоликая».

Однако эта сложная многоликость оказалась непонятна тогдашнему руководству КПСС, упустившему политическую инициативу с первого же дня конфликта. В данном случае, речь идет не только и не столько о столкновении двух «правд» — армянской и азербайджанской. Советское руководство не смогло дать адекватное освещение событий «горячего февраля 1988 года». Оно предпочитало либо вовсе замалчивать трагедию, либо давать не ко времени, и не к месту комментарии, после которых взаимное ожесточение враждующих сторон только нарастало. Таким образом, Москва стремилась «успокоить общество». Чего стоят только рекомендации Михаила Горбачева на заседании Политбюро ЦК КПСС 29 февраля 1988 года (посвященном фактически ситуации в Сумгаите) подготовить «для печати информацию о том, что армянские предприятия начали работать. Кстати, у них вчера прекрасные передачи прошли по местному телевидению. Показали людей на рабочих местах, хорошее их настроение». Такими же оторванными от реальности были предложения о «мобилизации рабочего класса» для защиты от сумгаитских погромщиков (на это упирал Михаил Соломенцев). Как будто не этот самый «рабочий класс» в Сумгаите совершал бесчинства?! Можно и дальше цитировать заявления партийных руководителей разного звена. Хватит на многотомную монографию. Однако вывод неутешительный: привыкнув к монологу и к одной истине, колебавшейся вместе с генеральной линией, лидеры партии и государства не смогли выдержать испытание диалогом, прямым и косвенным давлением, как изнутри страны, так извне (а нагорно-карабахский конфликт довольно скоро стал достоянием международной повестки дня). Власть, таким образом, утратила монополию на информацию и интерпретацию, но создать свою «картинку событий», и не простую картинку, а вызывающую доверие, она оказалась не в состоянии. Не смогла она предложить и последовательной стратегии урегулирования конфликта. И в этом, в первую очередь, надо искать причины поражения советского проекта вместо построения конспирологических версий о «грантах» и «завербованных агентах» в Кремле. Иначе придется раскручивать поиски вплоть до «вождя народов», давшего старт карьерам тех, кто впоследствии весьма активно «национализировал коммунизм» и способствовал росту последнего руководства КПСС.

Четверть века назад, советское руководство, столкнувшись с вызовом из Нагорного Карабаха, действовало, как хирург, принявшийся за вскрытие застарелого нарыва. Однако уровень тогдашних «медиков» не соответствовал требованиям времени. Конфликт пошел по пути эскалации и весьма способствовал распаду СССР. Последствия этого до сих пор ощущаются на Южном Кавказе и далеко за его пределами. И с этим наследием предстоит иметь дело еще не одному поколению политиков в Армении, Азербайджане, России, Европе, США, соседних с Кавказом государствах.

Автор — приглашенный научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований, США, Вашингтон