Наира Пирумян | Мои тридцать сантиметров

Об авторе
Наира Пирумян родилась в селе Ачаджур Иджеванского района Армении в семье стоматологов. Её первая профессия — фармацевтика, вторая — психология, которой она овладела уже довольно взрослой. Сегодня она работает в специальной школе для детей с умственными и физическими проблемами. Она пишет маленькие истории, которые публикуются в электронной библиотеке портала «Ноян Тапан» на армянском языке. Печататься стала десять лет назад. Повесть «Мои тридцать сантиметров»переводилась на болгарский, русский и французский языки.

Мои тридцать сантиметров

Страдание является самым тонким из чувств на свете. Я преклоняюсь перед ним…
Оскар Уайльд

Современный человек обычно ищет и находит способы совершенствования своей внешности. Но есть проблемы, которые невозможно решить без медицинского вмешательства. Метод Илизарова применяется как раз в этих целях. Метод, с помощью которого сегодня проводится сложнейшее операционное лечение травм позвоночника, черепно-мозговых повреждений. (Из справочника)

– Вот так карлик! – раздалось совсем рядом.

– Какая вы злая! Почему оскорбили мою подругу? – обернувшись, закричала моя подруга в лицо шедшей сзади женщине. А женщина ухмыльнулась, и, не проронив ни слова, удалилась.

До этого мы радостно шли по аллее, наслаждались мороженым, и вдруг эта женщина высмеяла меня, и вся радость исчезла, мы больше не могли говорить. Внутри всё кипело от обиды, но я постаралась сделать вид, что ничего не произошло, и пыталась продолжить беседу. Но разговор больше не клеился.

Это был не первый случай, ещё со школы я помнила подобные обиды. Теперь я была совсем раздавлена, никого не хотела видеть, скорей уйти…

Сейчас, когда я вспоминаю те переживания 20-летней давности, горечь всех обид и оскорблений, выпавших на мою долю, думаю, как же я была внешне сильна, несмотря на все мои тайные слёзы и безответный постоянный мой вопрос: почему? Ну почему?

***

Cолнечным июньским днём я мерила шагами длинный коридор одного из этажей известной Курганской больницы. Лицо моё было опухшим и красным от слёз. Далёкий сибирский город был для меня серым, непривлекательным, на первый взгляд, отталкивающим, а люди казались холодными и равнодушными, похожими друг на друга, словно были разными поколениями одной семьи.

Но не это было главным… Мои переживания, даже мои мысли причиняли мне боль. Мне предстояла череда нескольких сложных операций, с применением нового метода доктора Илизарова. Так называемый метод межкостного синтеза с помощью железных аппаратов. Эта редчайшая и уникальная операция, как мне казалось, спасёт меня. Изменится мой привычный вид, как для меня, так и для других.

Я так долго ждала этого дня! А теперь, в преддверии долгожданной спасительной операции, от страха сжалась в комок. И в голове всё смешалось от противоречивых мыслей, меня мучала неопределённость. Казалось, всё это происходит не со мной. Казалось, кто-то другой вместо меня бродит по длинным коридорам и больничным палатам и с сочувствием и страхом смотрит на уже прооперированных больных.

О, боже! Какие сомнения обуревали меня в те дни! Пойти лечь на операционный стол или нет? Поистине шекспировский вопрос встал передо мной и мучил, разрывая меня…

Ответа не было…

Мне было уже 20 лет, а такие операции производились в 14-15 летнем возрасте, в период созревания. Я немного опоздала, ещё было возможно, но если не сейчас, то я теряла последний шанс. А если впоследствии мне будет хуже? Если не получу здесь того, что мне нужно на самом деле? Взвешивала, сомневалась, не могла решить…

А вдруг я не выдержу послеоперационных нечеловеческих болей? Кругом все уверяли, что незаконченное лечение может ещё более ухудшить состояние. Все, кто уже оперировался, жаловались на страшные боли, бессонные ночи, неудобные постели – ни встать, ни сесть, всё становилось проблемой с этими аппаратами… А ходить ещё было рано…

По кусочкам я собирала воедино всё увиденное и услышанное. Но всё было настолько запутано и туманно, что я пыталась, словно ощупью, найти в темноте выход.

Каков же выход? То я решала уйти, убежать из этого неприветливого города, от людей, которые ещё не пришли в себя от диких болей, презреть все косые взгляды в мою сторону, тайный шепот и явные усмешки в глазах. Ах, это сообщество было другим, не для таких, как я…

Совсем недавно я перешла в ту школу. Однажды, безо всякой причины, как это обычно бывает с детьми, один из непослушных шалунов в классе обозвал меня «карликом». Все обернулись на голос, Раздался чей-то лёгкий смешок, остальные молчали… Я прижалась к стенке и замерла. Лишь горячие щёки и обжигающие слёзы выдавали меня, на мне не было лица, долго не могла отойти от обиды и стыда.

Тем же вечером любимый младший брат встал на защиту сестры: с окровавленным лицом, но победно и торжествующе улыбаясь, пришёл домой после драки со злым мальчишкой.

Время шло, и я своей рассудительностью и умом завоевала любовь окружающих, необычно маленькая, по пояс многим мальчикам, я стала пользоваться авторитетом, меня даже выбрали классным старостой. Мой необычный рост не мешал мне хорошо учиться, организовывать разные литературные вечера и школьные праздники. В своём школьном мире я победила.

Но ведь жизнь была не только в школе… А годы ничуть не притупляли ту обиду, когда я чувствовала шепот за спиной, удивлённые взгляды… От самого незначительного взгляда во мне всё переворачивалось, я сжималась, как от удара. Моя непохожесть на других мешала мне жить полноценной жизнью. Для остальных я была словно из другого мира, за другой чертой, чужая! Иногда хотелось думать: может, это они другие, а именно я и похожие на меня – нормальное общество?

Что же делать, чтоб не чувствовать этой боли неприятия? Попытаться приспособиться к реальности? Но как, как и когда?

Надо было идти только вперёд, даже если навстречу неизвестности, с ожиданием чуда…

Высокая и красивая моя мама страдала из-за меня со дня моего рождения, каждый год увозила на черноморское побережье, чтобы укрепить моё здоровье и помочь моему росту.
В Кургане она как тень ходила за мной, своей маленькой девочкой, от одного моего вида у неё разрывалось сердце…

«Зачем мне такой высокий рост, о боже! Когда моя девочка страдает именно от нехватки роста?» – роптала она. Бедная женщина сжалась от горя, и тоже не знала, как поступить, что делать…

Операцию можно было проводить только с моего согласия и её слово в этом вопросе уже не значило ничего… Они любят меня такой, какая я есть, но и понимают, что одна любовь бессильна, я страдала по той причине, что слишком отличалась от других. И оказалось, что сила влияния окружения была слишком мощной…

И вот так, со слезами на глазах, мы с матерью взошли на стеклянный балкон, где оказались одни, только мы. Сквозь стекло можно было увидеть всю территорию больницы на левой стороне, сад напротив. По дорожкам вышагивали взрослые на костылях, малыши с родителями.

Вдруг послышались шаги. На веранду вышла невысокая черноволосая, очень красивая женщина, с которой мы уже познакомились. Была она полуармянкой, полуассирийкой. Её сын также был в этой больнице.

– Ты почему плачешь? Не надо, плакать, моя девочка! – сказала она, подойдя ко мне и обняв. Увиденное и услышанное тобой напугало тебя, Но пойми, что это временно. Представь себе, что завтра ты передумаешь и уедешь, потом пройдёт некоторое время, ты повзрослеешь. Как же ты пожалеешь об этом, когда поймёшь, что время зря прошло, возраст уже не тот, а если была бы сильнее, и смогла вынести боль, ты смогла бы изменить свою жизнь. Не совсем основательно, но хоть частично. Помни, что физическая боль проходит, а душевная – никогда!

Её слова запали мне в душу и заставили собраться с силами. Конечно, – рассуждала я, – операция будет очень болезненной, как и постоперационный период станет мне тяжёлым испытанием… Но ведь через некоторое время я забуду об этой боли, не так ли? –уговаривала я саму себя. И потом, выдерживают же другие! Сквозь боль и слёзы улыбаются и даже шутят! Неужели я слабее других? Или трусливее?

Нет, не зря я так ждала этого дня!

Наконец, настал этот день, день операции. На меня надели белую рубашку, Я дрожала от страха до тех пор, пока улыбчивая медсестра не вколола мне лекарство и мои чувства притупились. Когда же поднялись в операционную, я увидела эти многочисленные ножнички, ножички и молоточки, и страх объял меня всю снова… Правду говорили знающие люди, противники этого метода: это не медицина, это слесарство.

Меня стали готовить к анестезии. Усадили на стол так, чтобы ноги висели, а спину выгнули так, чтобы хорошо прощупывался бы каждый позвонок. От напряжения мой страх ещё более усиливался. Вдруг захотелось спрыгнуть с операционного стола, закричать им в лицо: не трогайте меня! Отойдите подальше! Неужели я такая плохая, что вы хотите меня мучать, чтобы я стала похожа на вас! Не мучайте меня!

Заметив моё необычайное волнение, мне сделали ещё один укол. Напряжение резко ослабло, с трудом уселась в требуемом положении на холодный стол, сделали позвоночную анестезию… Уложили. Я протянула руки, в правую ввели капельницу, мутная жидкость стекала ко мне. Интересно, что за лекарство? – подумала я. Попыталась считать капли 5, 6, 8, 11, 14, 18… Послышалось мерное жужжание аппарата, напоминающее звук зубной бормашины.

Длинными металлическими спицами прокололи мне голени и металлическими же кольцами укрепляли их. После чего они начинают в нескольких местах ломать кости, как раз их и начинают «вытягивать», то есть отдалять друг от друга. В межкостном пространстве происходит образование новой хрупкой костной ткани. И чем больше эти расстояния, тем больше победа… А во время операции совершенно не чувствовалось боли, лишь какое-то тупое и бесконечно неприятное состояние. Ниже пояса у меня вообще всё онемело. Мне было холодно, я дрожала мелкой дрожью. На меня накинули простыню до пояса, я немного согрелась, а на дворе стоял июнь…

В течение всей операции я была в сознании, бодрствовала, прекрасно слышала и звуки инструментов, и разговоры врачей. Но произнесённые слова мозг не фиксировал, казалось, всё происходило во сне, и никакой боли. Всё прошло благополучно. Мой врач, высокий мужчина с добрыми глазами и с неистощимым юмором, сделал своё дело хорошо.

– Знаете, я тоже был такой коротышка и довольно полненький, – приняв серьёзный вид, рассказывал своим новоприбывшим неоперированным пациентам доктор Владимир Сальдин. – Я прошёл все стадии, хорошо растянули. Этого мне показалось мало. Лёг повторно, ещё раз растянули по новой. Теперь видите, какой я высокий? Так что не бойтесь, ваш доктор прошёл все стадии!

Бедные больные, глядя на внушительный двухметровый рост доктора, верили его словам, вдохновлялись. Разумеется, это была шутка, но и несбыточный сон для пациента…

Сальдин был одним из самых умелых хирургов, проводил самые трудные операции. Бесконечно заботливый и внимательный врач, в отличие от многих, умел выслушивать и делать выводы.

– Давай посмотрим, почему это так, в чём дело? – мягко говорил он, выслушав очередную жалобу, спускался до росточка своего больного. Парадокс, но он был такой высокий, а все его больные совсем маленького роста…

Когда я очнулась после операции и увидела себя в этих стальных аппаратах, меня объял ужас, казалось, со стороны я смотрю на кого-то другого и это не я… Слёзы текли ручьём, я поняла, что это конец всей прежней жизни и возврата к ней нет. Послеоперационные дни превратились в бессонные ночи, невероятные страдания и мучения, когда даже самое действенное лекарство бессильно против той боли, которая затопила меня…

Я чувствовала мучения каждой своей клетки, как она стонет… И стон, и страдания, стон и страдания. Боль уносит тебя от действительности, становясь главным действующим лицом твоей личности. Но ещё сильнее, неизъяснимо сильные боли начались, когда стали вытягивать кости. Боль, боль, мучительная боль, неделю, месяц, год…

Время остановилось, я потеряла чувство времени. Будто не живу, а лишь ощупываю жизнь. Словно утопающая, я протягивала руки, пытаясь схватить жизнь за подол… Я сходила с ума от боли, сгорала в огне от неимоверной боли. Нервные волокна, самые чувствительные частички организма, вытянутые в необычном для них состоянии, казалось, стремились найти выход, боролись за прежнее положение. И вот этот выход и становился вершиной страшной невыносимой боли.

Уколы были бесполезны. Ведь речь шла о нервах, казалось, тупым ножом терзали мои ноги, боль была так сильна, что если бы рассекли мечом, не почувствовала бы. А если бы всё-таки рассекли? Может, это остановило бы ту боль? Но меча не было…

В то же время мои коротенькие конечности постепенно вытягивались, смотреть на них было уже приятно. Удлинялись не только кости, но и мышцы, нервные окончания. Шла борьба между тем, что создала природа и человеческой мыслью. Что победит? Трудно сказать, то, что создавалось мыслью, проходило бессонными ночами тяжелейшие испытания…

Этот отрезок моей жизни в период самых ужасных болей прошёл в тишине, в молчании. Никого не хотела видеть, слышать…

Прошло некоторое время. Я боролась, и что удивительно, терпела. Изменения уже были налицо: моя полнота исчезла, я немного вытянулась. Я преодолевала страдания и боль, как и другие, улыбалась и смеялась сквозь слёзы

С помощью костылей я стала постепенно ходить. Даже посещала соседние палаты – за кофе и беседами коротала время. Настоящий вкус к кофе я почувствовала в этих стенах. Впоследствии, как бы ни было приготовлено кофе, вкус курганского кофе оставался непревзойдённым. Возможно, эти минуты удовольствия при смягчённых болях (конечно, лекарствами), когда ты сидишь с людьми, похожими на тебя, болтаешь о самых незначительных вещах: какой цвет любишь, новый больной будет ли кричать всю ночь от боли или нет. Всё это давало какую-то другую полноту ощущений, заряжало желанием красиво и полноценно жить, и вкус этого кофе казался другим.

Шёл ноябрь, мне исполнялось двадцать лет…

Мне двадцать! Самое сладкое время жизни, самое интересное! Время влюблённости и разочарований, испытаний, время создавать семью и иметь детей, а я ещё была в плену стальных спиц, я ещё вытягивалась…

Шли дни… Подруги мои или уже стали мамами, или любимыми девушками. Мамы заботливо и нежно пеленали своих младенцев, Теплота в движениях, в речи, на лице выражение неизмеримого счастья… Гордо выставленная грудь, с младенцем. Вот в чём смысл жизни, её суть. Превыше этого нет ничего. Для матери всё вращается вокруг этого крохотного существа. А его запах… запах, сводящий с ума, не сравнить ни с каким ароматом в мире!

«Мне никогда не увидеть этого чуда, какие бы дивные сны ни сплетала сама себе… Надо обходить такие мысли, жить, раз и навсегда усвоив: это не для меня» – горько размышляла я и старалась отвлечься.

Так что в день моего двадцатилетия я находилась в больнице, тогда как могла бы со всеми праздновать МОЙ день.

Утром, по обыкновению, мой доктор зашёл в палату, подошёл ко мне, широко улыбаясь и поцеловав в щёчку, поздравил с днём рождения. И сообщил дорогую и долгожданную весть:

– Нарочка, заканчиваем растяжки. Уже пора растянутым костям фиксироваться и укрепиться!..

Врач очень хорошо знал, что это были именно те слова, которые я ждала с таким трепетом. Это был самый большой подарок в день рождения, да и во всей жизни! Это означало, что постепенно настал конец страшным болям, моим страданиям. И скоро я вернусь домой, на родину.

Всё это время родители находились рядом со мной, каждую минуту поддерживали свою маленькую дочь. Ни разу я не увидела выражения недовольства на лице матери, не слышала роптания, она вынесла все мои капризы, со мной переживала мою боль, став молчаливым свидетелем всего процесса. А отец… Про него я бы хотела сказать много больше. Крепкого телосложения, с виду строгий, но такой нежный и мягкий! Как он мог видеть все мои мучения, помогать и молча, без жалоб, сейчас я не могу представить! Без них я была ничем. А брат… Мой брат! Издалека, из Еревана, он всегда казался близким и был рядом.

Я довольно изменилась, и душевно, и физически. Когда началась фиксация, боль стала уходить. С новой силой вернулась былая энергия. Я стала более внимательной к тем больным, которые лежали со мной в палате, хотя и до этого, до операции, заботилась о них. Но, казалось, появился новый заряд. Кофе стала готовить только я. Иногда даже старалась испечь что-нибудь по бабушкиным рецептам выпечки. Удивительно, но даже неудачных моих кулинарных попыток они не замечали, хотя я объясняла, что это на самом деле гораздо вкуснее, с удовольствием ели и даже не верили, что может быть вкуснее.

Там я познакомилась со многими красивыми обычаями. Например, в Болгарии первое марта празднуют как первый день весеннего пробуждения, это настоящий праздник, дарят в этот день друг другу связанные из красных и белых ниток мартиницы. Впервые там попробовала такой фрукт, как авокадо, которое привезла Мирослава из Кубы. Ели они авокадо с солью и лимоном, немного непривычно для нашего нёба, но приятно.

Услышала впервые венгерский язык, совершенно своеобразный и непонятный, в отличие от сербского и болгарского. Наверное, по этой причине венгры мало с кем общались и как-то обособились. Самой жизнерадостной была Эрика, девушка с необычайно добрым сердцем. В отделении было много сербов и болгар в разных стадиях лечения. Из их комнат всегда доносились национальные песни. Что-то родное, армянское, слышалась в этих мелодиях. Они любили овощные и остро приправленные блюда. А я со всеми общалась, даже с арабскими девушками из соседнего отделения, хотя они были намного старше меня. У них были несколько другие проблемы: врождённая или приобретённая хромота. В Кургане почему-то они так и не надели свои национальные наряды, в ярких и дорогих одеждах и манерами они выделялись среди остальных, а их яркая внешность сразу бросалась в глаза.

Больница была маленьким, своеобразным мирком в большом мире, где кроились, намечались и пересекались разные судьбы… Там встречались со своей любовью, сильной и страстной. К сожалению, казалось, самая сильная любовь угасала за пределами больничного мира, в мощных волнах другой жизни.

Красавица Сабах приехала из Иордании, влюбилась в иранского армянина Размика, имеющего ту же проблему. Я чувствовала, что и Размик к ней неравнодушен. Они хорошо понимали друг друга, говорили на одном языке. Однако из-за различной религиозной принадлежности не могли быть вместе… Страдали очень. Сабах после лечения уехала в Иорданию. Время от времени мы писали друг другу. Но между строк я чувствовала её боль из-за потерянной любви. Впоследствии связь прервалась. Наверное, даже мне написать ей было больно, тень Размика всегда присутствовала в наших письмах.

А сын одного московского академика, Костя, любил хорошенькую Дашу из далёкой сибирской деревни, у которой на одной руке не было пальцев, уезжая, послушался родителей. Костя, у которого одна нога была довольно короче другой, после лечения стал совершенно другим человеком, возможно, по этой причине он с такой лёгкостью и без угрызений совести отказался от своей любви и обещаний.

– Посмотри на себя, на положение твоей семьи, потом и люби! Своим милым личиком и дьявольской душой она обманула тебя, вскружила тебе голову. Ей нужен не ты, а Москва с пропиской и твоё имя! – учили сына учёные родители.

Ну, Костя и расстался. А Даша, потеряв свою первую и большую любовь, была близка к самоубийству.

А немецкая супружеская пара… Любовь Штефана и его маленькой Катрин приводила нас в восхищение. Какой был прежний рост у Катрин, я не помню, но уехала из больницы с ростом 1.30 метра. А у Штефана рост был 180… После Кургана они уехали на родину и через два года у них родился сын Дэвид.

О, а японец Макото! Чуть не забыла! Прибыл в Курган с ростом 160 см. Он считал, что для современного японца это уже маленький рост. И ВОСЕМЬ лет оставался в Кургане вдали от родины, растягивался, достиг роста почти 180 см, совсем как у Сальдина. К удивлению многих, он уже не хотел уезжать, Курган стал для него родным.

– Наиря, – мягко говорил он, – в Японии много проблем, здесь спокойней, не хочу обратно, но жалко мать, она одна, не смогу больше оставаться.

И уехал ведь…

Несмотря на мою общительность, в определённых вопросах всё же я была застенчивой и сдержанной, отличаясь этим от многих, в то же время вызывая интерес у окружающих. С ребятами я старалась общаться меньше. И так велики были мои комплексы, что в их присутствии я терялась, мысли путались, слова не договаривались.

А время проходило, боли уменьшались, хотя новые кости, казалось, не хотели укрепляться. Это меня очень волновало, но что я могла сделать? Здесь всё диктовало время. И я ждала…

Из множества друзей самой близкой стала для меня болгарская девушка Соня.

Ни разу мне больше не встретился такой мягкий человек. Если я кричала от боли, она молча несла свой крест. Удивлялась: как она выдерживает? Сколь многому я научилась у неё – от новых узоров в рукоделии до истории Болгарии, так похожей на историю моего народа… У нас оказалось много общего, обе любили болтать, принимать гостей, готовить еду. Её манера разговора, лицо, улыбка постоянно перед глазами. Сейчас она работает, как и я, в школе, преподаёт родной язык.
Мы жили в одной комнате. Смеясь, она рассказывала:

– Знаешь, Нарчик, когда я увидела тебя, вспомнила, как одна армянка стонала и кричала от боли, подумала: ты тоже так будешь кричать ночами. Она совсем не выдерживала, оставила лечение и уехала. Но ты молодец, хоть и с криками, но выдержала!

Эту девушку я не застала. Но успела познакомиться с другой армянкой, Гоар из Еревана, англовед, с необычайным чувством юмора. Она с серьёзным видом произносила такие вещи, что я каталась со смеху, а у неё даже бровь не двигалась. Многому я у неё научилась, вкус мой изменился в одежде, и в интерьере стала разбираться лучше.

– Нар джан, запомни, – говорила она, – главное во всём – чувство меры. Как меру перейдёшь, получится или вульгарно, или вообще незаметно.

К Соне иногда захаживал в гости его соотечественник Тодор, высокий парень с большими серыми глазами. В самый первый раз я увидела его издали, мимоходом, они разговаривали с Соней. По тёплой и оживлённой беседе я сразу догадалась, что они соотечественники. Сначала Тодор жил где-то на верхних этажах, но потом неизвестно почему перебрался в наше отделение. В автокатастрофе у него была повреждена нога, в Софии его неудачно прооперировали, и в Курган он приехал исправить хромоту.

Операция прошла успешно, он ходил с костылями, но уже не хромал. Дальнейшее зависело от времени, он тоже ждал. До того, как я перебралась к Соне, Тодор часто бывал у неё. Со временем я вдруг догадалась, что наши посещения совпадают. Сначала я не обратила внимания на эти совпадения, болтали втроём, присутствие Сони меня как-то поддерживало, с парнями я была очень застенчивой. Мы ели вкусную пиццу, приготовленную мамой Сони (настоящий вкус пиццы я узнала тогда), пили кофе, обсуждали наши болячки и перспективы.

– Я не представляю реакцию людей, которые меня знали, не представляю, как мы встретимся после моего возвращения после Кургана. Однажды встречаемся на улице… И смешанные удивление, и какой-то непонятный страх на их лице… Представьте себе, они и понятия не имеют, где я нахожусь. Теперь объясняй, где был, что делал, как получилось, что сейчас ты уже такой… – смеясь, говорила я.

Между прочим, многие думали, как я. Позже я стала чувствовать тёплый и внимательный взгляд Тодора. И тут стала избегать встреч с ним. Ну, не привыкла я к вниманию противоположного пола. Тодор сразу заметил это, и, напротив, чаще стал искать поводов для общения. Его внимание меня очень удивило.

– Соня, почему он преследует меня? Ведь мне от этого плохо, что он хочет от меня? Скажи, пусть держится подальше от меня, он тебя послушает. Он что, играет в какую-то любовь? – разволновалась я однажды.

– Нарчик, я так и знала, что рано или поздно этот разговор состоится. Но ждала твоего слова. А теперь внимательно слушай. Не думай ничего плохого, ты действительно нравишься Тодору, он сам мне сказал об этом, сказал, что он считает тебя близким по сердцу, что ты другая, и много ещё хороших вещей сказал. Не избегай его, пусть поговорит с тобой, здесь нет никакой фальши. Я не позволю, чтобы он плохо с тобой обошёлся, в конце концов, знаем друг друга.

– Соня, я не могу поверить в то, что ты сказала! Я всегда считала, что такие вещи не для меня!

– А ты хоть сейчас постарайся поверить! Верь, что любима, что есть, наконец, кто-то, для кого ты любимая девушка… – нежно проворковала Соня.

Я рассмеялась, а Соня косо посмотрела на меня, как будто хотела сказать: ты сама ещё в этом убедишься! Вскоре Сонино лечение закончилось, она уехала в свою Болгарию. Её оперировали давно, кое-какие осложнения остались, и ей тоже пришлось уповать на время… Перед отъездом она наказала Тодору: «Береги свою любовь к моей подруге. Она именно другая, не похожа на остальных. И верь, что ты будешь вознаграждён в этой красивой любви»! Сонин отъезд меня очень опечалил. Правда, писали друг другу письма, иногда болтали по телефону, но непосредственного общения это не заменяло…

Была там у меня ещё одна интересная подруга, Наташа, из Минска. Мы не так сблизились с ней, как с Соней, но нас связала очень грустная история… Романтичная девушка, Наташа была художницей, она многое знала про армян. Однажды призналась, что мечтает иметь ребёнка от армянина. Так и случилось. После лечения, окрепнув и оправившись, она уехала в Ереван. Познакомилась там с армянским юношей, родственником своих ереванских друзей. Сначала они очень понравились друг другу, стали жить вместе, но, как только Наташа почувствовала, что беременна срочно уехала. Боясь, что тот заставит её избавиться от ребёнка, оставила несколько строк: «Прости, я беременна, я благодарна тебе, прости, что так неожиданно уезжаю, не пытайся меня найти, несомненно, у тебя будет своя семейная жизнь, пусть ребёнок останется моим».

Родился крепкий и здоровый малыш, Каренчик. Но радость Наташи длилась недолго – она заболела неизлечимой болезнью. «Наирчик, Бог одарил меня таким чудом, но радоваться своему счастью мне не суждено. Как он вырастет без материнской любви и нежности, каким станет человеком? Я никогда этого не увижу, не смогу уберечь его от жизненных невзгод…» – по телефону горько поделилась Наташа.

Ничего я не могла ей ответить, ни слова не смогла вымолвить, слёзы душили меня…

Уже находясь в Ереване, я узнала, что нашей Наташи больше нет. Сколько страданий ей пришлось узнать, задушить в себе страх перед будущим, родить ребёнка с помощью кесарева сечения. Почему же судьба так несправедлива с такими сильными людьми? Таких судьба не любит…

По вечерам я оставалась одна и вспоминала дни, проведённые с Соней, минуты и часы наших страданий и смешливого веселья. Вместе с Соней вспоминала и Тодора. Чувствуя, что я действительно ему нравлюсь, в душе я потянулась к нему. Сомнения и страх перед неизвестным чувством не давали мне покоя, но это было очень сладостное чувство… Тодор жил в соседней комнате и искал поводов встретиться со мной. А я избегала. Убивала своё время за чтением, в основном газет и журналов. Из имеющихся там книг прочла только про жизнь Тулуз-Лотрека. Как это было странно – именно тогда и именно эту книгу… Я узнала о том, что он так же, как и я, имел физические проблемы. Удивительный человек искусства, с большой силой воли и богатым внутренним миром. Всю жизнь он презирал мнение людей, которые в нём видели хромца, и говорил и спорил он с этим миром только через свои картины.

Порой читала до самого рассвета. В Сибири летом рассветает поздно. Однажды за читкой очередных газет, я услышала стук в дверь.

– Заходите, – встала я, думая, что это медсестра Люси, наверное, пришла поболтать. И очень удивилась, увидев появившегося в дверях Тодора. Он спросил: «Можно?» Растерявшись от неожиданного визита, я сказала: «Конечно!» Тодор вошёл, посмотрел на меня и, увидев кипу газет, застенчиво улыбнулся:

– Ты была занята, а я помешал…

– Ну что ты, нет, не помешал! – в замешательстве я задела пачку газет, и они полетели на пол.

Я ещё больше засмущалась:

– Как же я неаккуратно…

Тодор собрал с полу все газеты, положил на столик, а сам сел напротив.

– Знаешь, я увидел свет из-под двери, подумал, не спишь и постучал, – виновато улыбнулся он.

– Я всегда поздно засыпаю, после отъезда Сони много свободного времени остаётся, вот я и читаю…

–Ты знаешь, я не заметил здесь никого, кто бы так много читал. Больше слушают музыку. Вообще, я сам тоже мало читаю, только по специальности книги (он был инженером).

– Я тоже люблю хорошую музыку!

– Ты сама и твой голос похожи на музыку! У тебя особенный голос! И потом, ты такая застенчивая… Это очень привлекает.

– Не надо… – его слова обжигали меня.

– Прошу тебя, дай мне сказать, – глядя прямо в глаза, сказал Тодор. – Мне ни разу не удавалось быть с тобой наедине. Я всегда мечтал о таких мгновениях, а ты избегаешь меня… Почему? Ты мне понравилась сразу, как я тебя увидел. В зимнем саду, издали. Ты шла с Наташей. А потом я так обрадовался, когда увидел тебя в Сониной комнате. Потом узнал, что вы близкие подруги. Я искал поводов почаще встречаться. Я чувствовал, что ты не похожа на других, и чем больше ты избегала меня, тем больше притягивала… Тебя здесь все любят, а я… больше всех…

Я смутилась.

– Ну… ты преувеличиваешь…

Он не сразу понял, что именно преувеличивал – что меня все любят, или он больше всех. Да я и сама не знала. Потом мы стали говорить о всяких разных вещах. Он ушёл поздно. Но, казалось, его тень и басовитый голос остались в комнате и я долго не могла уснуть. Все мои мысли смешались и запутались от его слов. Значит, я действительно так любима? Значит, Соня говорила правду? Но как он может меня любить, когда он так хорош собой, умён, всегда окружён девушками? – спрашивала я себя.

– Глупенькая, да ведь ты ему действительно нравишься!– уверяла меня подруга. Да, его ночное посещение убедило меня в этом.

Тодор стал чаще бывать у меня. И с биением сердца я ждала его каждый вечер. У нас всегда было о чём говорить, мы и говорили обо всём, но уклонялись от самой главной темы. Так было легче нам обоим. Днём я искала тёплый взгляд его серых глаз, мы обменивались несколькими фразами, оставляя сладость бесед на ночное время.

Однажды Тодор в обычный час не пришёл. Я старалась читать под светом лампы, но не получалось: все мысли были с ним. Почему же он опаздывает? Неужели что-то случилось? Может, нога стала опять болеть, или недомогание какое? Посмотрев на часы, я поняла, что больше не придёт… Выключила свет и легла, пытаясь в темноте собраться с мыслями.

И вдруг в дверь постучали. Вошёл Тодор, подошёл в темноте к моей койке, сел рядом. Я очень удивилась такому позднему визиту, хотя и очень ждала. Я выпрямилась. Под лунным светом мы смотрели друг на друга, без слов он обнял меня и страстным поцелуем закрыл мне рот.

– Прости, что опоздал, хотел сам себя проверить, смогу ли хоть раз заснуть, не увидев тебя, вижу, не смог… – еле оторвавшись от моих губ, прошептал он.

– Хочу сказать тебе лишь одно: я тебя очень люблю, ни к кому, никогда я не испытывал такого сладостного чувства и с такой болью. Никому я ещё не говорил: «Люблю тебя!» Понимаешь? Никому!

Последние слова он произнёс с надрывом, Господи, неужели всё это было адресовано мне? Да, конечно, мне, ведь кроме меня, в комнате никого не было…

Я очень растерялась. Никогда в жизни не была так близка к мужчине, ни разу не целовалась, даже близко мужской запах не знала. Даже не знала, как целуются, совсем потеряла голову. Тодор полными губами покрывал мои дрожащие губы, от этих ласк я не знала, как вести себя. Когда же ещё я была такой желанной и любимой? Когда мне было так хорошо и тепло? Никогда! А теперь я была сама не своя в объятиях этого мужественного болгарина, который говорил со мной самым желанным языком на свете, языком любви, унося моё маленькое тело совершенно в другие миры!

Прошло несколько дней… Ночные посещения Тодора на некоторое время прекратились. Я ещё никак не могла прийти в себя от происшедшего. Днём мы встречались, но обменивались ничего не значащими словами. Потом снова начали встречаться по вечерам.

Стояло лето, жаркое и душное. Наступил прохладный вечер, начался дождь. Мне захотелось смотреть на дождь, я вышла на балкон. Струи попадали на меня, приятно охлаждая. Долго стояла… Казалось, молча беседовала с летним дождём, стараясь разделить с ним тревогу моих сердечных тайн. И вдруг ощутила чьё-то дыхание совсем близко. Это был он.

– Через два дня я уезжаю! Всё, конец лечению! Поверишь, не хочу уезжать! – он сел рядом и взял меня за руку.

От волнения я не знала, что ответить. Тодор вышел, но если б только он оглянулся! И увидел, сколько нежности и любви было в моём взгляде! Я всё же удивлялась, что он так привязался ко мне. Я никогда не считала себя красивой. Интересно, что это такое было во мне, что его так увлекло? Что-то, чего я не замечаю? Я улыбнулась моим мыслям…

Но нет, он уедет и забудет меня. Дома, среди любящих родных многое может измениться и забыться. Внутри больничных стен ему кажется, что я привлекательна, а за их пределами кто и когда обращал на меня внимание! Конечно же, он забудет меня. Но я его – никогда!

Ночью я проснулась от его стука. Он вошёл без костылей, выглядел великолепно, лишь слегка прихрамывал. Его тёплый взгляд сводил меня с ума и звал… Тодор обнял меня и крепко прижал к себе.

– Ах, Наирчик, что ты сделала со мной! Как я уеду от тебя… Скоро и ты уедешь на родину. Я буду писать, звонить, потом увидим, что нам делать. Легко начать, а удержать всё это трудно. Ты даже не знаешь, какой родной для меня человек…

Настал день расставания. И в это время я поняла, насколько Тодор любим и дорог мне. меня мучил страх, что я могу оказаться в забвении, ведь время всемогуще. В волнении подошла к окну. За окном, клювиками друг к другу, два воробышка смешно чирикали. Даже завидно стало!

В комнату вошёл Тодор, слёзы закапали из моих глаз. А когда обнял меня – уже зарыдала.

– Наирчик, мы встретимся, мы не забудем, не потеряем друг друга!

– Но я так боюсь, забудешь ты меня!– прошептал он. Поцелуи смешались с моими солёными слезами.

После его отъезда вокруг наступила пустота. Казалось, наступил конец всему. Конец моему такому короткому счастью! Но он позвонил через три дня!

А вскоре уехала и другая моя подружка – полячка Ашка. Она была дочерью главы Варшавы, потом отец стал министром строительства Польши. Математик и красавица, была очень похожа на свою маму, которая была рядом с ней во время всех операций.

Ашка в Кургане влюбилась в одного парня из Казахстана, казаха. У них это продлилось около трёх лет и прекратилось. Возможно, сказалась разница в положении их семей, кто знает?

А где же моя Драгица, никогда не унывающая сербка, которая умела смотреть на свою боль со стороны? После войн в Сараево от неё нет никаких известий… Долго я её искала, но безуспешно. Сколько страданий вынесла она, чтобы немного вырасти, приехала за тысячи километров… и какую боль испытала! Всё пошло насмарку, на её родине началась война… И только через много лет я нашла ее.

Пришёл и тот день, когда и я оставила этот серый, но ставший почти родным город, со ставшими любимыми людьми… Оставила это место возрождённой, поверившей в себя. Оставила, открыв неожиданно, что я любима… Я сохранила благодарность той женщине, которая сказала: «Запомни, физическая боль проходит, душевная же мучает всегда».

Я ушла отсюда с новой внешностью, новым ростом, моими новыми тридцатью сантиметрами, которые для обычных людей – просто цифры на линейке, и они ни о чём не говорят. Для меня это мера моих страданий, боли и слёз, мостик, через который я смогла войти в мир такою же, как и все остальные люди и жить нормальной человеческой жизнью…

Сейчас у меня есть мои тридцать сантиметров, они только мои и принадлежат только мне!

Интересно, где та женщина? Узнает ли меня? Вспомнит ли, как швырнула вслед мне те горчайшие для меня слова? Я убеждена, что не узнает и не вспомнит… Но сейчас у меня есть собственное Я, ни на кого не похожее! И я смогу смешаться со всеми, стану свободной, стану встречаться, любить, ненавидеть, кричать…

Просто-напросто – ЖИТЬ!

Перевод с армянского – Гоар Рштуни