Семён Векслер | Наотмашь

«… Сейчас назовёт идиотом», – Феликс зажмурился, сжался, мечтая стать невидимым.

«Куда прёшь, дебил?! – Крепкий мужик, которого случайно толкнул мальчик, набычившись, резко шагнул к нему. Феликс в страхе бросился «бежать», тяжело переставляя напряжённые, негнущиеся ноги, раскачиваясь, словно пьяный.

Отбежав на «безопасное» расстояние, остановился, задыхаясь от бега, обиды, ярости; заорал визгливо на обидчика: «Гад, гад, сука, гад!».

Тот, рывком преодолев короткое расстояние, наотмашь влепил аутисту затрещину, повалив наземь.

Ужас! Дикий ужас обуял всё существо несчастного! Он закричал, завизжал, зарыдал ещё громче, страшно, захлёбываясь и вжимаясь в тёплый асфальт.

«Не бей! Не бей, не надо, не бей!» – Это уже кричала спутница злобного здоровяка, в ужасе пытаясь оттащить его от жертвы, от Феликса, мальчика-аутиста: «Он же болен, ты не видишь?! Не бей! Не бей! Не бей!»

Люди!!! Люди, люди… Люди!

Мужик, приходя в себя после яростной вспышки: «Больной?! Так сидел бы в психушке! Повыпускали уродов…»

Прохожие пытались успокоить мальчика, но тот цеплялся за неровности в тротуаре, прижимался, конвульсивно всхлипывая, поглощённый страхом, безумием…

Он обмочился. Его вырвало… Было противно прикоснуться к нему – вонючему, грязному донельзя, хрипящему. С ним пытались заговорить. Он не слышал, не слушал, и прохожие разошлись, обтекая лежащее тело, побежали по делам… Более важным, чем довести до конца начатое – спасти несчастного…

Люди!.. Люди, люди, люди…

Феликс родился таким.

У него беспредельная память. В неё вмещались, погружались все события изначально, с годовалого возраста и никуда не уходили: всё и всегда и навсегда оставалось в безразмерной, фантастической памяти аутиста.

И там, в начале-начал ярко жили картины раннего детства, детства, где его ещё любили, любили мама и папа, и окружающие, и мир ещё не был так отвратительно жесток.

А затем… Затем пришло Это.

Сперва в детском саду детишки перестали с ним играть, копошиться вместе в песочнице, на качельках, среди игрушек. Воспитатели покрикивали на него чаще, чем на других. Иной раз и дёргали за руку, понуждая к действию.

Это обижало, злило, но сильнее обиды и злости было странное равнодушие, апатия, захватившая маленькое тельце; нежелание действовать, двигаться, играть… То, что выводило из этого полунебытия, раздражало до крайности, вызывало острую тяжёлую реакцию: крик- визг, падение и катание по полу…

Родители как-то сразу разлюбили мальчика, мучились происходящим, стали грубы и жестоки. Тяжко работающие, вечно усталые, срывались от любого пустяка.

Пустяка? Непонимание, непослушание, нежелание – Феликсу было хорошо лишь в тишине, наедине с самим собой. А требовалось одеваться, ходить в туалет, кушать, спать, учиться… Он ненавидел учёбу!

Его перевели в особый детский сад…

Начались бесконечные хождения по врачам-специалистам.

Феликс мучился: так тяжко что-либо делать!

Истерики, дикие сцены участились, стали нормой.

Явились первые лекарства, тяжёлые, гасящие взрывы препараты.

Родители уже откровенно ненавидели его, поломавшего их жизнь, судьбу, похоронившего надежды. Заходили разговоры об интернате…

Беда чёрной беспросветной тьмой окружила семью – всосала в своё нутро, погрузила в тяжкое уныние. А вокруг – ни-ко-го! Нет родных: дедушек-бабушек, сочувствие изредка по телефону, на расстоянии: своего невпроворот! Ещё и это на себя взвалить?

И бесконечно – спецшколы, специнтернаты, больницы психиатрические…

Мальчик рос, но не менялось одно: он ненавидел несвободу. Замкнутые двери…. правила, правила, правила.

Убегал, разбив стекло или выломав доску забора, вновь и вновь убегал, его ловили, возвращали «домой», он обещал, его уговаривали, запугивали, упрашивали, обещали. Но мальчик упорно убегал, уходил, выламывался из ненавистной, чёрной, безрадостной жизни… жалкого существования.

Но куда убежишь от болезни?

Однажды Феликс услышал от отца, в отчаянии шептавшего: «Смерть – это спасение, покой!» Покой…

И прижилось в бездонной памяти: «смерть – это покой».

«Да вы сами его таким сделали!» – Сколько раз без раздумья произносилась эта убийственно несправедливая фраза! Знакомыми, друзьями, отстранившимися родственниками.

«Вы сами!» – а значит, нет нужды в помощи: ребёнок был здоров, но родители такие.

«Вас никто не поймёт», – проронила однажды психиатр и добавила сочувственно:

«Будьте к такому готовы».

И слова, слова… Идиот… Дебил… Даун…

Произносимые походя, легко, они бьют НАОТМАШЬ по сознанию тех, в чьи семьи вошла беда, горе, душевная болезнь…

… Феликс, шестнадцатилетний парень, выглядел не так, как большинство сверстников, «нормальных» подростков: огромное тело: лекарства, тяжёлые лекарства, провоцирующие повышенный аппетит.

Понять, что пред тобой ещё дитя, можно, лишь приглядевшись, не спеша. Знал бы мужчина, что перед ним всего лишь больной ребёнок, напал бы на него? Конечно, нет. Ярость перевесила, как и всегда, здравый смысл.

Люди… люди, люди…

Смеркалось, оглушённый, обгаженный мальчик брёл, почти не осознавая, где он, что происходит. Прохожие шарахались от тяжко воняющего, жутковатого вида больного парня.

Неожиданно туман в мозгу Феликса начал рассеиваться, и вот вернувшимся к нему внезапно светлым сознанием ещё острее, горше обычного осознал происходящее с ним: и свою болезнь, и ненависть окружающих, и невозможность всё это продолжать!

Это н е в ы н о с и м о!!! Я не могу! Больше не хочу…

И… шаг – навстречу несущемуся грузовику… Смерть – это покой…

Вспышка! И волна счастья, охватившая Феликса, вновь малыша, блаженствующего в море любви, всеобщей любви!

Люди! Люди, люди, люди!!!

Семён Векслер