Илья Абель | Неоптимистический Шостакович

Переложение Джулиана Барнса

Барнс Джулиан. Шум времени: роман, пер с англ. Е. Петровой.- СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2017
(The Big Book). (Julian Barnes. The Noise of Time)

В послесловии «От автора» в книге «Шум времени», посвященной биографии и творчеству Дмитрия Шостаковича, известный английский писатель Джулиан Барнс приводит список книг, которыми пользовался при написании своего очередного бестселлера, как бы случайно или нет приуроченного к юбилею советского композитора.

При этом упоминаются музыковедческие монографии Элизабет Уилсон, а также как бы интервью Соломона Волкова и воспоминания Исаака Гликмана, друга Шостаковича, как и воспоминания детей классика советской музыки, подготовленные к печати Михаилом Ардовым. Но, несомненно, основное внимание отдано Элизабет Уилсон, которая по словам писателя читала верстку его новой книги, вносила некоторую правку в нее, помогла с некоторыми материалами. При этом в меру заносчиво и самовлюбленно Джулиан Барнс замечает: «Но авторство этой книги принадлежит мне; если вам не нравится, читайте Элизабет Уилсон».

При этом он прекрасно понимает, что не только англоязычный читатель и неспециалист в музыке отдаст предпочтение именно его тексту. И потому, что он лауреат Букеровской премии, и потому, что он прекрасно владеет словом, в том смысле, что простые и ясные выводы укладывает во фразы, которые легко воспринимаются, и потому, что музыковедение – вещь специфическая и для широкого читателя кажущаяся скучным и плохо воспринимаемым делом. К тому же, Барнс неплохо знает Россию и разбирается в музыке, так что его суждения о том, и о другом достаточно любопытны, поскольку в данном случае он внятно дает своему читателю возможность представить Россию, в смысле жизнь в СССР после смерти Ленина и до ухода из жизни Дмитрия Шостаковича.

Кроме того, совершенно очевидно, что описывая перипетии жизни Шостаковича, автор книги имеет в виду не только конкретно его одного. Да, он постоянно, как лейтмотив, подчеркивает, что для композитора даже такого уровня были судьбоносны взаимоотношения с Властью (в блистательном, вероятно, максимально аутентичном переводе с английского Елены Петровой это слово дано в написании с прописной буквы). Но при этом, именно через историю жизни одного из ведущих и официально признанных композиторов СССР в разные периоды существования социалистического по названию государства, Барнс имеет в виду в принципе сосуществование музыки, шире – культуры, с политикой и идеологией страны, что, несомненно, крайне интересно для зарубежного читателя. (Книгу «Шум времени» завершают «Примечания», тщательно и аргументировано подготовленные переводчиком книги Барнса, достаточно обширные по объему, четкие по приведенным в них фактам. Несомненно, они интересны могут быть для русскоязычного читателя, но более поучительны для читателя англоязычного. И было бы правильно сопровождать оригинальные издания «Шума времени» переводом этих сведений на английский язык.)

Джулиан Барнс сразу и однозначно определяет типаж Дмитрия Шостаковича: любвеобильный неврастеник, который хотел быть только сочинителем музыки, какая ему ближе всего, быть по возможности независимым от правителей страны, ее идеологов и кураторов в штатском и в форме, но так и не смог добиться последнего, а посему все время страдал, шел на компромиссы и в жизни, и в творчестве, стараясь все же не переходить определенную для самого себя меру подлости и границу цинизма.

Владея обширной информацией о композиторе из разных источников, английский писатель создает такой образ, который легко вписывается в представления западных читателей о России в широком смысле слова. Действительно, в его повествовании много точных фактов и подробностей, он прекрасно ими жонглирует, выстраивая в книгу внешне достаточно объективную и в определенном смысле информативную. Несомненно, что он иронизирует над позицией зарубежных интеллектуалов, вроде Шоу или Фейхтвангера, которые писали об СССР довоенного времени, не замечая или делая вид, что не знали, не понимали, что в стране реально происходило – судебные процессы, расстрелы, ссылки миллионов людей и все, что этому способствовало. Барнс в таком контексте как бы над схваткой, он только бытописатель, или почти описыватель жизни в другой стране. Но можно все же отметить, что и саму страну и жизнь в ней, в СССР при Сталине и после его смерти, он описывает тенденциозно и несколько поверхностно. Надо было жить здесь , знать о прошедшем со слов близких людей и честных историков, чтобы ощутить меру страха, которая сопутствовала как отдельному человеку, так и интеллигенции, в том числе и творческой. Конечно, все это можно вычитать в книжках постфактум, но все же это перевод перевода, пусть и основанный на документах, интерпретация со стороны, когда все заведомо упрощается, сводится к типологии, к простым и ясным выводам. В данном случае поданным в отлично выстроенном тексте, который читается с любопытством, быстро и легко.

Понятно, что у Шостаковича в биографии было не все так просто и однозначно, как это описывает современный признанный на родине и вне ее стилист. Он ведь указывает, что музыка не обманывает, имея в виду, что, если автор ее – подлец и циник, то что-то подобное все равно сказывается в его произведениях. Так что личность Шостаковича гораздо значительнее и многограннее, чем ее воссоздал в своем бестселлере Джулиан Барнс. (На обложке его книги приведен мозаичный портрет композитора, где из маленьких черных и белых фрагментов на красном фоне представлен его портрет. Пожалуй, это и есть как раз то, чем могла бы быть биография Шостаковича в ее изложении европейским автором – с уважением, но без дилетантизма и упрощения. Кстати, стоит уточнить важный момент: те книги, на которые ссылается Барнс, как основе при работе над текстом о композиторе, вышли через десятилетия после его смерти, потому очевидно, что в них личность Шостаковича несколько идеализирована или подправлена с учетом того, что и где можно было сказать о нем в то время. И не стоило бы автору так доверять, например, труду Соломона Волкова, который представил через несколько лет после смерти композитора его воспоминания. И потому, что с дистанцией в годы они теряют в чем-то свою объективность, и потому, что сама деятельность Соломона Волкова, если иметь в виду то, как он обошелся с интервью, записанных со слов Иосифа Бродского, все же документ не первой свежести, как минимум, имея в виду корректность и достоверность опубликованных им текстов.)

Несомненно, что Джулиан Барнс отлично владеет материалом, тут – музыковедческим и историческим. И использует его и для того, чтобы рассказать об СССР (России), и для того, чтобы в своей интерпретации ввести имя Шостаковича в культурный оборот, в общественное сознание наших дней. При этом отдавая себе отчет и в том, что его попытка воссоздать время и личность на его фоне вызовут нарекания, критику, неприятие музыковедов в России, поскольку здесь создан хрестоматийный типаж Шостаковича, гениального композитора, который страдал из-за того, что от него требовали делать в творчестве и вне его то, что ему исполнять не хотелось этически и эстетически.

В таком контексте, заметим, есть заведомое лукавство. То есть, Барнс неназойливо, но достаточно последовательно противопоставляет западное мышление советскому (как в СССР – свое – чужому столь же самоуверенно и бездоказательно). Получается , что только в СССР творческому человеку было трудно быть мастером в своем роде, а на Западе – все не столь примитивно по сосуществованию автора и власти. Наверное, в таком истолковании отечественной истории и культуры есть своя доля истины. Но ясно же и то, что на Западе талантливому человеку бывает столь же трудно пробиться к успеху, славе и пониманию, но по другим причинам. Возможно, идеология, как продолжение политических инвектив и установок может менее сказываться собственно на творчестве отдельного представителя интеллигенции. Но есть еще мнение публики, пресса, многое другое, так что вряд ли стоит так уж одномерно противопоставлять российский опыт самореализации творческого индивида западному.

Несомненно, при этом Джулиан Барнс прав, когда утверждает, что Шостаковича хотели сделать Красным Бетховеном (снова с прописной буквы определение), поскольку очевидно было, что масштаб его таланта значителен. И потому должен обязательно был служить партийной пропаганде, советской идеологии. Несомненно и то, что та музыка, которую хотел сочинять и писал Шостакович в большинстве своем была тяжела для понимания и приятия массовым слушателем. Потому на самом высоком уровне ему советовали писать музыку к кино, вроде марша к фильму «Встречный» – оптимистичную, зовущую на трудовые свершения, поднимающую настроения и показывающую, что жизнь в СССР хорошая и правильна, а станет еще лучше.

Потому Шостаковича, отдельно или в ряду других композиторов ругали в партийной печати, критиковали в решениях партийного руководства страны за то, что он пишет заумно, что его музыка нервная, трагическая , и потому явно удалена от того, что хотели бы в ней видеть те, кто ее заказывал – прямо или косвенно.

Барнс противопоставляет Шостаковичу Стравинского, уехавшего из России и не вернувшегося назад на родину, Прокофьева, возвратившегося в СССР и сочинявшего прекрасную музыку, нашедшего свою форму отношений с властью, Хренникова, ставшего апологетом режима на протяжении многих лет. Ясно, что в позициях названных композиторов было то, что проявлялось и в выборе Дмитрия Шостаковича, но все же он по сути не был ни тем, ни другим, ни третьим, оставаясь самим собой ровно настолько, насколько ему хватало силы духа и мужества (рассуждения Барнса о том, что композитора беспокоила судьба его детей – сына и дочери – не фигура речи, а то, что нередко и чаще главным образом определяло особенности того, как человек находит путь сотрудничества с властью, считая, что выхода нет и может быть только компромисс в меру для него возможного.)

Роман «Шум времени» – биографическая беллетристика. Книгу составили три равных по объему части, названия которых задают тон дальнейшему изложению событий. «На лестничной площадке», «В самолете», «В автомобиле» – три разных периода биографии Шостаковича, три вехи его жизни.

В главе «На лестничной площадке» описаны события тридцатых годов после разгромных статей о его музыке. Понимая, отдавая себе отчет, что может лично с ним произойти после травли в прессе, Шостакович некоторое время ночью (когда обычно производили аресты в тридцатые годы прошлого века в СССР) выходил из квартиры и на чемодане часами сидел у лифта в подъезде, внутренне готовый к тому, что именно сейчас его арестуют.

В главе « В самолете» сказано о том, что авторитет Шостаковича в послевоенные годы активно стали использовать для навязывания Западу тех постулатов, которые должны были изменить отношение его к тому, что происходит в СССР. Чего стоит эпизод, как в Америке на Конгрессе интеллигенции за мир композитор, по словам писателя, читает написанную ему речь, в которой, в частности, резко отзывается о творчестве Стравинского, которого на самом деле ценил.

В главе «В автомобиле» говорится о Шостаковиче, который в СССР официально признан классиком, имеет авторитет, некоторое влияние, должности и награды, но окончательно смирился с тем, что есть советская власть, найдя в общении с нею свой путь: суть которого – сопротивляться, насколько получается, но все же идти на уступки, будь то вступление в коммунистическую партию или публикация под своим именем статей, которые также, как речи писались другими авторами.

Будучи человеком столь же талантливым, сколь и последовательным в доказательстве своего взгляда на Дмитрия Шостаковича, его и наше время, английский писатель выписывает его биографию уверенно и не сомневаясь в собственных выводах.

Несомненно, что она может представлять интерес для любого читателя. В крайнем случае, как повод для размышления, для сравнения того, что уже ему, читателю известно про Дмитрия Шостаковича и что открылось в книге «Шум времени» (для вдумчивого и образованного русскоязычного читателя не так уж много, хотя таких все же не так уж и много, наверное , теперь). Таким образом, она достойна внимания сама по себе, прежде всего, как досуговое чтение, увлекательное и доступное, будучи настоящей литературой по определению. Кроме того, поскольку Джулиан Барнс постоянно замечает, что писал все же роман, а не музыковедческий труд (бывает и в форме романа), то он тем самым как бы освобождает себя от критики специалистов, которые могли бы высказать в адрес его опуса оправданные или порожденные амбициями и традицией отношения к Шостаковичу упреки.

Можно сказать и так, что прочитать «Шум времени» полезно, если не выдавать книгу как истину в последней инстанции, опираясь, без сомнения, на собственный опыт, на личное понимание того, что было в СССР с 1917 года и до его развала в 1991 году. При таком подходе к тексту Барнса претензий быть не может ни вкусовых, ни иных каких-либо, поскольку перед нами нормальная книга для чтения, которую можно открыть хотя бы и для того, чтобы пробежаться по тому, что сохранилось в душе читателя как представление об СССР для его поколения, чтобы понять, что такое было на самом деле, жестче, резче, страшнее, чем описано Джулианом Барнсом. Но и менее знаменитые люди, чем Шостакович, строили свою жизнь здесь, несмотря ни на что. Речь не о том, что композитору было в чем-то проще или в чем-то сложнее. Дело именно в том, что он со своими метаниями, поисками возможности жить и писать музыку в своем ключе, был одним из многих. И судьба его интересна и из-за того, что ему удалось все же многого добиться в творчестве, и из-за того, что это стоило ему душевных тягот и переживаний, и потому, что по существу своему она соотносима с биографиями его современников, людей искусства, как и тех, кто был далек от сочинения музыки, книг, исполнительской деятельности, живя в той же стране в те же годы.

Несомненно и то, что для разных поколений граждан СССР книга «Шум времени», возможно, приобретет некоторый ностальгический аспект, когда, знакомясь с биографией классика советской музыке в ее интерпретации со стороны европейского беллетриста, можно пройти мысленно то, что прожито самим. Но важно и другое – Джулиан Барнс, как бы непосредственно и искренно, вроде бы без предубеждения, рассказал о том, что было близко к тому, что совершалось в СССР на самом деле. И потому поучительно еще и в том смысле, что к описанному зарубежным писателем не хотелось бы возвращаться. Конечно, Шостакович жил в тех обстоятельствах, которые стали нормой для всех советских граждан. Они, обстоятельства, получили постфактум должную оценку. И подтекстом книги «Шум времени» может быть для русскоязычного ее читателя урок в том роде, что от власти спрятаться не дано никому, даже гению, каким был Дмитрий Шостакович. А потому надо понимать, каковы реалии и, вписываясь в них так или иначе, отдавать отчет не только о том, что есть положительное, но и отрицательное в последствиях каждого из вариантов собственного выбора. Случай Шостаковича, таким образом, становится примером того, что и как может быть в той системе координат, которая была для него буднями и праздниками. Тоже можно сказать о любом читателе книги Джулиана Барнса «Шум времени», вне зависимости от страны и условий его проживания в начале двадцать первого века.

Илья Абель