Илья Абель | Неизбывная память о трагедии

Сострадание и горечь Леры Барштейн

Последние дни месяца Нисан и первые дни Ияра по иудейскому календарю являются государственными праздниками, соединяющими в себе горечь утрат и радость обретения исторической Родины.

28 Нисана (в этом календарном году выпал на 24 апреля) — День памяти жертв Холокоста, на протяжении которого с вечера проводятся траурные церемонии по особо установленному ритуалу.

5 Ияра (в этот раз — 1 мая) — День памяти погибших в войнах Израиля, день, когда воздают должное всем, кто сражался с врагами еврейского государства в разные годы его тревожного существования.

6 Ияра (2 мая сейчас) — День независимости Израиля, один из самых торжественных светских праздников национальной государственности.

На фоне этих памятных для израильтян разных поколений дат проходят здесь разные мероприятия.

Одно из них состоялось за несколько дней до начала церемонии Дня памяти жертв Холокоста.

19 апреля этого года в новом Дворце культуры израильского города Маале-Адумим, что сравнительно недалеко от Иерусалима, по предложению заместителя мэра, открылась персональная выставка художницы Леры Барштейн, которая в девяностых годах прошлого века репатриировалась в Израиль.

Вспоминая в дни работы выставки «Никогда больше» о том, как тема гибели евреев в годы Второй мировой войны, Лера Барштейн написала о том, что соприкоснулась с болью и горечью невосполнимых утрат близких людей еще в школьные годы.

Она любила рассматривать альбомы с фотографиями. Там были изображены родственники по линии отца и матери — удивительные лица тех, кого уже не было в живых.

Расспрашивая близких о тех, кто был на фото, она узнала, что там запечатлены прадедушка Яков и прабабушка Феня, их дети, которые уничтожены были фашистами в Константиновке, что под Донецком. На другом фото оказалась сестра бабушки Маня с сыном, погибшие потом в Бабьем Яру.

То, что Лера узнала в юном возрасте, знакомясь с фотографиями родственников, настолько поразило ее, что она поделилась узнанным с одноклассниками и учителями. Первые об этом вообще ничего не знали, а преподаватели говорили о том, что в годы прошедшей войны гибли представители разных народов. На том обсуждение взволновавшей девушку темы тогда и закончилось. Но не для нее.

Можно сказать, что именно с тех семейных альбомов Холокост стал для нее не просто темой картин, а той тяжкой реальностью, о которой ей хотелось рассказать большему числу людей.

Лера Барштейн поступила в Московское художественное училище памяти 1905 года на отделение театральных художников. Театральную живопись тогда в нем преподавала Татьяна Борисовна Серебрякова, дочь известной русской художницы, которой Лера Барштейн благодарна за многое. В том числе, и за то, что Татьяна Борисовна привила ей любовь к фактуре и пастозной живописи, что помогло ей в поисках наибольшей выразительности в работе над картинами о Холокосте.

Завершая учебу, Лера Барштейны выбрала для дипломной работы пьесу Валентина Коростылева «Варшавский набат», о последних днях польского педагога, мужественного и честного человека — Януша Корчака. Во время представления работ директор училища демонстративно покинул зал, где происходила тогда защита дипломов, так выражая свое специфическое, скажем так, отношения к избранной студенткой училища теме. Что, однако, не помещало ей получить за диплом оценку «отлично».

А дальше все сложилось как бы само собой, но явно, что отнюдь не случайно, став естественным и закономерным результатом однажды и на всю жизнь сделанного молодой художницей выбора в искусстве и в жизни.

Общество Корчака в Варшаве проводило конкурс рисунков для юношества «Януш Корчак моими глазама». Самостоятельно послать на него собственные работы Лера в то советское время, конечно же, не могла. Но за нее это сделало училище. В результате написанное ею удостоено было Первой премии, что дало художнице стать членом молодежного объединения Московского отделения Союза Художников России.

С двадцати лет она успешно и плодотворно преподавала. Родителям ее учеников удалось даже добиться того, что ее студию перевели из подвала в квартиру, что для того времени казалось практически невозможным. Ее ученики достаточно успешно участвовали в различных конкурсах, но все же Лера Барштейн решила эмигрировать в Израиль. Как теперь объясняет, из-за того, что особенно заметно стал чувствоваться на исходе горбачевской перестройки антисемитизм. От себя добавлю, что конец восьмидесятых годов был для СССР достаточно напряженным и болезненным временем, когда прошлые межнациональные конфликты и частные недовольства тем, как усложнилась прежде стабильная жизнь, давали о себе знать.

Через десять лет после переезда в Израиль, в 2002 году, Сохнут организовал поездку по еврейским местечкам Украины. Участники ее, среди них и Лера Барштейн, увидели то, что уцелело там, где когда-то жили еврейские общины — пустые синагоги, заросшие травой кладбища с надгробными камнями, где не всегда можно было прочитать имена тех, кто похоронен был в той горькой и родной именно из-за чувства сопричастности с прошлым земле…

После той поездки, когда она увидела те места, где жили и ее дальние родственники, просто евреи, представители ее народа, Лера Барштейн стали собирать циклы картины, те, что теперь выставлены на выставке «Никогда больше». Это — «Разрушенные синагоги» и «Заброшенные кладбища», как и другие работы, внутренним лейтмотивом связанные с темой Холокоста.

И здесь вспомнились ей уроки в художественном училище. Впечатление от увиденного — ощущение сжатости людей на малом пространстве, то, что в массовости расстрелов как бы теряется индивидуальное отдельной жертвы, становясь обобщением и общим криком о помощи, соединением страдания и безысходности — выразилось в приеме подачи пережитого потрясения. Лера наносила на холст гипс, что передавало именно это — скученность жертв геноцида евреев в годы Второй мировой войны. Что усиливалось холодным колоритом красок — серой, черной, грязно-серой.

Так Лера Барштейн смогла передать то, что выплеснулось в ней — в сознании взрослого, состоявшегося в творчестве и в жизни человека, проросши из воспоминаний подростка.

Теперь ее картины о Холокосте существуют в несколько иной гамме. Они написаны на голубом фоне, как будто речь идет о душах людей, которые существуют в другом, небесном измерении. Но и там, в горних высях, им, а вернее, той, кто воссоздает их на своих картинах, все нет успокоения. И потому при ясной и логичной простоте ее картин, в них чувствуется драматизм, нечто невыразимо жуткое. Именно из-за этой доверительной интонации содержания их, незаписанностью пространства их деталями и подробностями. Только концепт, ясно, явно выраженная мысль о боли и горе, о том, что невозвратимо, о том, что было, что не должно, не имеет права повториться ни при каких обстоятельствах. И вот эта кажущаяся умиротворенность фона, контрастируя с названиями, сюжетами картин и создает сочувственное ощущение от увиденного в том, что спокойно внешне, через прочувствование, через душевное переживание, только на первый взгляд как бы беспристрастно пишет Лера Барштейн. Это на самом деле сильное и достойное высказывание о жизни большого и настоящего художника, скромного во всем, что не есть искусство, человека, искреннего и невероятно отзывчивого в том, что касается призвания — израильской художницы Леры Барштейн.

Важно подчеркнуть, что картины ее — в высшем смысле слова оптимистичны, поскольку помогают через катарсис, через личное соприкоснуться с нечужой болью и обрести вместе с тем способность стать сильнее, мудрее и дисциплинированнее, поскольку перед нами не просто рассказ о трагедии, но то, что дает возможность увидеть ее как страшное испытание для всех поколений — и минувших, и нынешних. Для каждого из них — по-своему. И по настоящему, без экзальтации и кликушества, именно как Катастрофу европейского еврейства, переданную в личном восприятии ее талантливой и чуткой к несправедливости происходившего почти 80 лет назад. Дело в том, что Лера Барштейн пишет картины не о том, что было в конкретном местечке или городе, в котором фашисты выделяли кварталы — гетто. Картины Леры Барштейн о жертвах фашизма, с желтой звездой на груди, или без нее на оккупированной территории СССР и стран Европы в годы войны. Но все же — и о еврейской судьбе, о том, что открылось и стало фактом искусства так и только так конкретно для нее, чтобы стать доступным зрителям на выставках, и не только в Израиле.

А завершить этот разговор о выставке израильтянки Леры Барштейн мне показалось правильным цитированием ее записи в фейсбуке, которая появилась буквально на днях. Мне кажется, что она есть самый точный момент в понимании сделанного Лерой Барштейн.

Вчера, когда мы начали праздновать 69 День рождения Израиля, я подумала, что, кроме изменений в нашей жизни, связанных с репатриацией, есть нечто, что отличает нас израильских от нас, живших в другой стране. Это нечто — война. Раньше это было что-то страшное, но несколько абстрактное. Сейчас воевать идут мои ученики, дети друзей, зять Дима.
Это очень страшно, но неизбежно: именно они, знакомые мальчики и девочки, защищают Израиль от врагов.
С праздником, дорогие! Пусть все будет хорошо!

Илья Абель