Николай Толстиков. История папиной дочки
Свекор угнал «джип» из двора дома, едва забрезжил рассвет. Бездыханное тело его сына еще остывало где-то в больничных закутках, а он уже, пробежав пешком половину ночного города, торопливо вскрывал взвизгнувший истерически автомобиль.
Анька прижала к оконному стеклу мокрое от слез лицо и безучастно наблюдала за тем, как долговязая седоголовая фигура свекра по-воровски копошилась возле «джипа», как замигали фары, и автомобиль, тихо журча мотором, выкатил на улицу…
Свекор, отставной вояка, еще пару дней назад раскачивался в кресле-качалке у камина и, по-армейски залпом осушив стаканчик, обводил взглядом просторную, со вкусом обставленную, гостиную.
— Не грех вам и позавидовать, ребята!
Его сын Виктор, в свои сорок пять с седой уже, как у отца, шевелюрой, невысокий и одышливо плотный, с Анькой сидели напротив гостя, перебирая в пальцах тонкие ножки высоких хрустальных бокалов с заморским вином.
Да, десяток лет назад вряд ли бы кто им позавидовал, вся родня Виктора их только проклинала…
Виктор от своей семьи ушел к Аньке, можно сказать, в одной рубашке. И ее, с грязным воротом, Анька азартно стирала в ванной на квартире старой подружки. Вернулся подружкин муж и обалдело уставился на полуголого «шефа» — он у Виктора в фирме работал водителем. Увидев выходящую из ванной с мокрой рубахой в руках Аньку, все понял, и потом, за столом, хмурый, не проронил и слова — «шеф» для него, видно, был образцом семьянина, и теперь авторитет рушился. За ужином выпили, разговорились, но подружкин муж долго еще недоумевал: как так, все бросить — и семью, и квартиру, и ради смазливой тороватой молодухи уйти неведомо куда…
Взглянув на льнущую к Виктору счастливую Аньку, хозяин вздохнул: сердчишко-то у него чем-то вроде доброй зависти все-таки пощекотало.
«Ладно, поживите пока у нас!»
Анька тоже ведь к Виктору — как в омут головой!..
Замуж за своего первого, Васька, она выскочила — восемнадцати еще не сровнялось. Промаялась полгода в заводской общаге в Вологде, куда ее после школы из деревенского захолустья папа с мамой вслед за четырьмя братьями и сестрой выпихнули.
Скоро тут заувивался возле глазастой свеженькой девчонки шоферишка Васек. Парень на личико — не уродина, постарше только Аньки намного. Он ее подарками забаловал — «дальнобойщик», деньги всегда есть, и барахлишко по дороге подкупит. Время, тем более, постсоветское: везде, хоть в городе, хоть в селе — тюк на крюк. Дома, у Аньки в деревне, и обычных конфет на столе, отродясь, не бывало.
Подглядели братья, что мать однажды купила-таки леденцов, собираясь на какой-то праздник к кому-то в гости, спрятала лакомство в чулане под замок. Браташи, забравшись на чердак, отжали в перекрытии потолка доску и на веревке спустили в полутемное нутро чулана младшую Аньку. Потом ее еле вытащили обратно: тесноват лаз был, но поцарапанная Анька в скрюченной ладошке накрепко сжимала горстку слипшихся леденцов, которые потом аккуратно разделили на всех.
А сейчас Васек привозил из очередного рейса такое изобилие! Анька пошла за него, не раздумывая, когда замуж ее позвал, отчаявшись, видно, добиться от девчонки-недотроги взаимности иным способом.
— Я тебя все равно любить не буду! — заносчиво фыркнула из-под свадебной фаты Анька.
— За то я буду! За двоих! — ответствовал, не унывая, Васек.
Мужем он стал заботливым. Над Анькой с малолетства никто особо не трясся, у матери черед не доходил — шестое чадо в семье; отец баловал иногда младшую лишней сладостью или подарочком каким и то — втихаря от всех. Старшие все равно подметили это и завистливо прозвали Аньку «папишной» — папиной дочкой.
Васек же с юной жены только что пылинки не сдувал. Бережно снимал с ее ножек обувь, на руках кружил Аньку по комнате, сам стирал, сам готовил, и пол в комнатенке драил истово шваброй. А когда Анька «уступала», после того и вовсе убиться был готов!
Вот только две беды не оставляли их: катились год за годиком, а у пары никак не нарождалось дите, и еще — Васек до «рюмашки» оказался слабоват. Возвратясь из рейса и завалив жену подарками, он отправлялся ставить машину в гараж и… под утро, если не приползал сам, то приволакивали его, бесчувственного, сами туго соображающие, дружки-шоферюги. Кроя матюками, сваливали Васька на супружеское ложе и уходили, норовя напоследок с гоготом шлепнуть Аньку по заду.
Васек мог и порядочную лужу запросто в постели напрудить: что-то у него застужено было. Наученная уже горьким опытом Анька, сталкивала муженька с кровати на пол. И после того, как почти бездыханное тело его шмякалось на мягкий пушистый ковер, заливалась слезами.
Утром Васек, страдая с похмелья, виноватился, стоя на коленках перед кроватью, пытался целовать Аньке ноги, и, когда у молодой жены начинало помаленьку отмякать ретивое, оправдывался: дескать, коллеги перестанут уважать, коли выпить с ними побрезгуешь. Нельзя отрываться от коллектива и, вообще, все это в последний раз. Аньку он любит и ни на что не променяет.
Вскоре он опять уезжал в дальний рейс. А Анька, отработав смену на радиозаводе, то шла с подружками в кино, то просто скучала дома, иногда в погожие летние вечера подруги вытаскивали ее на природу на пикничок. На работе она особо не уставала: после окончания курсов, паяла детальки в блоках аппаратуры на конвейере.
Холостые подружки вертели «шуры-муры» с залетными хохлами — шабашниками со стройки. Один чернобровый хлопец-закарпатец стал ухаживать за смазливой кареглазой девчонкой — ведь никто не верил, что такая еще пигалица уже замужем, клялся ей, что бросит свою семью в «ридной Украине», только бы быть рядом. Даже где-то уж комнатушку для любовных утех снял. Анькин «амур» не успел далеко зайти: кто-то из подруг «настучал» Ваську. Тот поговорил с воздыхателем по-мужски, и он без боя отступился. На самое Аньку Васек посмотрел только с укоризною: что, мне по попке тебя ремнем, как отцу, попотчевать?!
И — в рейс ушел. Новое увлечение жены — Виктора — он прозевал. Да и Аньку, как соплюху, обещанными шлепками по заднице тут стало не испугать: взрослела женщина…
С Виктором встретились, когда Аньку с родного завода «сократили». Баклуши бить и скучать дома ей не дала сестра Соня.
Она задумала провернуть за один скрип два дела, действуя через своего хахаля, пузатенького пухлячка Анатолия Федоровича Тросова — устроить на работу Аньку и познакомить с главой фирмы свою одинокую приятельницу. Но в тесной компании, собравшейся в офисе, глава Виктор Иванович Альбов глаз положил не на пожилую Сонину подругу, а весь вечер поглядывал пристально на хлупавшую скромно ресницами Аньку. И Аньке тоже понравился уверенный в себе, с ранней сединой на висках мужчина.
Она много не ломалась: отдалась ему, когда все разбрелись, на кожаном диване и стала вместо предполагаемой курьерши и секретарем, и любовницей шефа. Подумывала поначалу, что все это так, «шуры-муры», а получилось накрепко…
Виктор прежде был заурядным инженеришкой в конструкторском бюро; папа его, старый вояка, желал, конечно, видеть в сыне своего продолжателя, но тихий и послушный мальчишка воспротивился и поступил в гражданский институт. Осталось майору безнадежно махнуть рукой: протирай, чадо, портки за сотню «рваных»!
Что, собственно, Виктору и пришлось делать. Он женился, сотворил двух дочерей, постепенно жизнь для него стала чем-то вроде обитания в застоялом болоте, как на работе, так и дома с обрюзгшей, охладевшей к ласкам женой, способной только ворчать из-за нехватки денег, одинокими ночлегами на старом диване в тесной захламленной квартире, куда порою не хотелось и возвращаться.
Может быть, так и жил бы Виктор, смиренно коротая время к старости, кабы не начались все эти перемены и катавасии в государстве. Конечно, можно было обреченно ждать, когда разгонят конструкторское бюро и прикроют сам завод, но Виктор решил заранее побарахтаться, чтоб камнем на дно сразу не пойти. К тому же подвернулся бывший одноклассник Толька Тросов, директор городского рынка. Правда, вскоре из директоров его вытеснили залетные кавказцы-мафиози, но Толька, благополучно унеся ноги целым, не унывал, идеями «генерировал».
Однокашники посидели в дешевом ресторанчике, потолковали за «жисть» и расстались компаньонами зародившейся за рюмкой водки фирмы «Альбатрос».
Решили заняться бартером, как тогда все в России, менять вологодский лес на украинский «цукор». Очереди за сахарным песком у магазинов в северном городе змеились, ожидающе-рассерженные, постоянно: самый ходовой товар. Зато штабель отличного елового бруса раздобыть не составило труда — Толька Тросов расстарался. Сопровождать нагруженный лесом «Камаз» предстояло Виктору, Тросов остался дома для «общего» руководства операцией.
Виктор взял с собой в дорогу Аньку: куда ж без секретарши? Спокойнее во всех отношениях…
На границе их ждал перекупщик-армянин. Товарообмен состоялся успешно: хмурые работяги выгрузили брус, взамен закинули кули с сахаром. Но на обратном пути прицепились то ли таможенники, то ли бандюги. Водитель «Камаза», мужик бывалый, свернул на развилке на неприметную дорогу, а Виктору на своем «москвичонке» пришлось выполнять отвлекающий маневр — что есть мочи удирать от погони по «большаку».
Анька, скрючась на сидении, прижимала лицо к коленям и скулила, будто собачонка, от страха — из мчавшегося по пятам фургона «незалежников» стали постреливать, прежде хоть только сигналили и орали по-хохлацки что-то в «матюкальник». И вдруг отстали: то ли машина у них забарахлила, то ли уразумели, что «куш» упустили и проку гнаться сломя голову за нищими «москалями» мало.
Виктор съехал с трассы в перелесок затаиться и перевести дух. Жадно, взахлеб, они с Анькой целовались. И остаток ночи провели в жарких объятиях на откинутых сиденьях: Анька с того часа «понесла»…
Теперь о той давней погоне, когда поняли, что любят друг друга, вспоминали редко, обычно в день рождения дочки.
Фирма «Альбатрос» процветала; хозяева построили новый особняк напротив отреставрированного храма; по утрам Аньку с дочкой будил веселый перезвон колоколов.
Анька иногда заходила в храм. Выстоять долгую малопонятную службу у нее не хватало терпения; ей больше нравилось, когда здесь было тихо, малолюдно, полумрак. Перед образами теплились, потрескивая, редкие свечки. Анька стояла, сложив руки на груди, перед иконой Богородицы, не зная слов молитвы, просила простыми, идущими от сердца, словами счастья, здоровья. Выходя из храма, какой-нибудь приглянувшейся нищенке на паперти она совала крупную купюру, попутно умиляясь растерянности бабушки, готовой от нежданной радости головой Аньке в ноги сунуться.
Выходил на балкон дома посмотреть на крестный ход вокруг храма в Пасхальную полночь и Виктор. Жаль, зазвать его зайти в церковь Аньке не удавалось.
— Что я, как чинуши наши, со свечками в обеих руках стоять там, на службе, должен? Так атеист я, а фальшивить не привык. Не знаю, и крещеный ли даже, — отвечал он, поддразнивал жену «овечкой божьей».
Анька все-таки рано или поздно добилась бы своего. Была у нее тайная мечта с Виктором обвенчаться, да вот не сбылась она…
Выпивал Виктор, случалось, в компаниях с нужными людьми, куда брал с собою для пущего престижа и мужского самолюбия юную жену, но всегда держал себя в руках: чтоб ляпнуть лишнее, вгорячах, слово — ни-ни! А тут вдруг появился во дворе дома, пошатываясь, пустился возле крыльца чуть ли не в пляс, всплескивая руками.
— Я — миллионер! Вот мой звездный час!
Орал он громко, чтобы соседи за заборами слышали. Перепуганной Аньке немалого труда стоило затолкать его в квартиру. Еще и Тросов, откуда ни возьмись, увязался следом.
— Мы такие дела закрутим, Тоха! — блажил Виктор. — Такие дела!.. Дочь у меня подрастет и будет в Гарварде учиться! А мы с тобой, женушка, махнем этим летом на Канары!
Он чмокнул поморщившуюся Аньку в щеку.
— Приготовь, пожалуйста, нам с Тохой сауну! Событие надо отметить!
«Куда такие пьяные! Ну, миллионер и что?» — хотела возмутиться Анька, но сдержалась: может, наоборот, поплюхаются в бассейне и благополучно протрезвеют.
«Прислугу» все-таки еще в доме не держали; принимать с почетом особо нужных людей приходилось самой хозяйке и приготовить сауну было для нее делом обычным. Анька включила быстрый подогрев, наполнила бассейн водой и пошла на кухню сообразить насчет закуски: мужики, поди, после встряски оголодают. Виктор с Тросовым за стеной в соседней комнате о чем-то шумно спорили, громко хохотали, потом спустились в подвал.
«Успею, отнесу!» — Анька оставила на столе поднос с закусью и графином легонького винца, поднялась наверх, в детскую. Болела дочка, и с неприязнью ей подумалось про Виктора: тоже нашел время со своим Тохой «гужбанить»! Хотя… пускай порезвится: не каждый день такой повод, когда-то и лишнего «рваного» в кармане не нащупывал.
Посидев еще немного возле уснувшей дочки, Анька собралась уже проведать парильщиков, как за приоткрытой дверью послышалось шлепанье босых ног, и на пороге появился Тросов с голым торсом, обмотанным полотенцем, похожий на дородного римского патриция. Только вид у него был не величественный, а перепуганный.
— Там… там Витя…— вылупив глаза, показывал он пальцем вниз.
Анька не заметила, как сбежала по ступенькам в подвал. Виктор лежал на полу парилки, неловко подвернув под себя руку, и уже не дышал.
— Сидели мы на полке, он как за сердце схватится! Помоги! И вниз свалился… — гундосил позади Аньки Тросов. — Я за тобой побежал…
— «Скорую» вызывай, дурак, трус! — крикнула ему Анька, прижимаясь ухом к голой груди Виктора и тщетно пытаясь расслышать стук сердца.
Тросов делал все, как нарочно, замедленно: влезал в махровый банный халат, вскарабкивался, мотаясь из стороны в сторону, по лестничным ступенькам к выходу, слепо шарился в коридоре, разыскивая телефонный аппарат. А, может, и, правда, нарочно не торопился?..
Анька, сидя в оцепенении на полу, почему-то вспомнила о погибшем тут же рядом, в бассейне, любимце семьи породистом увальне-коте. Любопытная животина сумела незаметно пробраться в сауну, но сорвалась с гладкого кафеля на краю бассейна в воду, побултыхалась и была такова.
— Плохая примета! — ворчала Анька, продраив нутро бассейна хлоркой. — Только в дом заехали жить!
— Да полно! — ухмыльнулся тогда Виктор. — Что вот только для дочки придумать правдоподобное?
Несчастного котяру, завернутого в мешок, Анька отнесла ночью в мусорный контейнер на улице, и дочке сказала, что ушел наш котик с тетенькой-кошкой погулять…
А что сейчас вот дочке выдумаешь и скажешь?!
Аньку, наконец, пробили рыдания, она заревела в голос…
Вслед за тестем, угнавшим «джип» Виктора в то злополучное утро, и другие объявились наследнички. Виктор, как всякий осторожный русский бизнесмен, свои капиталы и приобретения на «пожарный случай» оформлял на родственников и подставных лиц — вот они гурьбой и накинулись. Владельцем фирмы вдруг оказалась сестра Виктора, и с рассвирепевшим компаньоном Тохой Тросовым они едва не расцарапались, аж грозясь нанять друг на друга киллера. Аньку, еще не успевшую оплакать мужа, безжалостно тащили на всякие суды и пересуды.
Каждый день можно было ожидать какой-нибудь очередной пакости; миновали месяц за месяцем, а Анька всегда с прежней опаской и настороженностью отвечала на любой звонок в дверь.
И надо же — вот кого ни ждала! Пришел Васек. За минувшие годы, видать, не спился с круга, посерьезнел, исчезла суетливость в движениях, по голове плешь расползлась. На Аньку он смотрел ласково и с жалостью. Осторожно переступил порог дома — последнего Анькиного «бастиона»: фирму, счета в банке родственники Виктора уже прибрали, оставалось еще разделить дом. Его Анька уже продала и собиралась на днях переехать в небольшую квартиру на городской окраине.
— Я слышал… — начал нерешительно Васек.
— Да… — вздохнула Анька, помолчала и спросила, наверное, только для того, чтобы продолжить разговор.— Хочешь посмотреть, как живу? Как жила…
Она повела притихшего Васька по сумрачным комнатам с занавешенными шторами окнами. Стены там и сям были обклеены фотографиями Виктора. Анька постаралась: сходила в фотостудию, и давние невзрачные фотки превратились в представительные портреты. Пока боль утраты не поутихла, Анька, задумчиво бродя по дому, останавливалась то возле одной, то возле другой фотографии и вслух, как с живым, разговаривала с мужем.
Портреты — интересное дело! — отпугивали напрочь потенциальных Анькиных женихов. Еще вовсю влачилась тяжба с родственниками Виктора и, чтобы не остаться голой, Аньке пришлось нанять известного пронырливого адвоката, а уже появились охотники подкатиться к богатенькой, по их предположениям, вдове. Отчаявшись заманить Аньку в ресторан, они назойливо набивались в гости, и сникали безнадежно, еще минуту назад хорохористые петухи, в гостиной, обвешенной портретами Виктора.
Один Толька Тросов не стушевался, после рюмки-другой коньяка полез Аньку лапать:
— Я ради тебя твою сестру оставлю!
— Точно? — спросила, отпихиваясь от него, Анька. — Я вот ей позвоню!
— Не надо! — замахал руками Толька и задал деру.
Сейчас Анька чуть насмешливо и с любопытством поглядывала на Васька: как-то он себя поведет?
Васек явно обретался не в своей тарелке, за столом, проглотив через силу стаканчик водочки, выдавил, ежась:
— Неуютно у тебя! Холодно! И этот, вон, еще, как сыч! Будто все время с нами! — с нескрываемыми ревнивыми нотками в голосе, кивнул он на портрет Виктора.
Посидел еще немного, помолчал, попросил Аньку показать дочку. Был «тихий час», но Анька поднялась в детскую, привела заспанную девочку.
— На отца очень похожа! — вздохнул Васек и засобирался.
В прихожей его словно прорвало, разговорился:
— Я тебя ждал обратно домой все эти годы! Каждый день! И сейчас жду. Приходите с дочкой или я…
— Не надо, Вася! — прервала его Анька. — Я ведь теперь другая, не та, папкина любимица! Прости…
Разгорячась, Васек не унимался:
— Это все он! — ткнул пальцем в фотку Виктора в прихожей. — Сам «там» мучится и тебе здесь спокойно и счастливо жить не дает, с того света ко всякому ревнует!.. Но я знаю, как от этого можно избавиться!
Васек загадочно понизил голос, вознял палец, и Анька, грешным делом, подумала, что с бывшим муженьком не все в порядке, хотя вроде бы и не перепил он.
— Я от бабки слышал… Если внутри заброшенной кладбищенской церкви напротив алтаря поставить две зажженные свечи, постоять, подождать, пока они сгорят, и все — отстанет «он» от тебя, и ты по нему сохнуть больше не будешь. Ты молодая, жизнь еще наладишь…
— Пока, Васек! Заходи как-нибудь! — Анька закрыла за гостем дверь.
«Ой! Не сказала ему новый адрес! — опомнилась. — Ничего, сам найдет, если надо».
Вскоре Анька уже жила в небольшой уютной квартирке, устроилась работать оператором в информагентство. Поначалу было тяжеловато, забыла уж, когда по найму работала, но ничего, постепенно втянулась в череду длинных однообразных дней, только так разгребала ворохи всяких писем.
Закручивалось у нее и с парочку мимолетных «романов», но со скорым концом: то ли Анька быстро разочаровывалась в избранниках, то ли сама она оказывалась для них случайным приключением.
Шеф, владелец информагентства, представительный мужчина, вдовец, чем-то неуловимо похожий на Виктора, стал оказывать Аньке знаки внимания. То никогда не интересовался особо своими работниками, а теперь заглядывал в контору к Аньке чуть ли не каждый божий день да и еще и с букетом цветов.
Однажды он внезапно куда-то надолго пропал; Анька забеспокоилась, засуетилась, не отрывалась от мобильника, названивая знакомым и, как бы между прочим, интересуясь судьбой шефа.
И о том давнем совете Васька вспомнила…
Старая подруга пошла за Анькой беспрекословно: привыкла уж с юности не удивляться ее «выкрутасам».
— Ой, баба-дура!.. — подходя к полуразрушенной часовне на краю старого городского кладбища, бормотала, словно оправдываясь, Анька. — Ну, как дети мы! А если кто увидит?!
Подруга осталась у ограды стоять «на стреме», а Анька боязливо через пролом в стене пробралась в храм. Там было сумрачно, лишь в узкие пустые проемы окон под сводом лился свет, выхватывая остатки осыпавшихся фресок на голых кирпичных стенах. Геройски преодолев на своих «шпильках» кучи мусора на полу, Анька оказалась напротив алтаря, достала приготовленные накануне две свечи и зажгла их.
Язычки пламени робко, грозясь погаснуть, трепетали на сквозняке, а Анька, глядя на них, шептала:
— Витя, любимый… Оставь меня!
Что поделаешь, если сказка давно кончилась.
Николай Толстиков