Нина Большакова. Ожидая Шэрон Стоун
Вечером Город совсем не такой, как днем. Он гораздо лучше. Темнота ложится на него, как плотная вуаль на лицо немолодой женщины, скрывая рытвины дорог, дряблость стареющей кожи разбитых тротуаров. Свет фонарей, бриллианты витрин магазинов, блестящие пули машин, пролетающих мимо, вкусное тепло из раскрытых дверей ресторанов; утренней толкучки и в помине нет.
Я иду в Мет слушать «Мазепу» по-мариински; вот уже угол Шестьдесят Восьмой, совсем скоро справа забьется белой пеной фонтан и огромные окна театра засветятся фресками Шагала. Под фресками меня ждет мой новый знакомый, очередной претендент на место в моей жизни. Мне и самой в ней не шибко просторно, неохота для него тесниться. Здравый смысл пугает: одна останешься, дура, не с кем будет и слова сказать! Вот и иду, переставляю ноги в здравомыслящем направлении. Однако, погодите, ножки мои, ноженьки: ему назначено на без пятнадцати «Мазепа», так что у меня есть целый час свободы, зайду-ка я в итальянский ресторанчик вот тут, за углом кинотеатра, съем чего-нибудь эдакого, вкусненького, выпью бокал красного винца по имени Мерло, и все станет вокруг голубым и зелёным, и, возможно, он покажется вполне даже ничего себе мужчина! Гожий, как говорит Толстая Грета.
Широкая красная ковровая дорожка неожиданно пересекает тротуар перед кинотеатром. Спотыкаюсь, чуть не падаю, чертыхаюсь: что за дерьмо? Пожилая женщина в светлой куртке и вязаном берете, сползающем со лба на затылок, отвечает:
– Это Шэрон Стоун. Она сейчас приедет. Мы все ее ждем.
Оглядываюсь вокруг. Красная дорожка огорожена по сторонам металлическими барьерами. Над ними нависают люди с камерами в руках. Они стоят на маленьких раздвижных лесенках в две ступеньки. Вот подъехал черный лимузин с затемненными стеклами, и фотографы вскочили на верхние ступеньки лесенок, повалились вперед. Да они сейчас все на дорожку попадают, вот смеху-то будет! Нет, не попадают – у каждого фотографа есть помощник, ассистент называется. Ассистенты держат лестнички, чтоб фотографы не свалились. Та еще работенка в этакой свалке!
Из лимузина выходит сухонький старичок, к нему подскакивает плотный чернокожий охранник со спиралькой микрофона, вьющейся от уха по шее за воротник. Он почтительно поддерживает старичка под руку, но тот стряхивает его руку – не надо ему никакой поддержки, он и так молодец; в свои семьдесят с большим гаком он бьет копытцем об асфальт, тянет ручку в глубины лимузина и извлекает оттуда сложенного втрое членистоного кузнечика в огромных золотых туфлях на высоченных каблуках.
Вот оно что – эти лимузины такие длинные, а дверки посередке нет, и тем, кто сидит поглубже, надо, согнувшись в три погибели, пройти по салону до задней двери и вылезти, скользя по сиденью. Нет, решено, лимузин я не покупаю!
Кузнечик распрямляется и оказывается здоровенной девахой лет двадцати пяти с километровыми ногами потрясающей красоты. Миниюбка открывает такой обзор, что лестнички поднимаются на третью, несуществующую ступеньку. Они направляются по красной дорожке к входу в кинотеатр, старичок расправляет плечи, выпячивает животик, деваха шествует как по подиуму, фотографы кричат, ассистенты упираются рогом в землю, вспышки рвут темноту в клочья – у дверей кинотеатра другой охранник заворачивает их обратно. Оказывается, они гости не первого разбора и их вход – сбоку, где нет ни красной дорожки, ни фотографов, ни даже одного завалящего ассистента. Недовольная деваха рвет вперед, старичок за ней не поспевает, говорит ей на ходу что-то оправдательное, она не слушает, они исчезают за углом навсегда.
Автомобили подъезжают один за другим, фотографы делают стойку, ассистенты напрягаются, зеваки тянут шеи – все напрасно, это не она, не Шэрон-наша-обожаемая-Стоун! Все гости без исключения идут по красной дорожке ко входу, примерно половину, каждого второго, охрана заворачивает назад, и они бредут за угол. Фотографы фотографируют всех, так, на всякий случай. Гости приосаниваются, принимают позы – тоже на всякий случай, плохой рекламы, как известно, не бывает!
Вот появляется новая пара – две худые тридцатилетние женщины рамной конструкции, и фотографы сходят с ума. Они кричат:
– Дебра, Дебра, посмотри на меня! (Щелк, щелк!) Барбра, Барбра, позируй мне, мне! (Щелк, щелк!)
Женщины останавливаются на красной дорожке, поворачиваются во всех направлениях, улыбаются в полный оскал сияющих в свете вспышек фарфоровых зубов, принимают позы. Одна из них выставляет вперед левую ногу и приподнимает над ней недлинную юбку.
– Левая нога у нее всегда выходит лучше правой, – бормочет рядом со мной женщина-фотограф, делая снимок за снимком маленькой камерой. Она не пробилась в первые ряды, стоит среди зрителей, и лестничка у нее совсем маленькая. Ей помогает девочка лет четырнадцати, очень на нее похожая – такая же светловолосая растрепа с длинным полосатым шарфом, обернутым вокруг тощей шеи.
– Где же Шэрон Стоун, почему не едет? – спрашиваю я в пространство.
– Должна, должна приехать, у меня абсолютно точные сведения, – так же в пространство, не оборачиваюсь, отвечает женщина.
Подъезжает блестящий, необыкновенно длинный лимузин, и толпа с ревом кидается на ограждение, но в миллиметре от него останавливается на весу. Девочка держит лестничку; женщина просовывается между впереди стоящими и делает снимок за снимком; у девочки жилы на шее натягиваются как веревки; я хватаю лесенку со своей стороны и держу ее вместе с ней; толпа напирает, тяжело-то как! Давление мгновенно ослабло: опять не Шэрон Стоун, не она, да где же она, зараза?!
Я смотрю на часы – ну конечно, плакало мое Мерло! Охранник отгоняет толпу, поправляет ограждение, потом приводит и ставит на дорожку, перед ограждением, какую-то толстенькую женщину. Толпа возмущенно кричит: почему ей такая привилегия?! Почему ей – можно, а нам – нельзя?!
– Что вы хотите, чтобы я сделал? – оправдывается охранник, – это моя женщина и она хочет здесь стоять, что же я могу сделать?
Толпа смеется и машет рукой: ладно, раз такое дело, пусть себе стоит.
Машины подъезжают и отъезжают, выходят нарядные гости, улыбаются, кто-то позирует, другие стараются пройти незаметно. Фотографы кричат всем, снимают без конца – никогда не знаешь, что удастся продать, поэтому берут количеством. Вдруг впереди, рядом с охраной, появляются три фотографа, хорошо одетые мужчины среднего возраста, видимо, с постоянным ангажементом в приличных изданиях. Охраны становится больше, она вытягивается цепью прямо на проезжей части. Фотографы валятся вперед – подъезжает, наконец-то!
Новенький блестящий лимузин медленно подползает к красной дорожке. Через темные стекла ничего не разглядишь. Охрана бежит к задней двери на полусогнутых, фотографы вопят – из двери выходит какой-то старый мужик, быстро, в сопровождении двух телохранителей, проходит по дорожке в кинотеатр, дверь закрывается, и лимузин отъезжает. Это опять не она!
Мне надо уходить, опоздаю в оперу. Спрашиваю близстоящего охранника, долго ли еще ждать? Он говорит, что не знает, но обычно это всегда долго.
– Да она уже внутри, я ее видел, как она поднималась на эскалаторе в зал, – говорит мужской голос за моей спиной.
Оборачиваюсь – это охранник, который поставил подружку за ограждение. Он обходит толпу, подходит к своей женщине, что-то говорит, и они уходят; толстушка огорчена, он ее успокаивает. И мне пора; ухожу, оглядываясь на подъезжающие машины. Так и не увидела я Шэрон Стоун. А вдруг она позже все-таки приехала, и прошла по красной дорожке, улыбнулась фотографам, подмигнула ассистентам, попозировала растрепанной светловолосой женщине, дала автограф ее дочке?! Интересно, за сколько можно его продать?
г. Нью-Йорк
Нина Большакова