О СТИХАХ И ПОЭЗИИ

Михаил КОРОБОВ, Чикаго

Заманчиво было бы согласиться с тем, что стихи, они и есть поэзия, заострить перо и творить высокое. Собственно, такая позиция и множит ряды довольных собой авторов, а качество продукции на выходе таково, что часто отпугивает потенциального читателя. В результате, катастрофически редеющее количество читающей публики, снижается пропорционально растущему числу сочинителей.
Кроме того, в арсенале истории развития мировой культуры имеются свои любопытные резоны на сей счёт. Хотелось бы побеседовать о них с читателем, причём — на полном серьёзе, отбросив в сторону шуточки и тому подобное ёрничество.
Почему возникает вопрос о разнице между этими, неоспоримо существующими, понятиями? Можно, например, говорить о вороне и жар-птице. И все, вроде, становится ясно; хотя обе особи — птицы. Но как обозначить эту разницу? Иными словами, как поймать жар-птицу за хвост?
Для начала — только на примерах. Прочитаем одно стихотворение (об авторстве — потом).

Дождь в пути.

Тихо плавно пьяно меццо
вдоль перрона в даль миров
капли стыки звоны скерцо
нотный стан из проводов

си-бемоль семьи синичьей
с фа-диезом воробья
в вихре дыма ключ скрипичный
голубого фонаря

и с небес уже сошли
воздух тронув удивленный
и вонзились в пыль земли
струны арфы наклоненной

и высокая печаль
зазвучала в слитном пенье
но привносит оживленье
рельс ритмическая сталь –
оживленье напряженье
опьяненье упоенье
ветер
скорость
поле
даль
быстро громко бойко щедро
все щедрее все бойчей
гром и молния крещендо
штурм и натиск трубачей!

И затем уже поглуше
осторожней как с горы

наблюдаю словно вчуже
стиль и технику игры
и как лопаются в луже
может целые миры

В пузырьке моей вселенной
Хоры звездные поют

цок и гул попеременный
переходят в контрапункт
и сплетают нитью прочной
ровный рокот болеро
с тонким звоном молоточным
серебра о серебро

и стихает успокоясь
подстаканник на столе

Вот и прибыл замер поезд
Словно капля на стекле.

Здесь ход времени, ход поезда (всю пунктуацию заменяет единственная точка в конце пути) воплощены в слово. А слово — в стихи. Или в поэзию?
Автор стихотворения Роман Спивак (живет в США, выпустил сборник стихов, печатается в альманахах поэзии) всегда возражает, если ему говорят, что он поэт, а его стихи называют поэзией: «Никакой я не поэт, я — стихотворец». Такой строго научный подход к своему детищу — достойное и редкое явление в кругу пишущих. И тут, как в любой науке, без краткого погружения в историю вопроса не обойтись.
Ещё в 4 в. до н.э. появляется труд Аристотеля «Поэтика», а через три столетия за ним Гораций гекзаметром (из 476 стихов!) сочиняет «Искусство поэзии». Ну а дальше… пошло-поехало… Да так лихо, что всего не счесть. Назовём лишь имя «законодателя Парнаса» Никола Буало. В конце 17 в.он создал учебник по канонам искусства эпохи классицизма в форме поэмы, которую потом полностью перевел на русский язык один из первых в России поэтов-поэтологов Василий Тредиаковский. Он же — автор «Нового и краткого способа к сложению российских стихов» (1735 г.), в котором сформулировал принципы русской силлабо-тоники.
Но это все теория. Повторимся: о стихах и поэзии существуют горы литературы. Даже наш современник, известный писатель Вячеслав Пьецух, не обошёл вопроса, и пусть несколько прямолинейно, но однозначно высказался: «Ясное дело, что огромное большинство стихотворений, написанных со времён Гомера, нетрудно изложить прозой, но это доказывает только то, что в мире поэзии не так много поэзии, как в мире музыки — музыки, прозы — прозы, поскольку между стихосложением и поэзией наблюдается такая же разница, как между чревовещанием и урчанием в животе».
А как же эту разницу уловить? Казалось бы, чего проще заглянуть в энциклопедию:
Стих. Художественная речь, фонически расчлененная на относительно короткие отрезки, каждый из которых выделяется в отдельную строку.
Поэзия. 1) До середины 19 в. — вся художественная словесность в отличие от нехудожественной. 2) Стихотворное произведение в отличие от художественной прозы (лирика, драма, роман).
Что можно извлечь из этой информации? Только одно: для того, чтобы стать поэтом, не обязательно уметь сочинять стихи. Ведь поэзия суть «вся художественная словесность», в том числе могут быть и стихи. Все ли стихи? Нет, только художественные… А это ещё что за зверь?
Согласуясь с формулой Горация о том, что «поэзия должна одновременно волновать, учить и услаждать», попытаемся воспользоваться нашим человеческим, читательским и душевным волнением как камертоном настройки.
Обратимся к творчеству Наума Коржавина, с которым в относительно полном объёме нас может познакомить его четырехсотстраничный сборник стихотворений «К себе» (М.2000). Впечатление производят всё те же вещи, ставшие нарицательными и часто цитируемые: «Русской интеллигенции» («Трижды ругана, трижды воспета»), «Памяти Герцена» («Какая сука разбудила Ленина?»), «Вариации из Некрасова» («Но кони — всё скачут и скачут, а избы горят и горят»), «Дети в Освенциме» («Мужчины мучили детей»), «Комната Мандельштама» («Было ясно душе поэта… что игралась другая драма»), «Инерция стиля» («Уходит со сцены моё поколенье»).
Вот, пожалуй, и всё. Наверняка читателя не оставило равнодушным ещё что-то… Но, всё равно, — не густо для поэта с именем и сорокапятилетним творческим стажем. Существует, однако, утверждение,что если у того или иного автора на три-четыре сотни стихотворений наберётся с десяток-другой, получивших «путёвку в жизнь», значит поэт состоялся. С этим можно соглашаться или нет, но после знакомства со столь солидным по объёму пластом творчества Коржавина верно ли будет вообще вести речь о поэзии? И дело не в том, что тематика, в основном, политическая. Пушкин, которого он часто цитирует, тоже ведь безучастным не оставался:

Беда стране, где раб и льстец
Одни приближены к престолу.
А небом избранный певец
Молчит, потупив очи долу.

Вот оно! То самое… горациево волнение! Здесь камертоном сверки нашего слуха послужит отрывок из стихотворения Коржавина «Последний язычник»:

А рабы нынче – все.
Только власти достигли рабы
В рабстве – равенство их,
Все – рабы, и никто не в обиде.

Удалось почувствовать разницу?.. Не избегал гражданской поэзии и Тютчев:

Удрученный ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде Царь Небесный
Исходил, благославляя.

Что подсказывает наше читательское восприятие? Коснулась ли слуха та самая «музыка сфер»? Несомненно! И дело здесь не в том, что Коржавин, как человек мудрый, многое предсказал и мог углядеть раньше других; много пережил, и на нарах побывал и уехал в 1973 году не по своей воле. Дело — в поэзии: либо есть, либо нет… У Пушкина, Баратынского, Тютчева, а потом и у наших современников — Окуджавы, Самойлова, Левитанского — поэзия органична. Независимо от темы, она у них сквозная, поэтическая интонация угадывается повсюду.
У Коржавина из трёх постулатов горациевой науки о поэзии работает один. Его стихи учат, но не волнуют и не услаждают. Ведь не случайно американский профессор-славист Джон Глэд в книге о литературе русской эмиграции «Беседы в изгнании» отнёс Коржавина к группе моралистов, в отличии от эстетов, фантастов и реалистов. Поэт, филолог, эссеист Юрий Иваск в интервью Глэду замечает: «Поэзия не делается из одних только мыслей.Она должна стать эмоцией».
Ещё пример с ровесником Коржавина, тоже эмигрантом «третьей волны» Юзом Алешковским и его «Песней о Сталине» (1959 г.). Он, собственно, с песен и начинал — ещё при отсидке — «Советская пасхальная», «Советская лесбийская», «Окурочек»… Ненавидел Катаева, Петю, Павку и Павлика вместе взятых: «Белеет. Парюсь одинокий»…

Товарищ Сталин,Вы большой учёный –
В языкознанье знаете Вы толк,
а я простой советский заключёный
и мне товарищ серый брянский волк.

В чём секрет огромной популярности этой явной не поэзии? Всё очень просто. Автор уловил настроение советских граждан в эпоху «оттепели» и сумел точно выразить их чувства. Это к вопросу о важности и нужности хороших стихов. Но сегодня он больше известен как писатель, а не стихотворец.
О придании поэтического звучания стиху никто не сказал лучше Ахматовой:

Мне ни к чему одические рати
И прелесть элегических затей
По мне в стихах всё быть должно некстати,
Не так как у людей.

Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи,не ведая стыда.
Как жёлтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.

Сердитый окрик, дёгтя запах свежий,
Таинственная плесень на стене…
И стих уже звучит, задорен, нежен
На радость вам и мне.

Так выглядит наша проблема на уровне читательского восприятия.Копнув поглубже, узнаём, что этимологически слово стих (в переводе с греческого «stichos») означало строй, ряд, особенно — воинов, а потом уже приобрело переносное значение — ряд предметов, строка в книге, определённое число стоп и, наконец, стихотворение. Слово же поэзия восходит к греческому «poiesis» и переводится как творение, создание, сочинение.
В философии напрямую существует понятие «поэтическое мышление» и «поэтический язык». Этим последним углублённо занимался Роман Осипович Якобсон, известный языковед и литературовед. Многим читателям он больше знаком по школьному стихотворению Маяковского:

Напролёт болтал о Ромке Якобсоне
И смешно потел стихи уча.

Говоря о двух разных понятиях, Якобсон определял поэзию как язык «в его эстетической (с установкой на выражение) функции». Одновременно отмечал, что стихи, например в индийской культурной традиции, всегда были «отличны от собственно поэзии». Он называл их «прикладными стихами», которые известны не всем культурам. Стихами написаны средневековые законодательства, санскритские научные трактаты. Спустя столетия «шершавым языком плаката» стали сочинять рекламу: «Нигде кроме, как в Моссельпроме!» Стихи ли это? Стихи! Поэзия? Вряд ли…
Другой учёный, ровесник Якобсона, теоретик литературы, Действительный член Государственной академии художественных наук, председатель Всероссийского союза поэтов (1925 г.) и сам замечательный поэт, Георгий Аркадьевич Шенгели пошёл ещё дальше. Но прежде — несколько слов о его судьбе. В 1927 г. он опубликовал статью «Маяковский во весь рост», подложив мину замедленного действия под самого себя. Он не мог тогда знать, что «безграмотного люмпен — мещанина, учащего дурному вкусу молодёжь» (так — в статье), Сталин впоследствии назовёт «лучшим талантливейшим поэтом советской эпохи». С той поры его труды перестали печатать, а поэзия Шенгели увидела свет лишь в 1997 г. («Иноходец». Собрание стихов.).
В работе «Трактат о русском стихе» (1921 г.) Шенгели пишет: «Ремеслу стихосложения можно обучить каждого.Умелый стихотворец может быть или не быть поэтом, а неумелый только не быть. То есть ремесло стихосложения — есть условие, необходимое для всех пишущих, но недостаточное, чтобы быть поэтом». Иначе говоря, мыслящие (в глубину и в разные стороны) и тонко чувствующие натуры, которые пишут плохие стихи, теоретически могут когда-нибудь стать стихотворцами, но поэтами — никогда. Это — к вопросу об «отличительных особенностях».
И, наконец, — о Её Величестве Поэзии. Борис Пастернак определял, в присущей ему манере, загадочно, но точно: «Поэзия — это тончайшие оттенки художественного смысла, с его мгновенными и сразу понятными озарениями».
Проиллюстрируем цитату двумя свидетельствами из разных эпох и культур. Это уже упомянутое творение Никола Буало «Поэтическое искусство» и книга Марины Цветаевой «Николай Гронский. Несколько ударов сердца.» (Письма 1928—1933 гг.)
В сочинении Буало великолепными александрийскими строфами растолкованы и сформулированы законы поэзии, как античной, так и его времени. При дворе Короля — Солнце Людовике Великом в моде были изысканность и манерность. Буало же, выходец из простых буржуа, беспощадно высмеивал не только этих кривляк, но и многочисленных поэтов-выскочек с их скверными стихами:

Не станет никогда поэтом стихоплёт.
Не внемля голосу тщеславия пустого,
Проверьте ваш талант и трезво и сурово.
…………………………………………………………..
Стихи, где мысли есть,но звуки ухо ранят,
Ни слушать, ни читать у нас никто не станет.
……………………………………………………………….
Когда во Франции из тьмы Парнас возник,
Царил там произвол неудержим и дик.
Цезуру обойдя, стремились слов потоки…
Поэзией звались рифмованные строки.

Не прямое ли это напоминание о том, что следует, всё-таки, стихи («рифмованные строки») и поэзию различать? И ведь всё до наивности просто и давно известно. Только всегда ли мы этим советам следуем? И почему вдруг стихотворный трактат Буало оказал сильнейшее влияние на всю последующую европейскую, в том числе и русскую, поэзию?
Видимо потому, что здесь на общедоступном уровне предпринята попытка решить весь комплекс проблем, присущий не только классицизму: соотношения вдохновения и искусства, мысли и декорума, пользы и удовольствия, аморальности бездари и нравственности таланта.
Такова наука века семнадцатого. Что же изменилось в двадцатом? Казалось бы, дистанция приличная. Но теперь нам будет легко перебросить мостик через Лету, если вспомним, как увлекалась Марина Цветаева античностью, эллинизмом, французским классицизмом, включая время Буало и Расина с его «Федрой». Не из этого ли источника и её одноименное драматическое произведение? Не отсюда ли пылкая любовь к французскому драматургу и поэту-романтику 19-го века Эдмону Ростану с его «Орлёнком» и «Сирано де Бержераком»? Вот откуда бьют кастальские ключи истинной поэзии! Не случайно Иосиф Бродский, считавший Цветаеву своим поэтическим учителем, называл её мышление внестиховым.
Как известно, архив Цветаевой был закрыт до 2000 г. Переписка с Гронским опубликована в 2003 г. Ей — 36 лет. Ему, молодому стихотворцу, еще студенту — 19. Они жили по соседству в парижском пригороде Беллевю. В декабре 1934 г., после его трагической смерти в метро, Цветаева пишет: «Он любил меня первую, а я его последним.Это длилось (собственно вспышка) год. Потом началось неизбежное, при моей несвободе — расхождение жизней, а весной 1931 г. и совсем разошлись: наглухо».
И вот советы зрелого поэта начинающему:
«Стихи — ответственность. Скажется — сбудется.Некоторых вещей я просто не писала. /…/ ты ещё питаешься внешним миром, тогда как пища поэта — 1) мир внутренний — 2) мир внешний, сквозь внутренний пропущенный. /…/ Оттого твои стихи поверхностны. Твои стихи моложе тебя. Дорасти до самого себя и перерасти — вот ход поэта./…/
Это я о насущном, внутреннем.О внешнем: ты ещё не умеешь работать, в тебе ещё нет рабочей жилы, из которой — струна! Слова в твоих стихах большей частью заместимы, значит — не те. Фразы — реже. Твоя стихотворная единица, пока, фраза, а не слово (NB! моя — слог). Тебе многое хочется, кое-что нужно и ничего ещё не необходимо сказать./…/
Гляди вокруг себя! — (окрик отца),
Гляди внутрь себя! — моя тишайшая просьба.
И, чтобы закончить о речах и о стихах: ты ещё немножко слишком громок».

Что ж, в двадцатом веке виток спирали более закручен, но принципиально ничего не изменилось: та же мера ответственности. Правда, глядеть только «внутрь себя» не очень-то получалось. Так была, например, воспета «белая гвардия» в цикле «Лебединый стан»:

Не лебедей это в небе стая:
Белогвардейская рать святая.
Белым видением тает, тает…

Старого мира последний сон:
Молодость – Доблесть – Вандея – Дон.

Стихотворная единица — слог… Это — по форме. По содержанияю — читаем у Глеба Струве в книге «Русская литература в изгнании»: «Никто не сказал лучше и целомудреннее, никто из самих участников Движения не создал такого поэтического памятника добровольческому рыцарству, как Цветаева».
Ещё одно цветаевское — на тему «не оставаться в стороне…»:

Евреям.

Кто не топтал тебя – и кто не правил,
О купина неопалимых роз!
Единое, что на земле оставил
Незыблемого по себе Христос:

Израиль! Приближается второе
Владычество твоё.За все гроши
Вы кровью заплатили нам: Герои!
Предатели! – Пророки! – Торгаши!

В любом из вас, – хоть в том, что при огарке
Считает золотые в узелке –
Христос слышнее говорит,чем в Марке,
Матфее, Иоанне и Луке.

По всей земле – от края и до края –
Распятие и снятие с креста.
С последним из сынов твоих,Израиль,
Воистину мы погребём Христа.

В 1916 году, когда это было написано, они с Мандельштамом совершали прогулки по Москве. Он увлёкся ею, и она потом любила повторять: «Я взамен себя дарила ему Москву». А, если так, то не о нём ли и не о таких ли как он последние две строчки?! Но как могла предвидеть?!
На наших глазах происходит чудо настоящей поэзии, которая, как известно, всё знает и не умеет лгать. Более того, наступает момент, когда такая поэзия, отделяясь от автора, начинает жить самостоятельно и сливается с вечностью.
Конечно, нельзя всё понимать буквально. Существует ведь ещё такой вид искусства, как искусство чтения. Осипа Эмильевича, увы, не погребли, а сбросили в яму на «Второй речке» под Владивостоком, или ещё где — неважно. И он, крещёный еврей, был не первым и не последним сыном Израиля. Но как она могла знать?..
Она — не могла… А Поэзия — могла и может. При одном условии: если Создатель запечатлел поцелуй на челе Поэта. И станет тогда Поэзия вещать современникам и потомкам, и бить в набат. Надо только вслушаться:

С последним из сынов твоих, Израиль,
Воистину мы погребём Христа.