Один из малых сих

Роман Александра Галина «До-ре-ми-до-ре-до» (М.: Время, 2013) заканчивается не совсем ожиданным послесловием. На предыдущей странице говорилось о том, как неизвестный миру и уже явно не молодой композитор (шестой десяток лет) то ли умирает, то ли впадает в безумие, как в нирвану, то ли каким-то ему одному известным образом совпадает той величайшей гармонии, которой старался служить всю свою тихую и незаметную жизнь. Короче говоря, становится ясно, что сны руководителя оркестра аккордеонисток Дворца культуры железнодорожников, так цепко и поразительно сосуществующие с явью, продолжаются уже за пределами повествования о нем. А для него книга закончилась.

Но Александр Галин неожиданно, а вместе с тем закономерно, пишет на имя своего литературного alter ego письмо, рассказывая и про свою жизни.

Такой завершающий штрих романа логичен и обоснован, как контраст, как движение из тупика, так сказать, диалектический взгляд на творчество и то, что оно требует от талантливого человека.

Александр Галин описывает, как служил в провинциальном кукольном театре и участвовал в его постоянных гастролях по периферийным городам и весям.

А потом стал писать пьесы. И их ставили в России и за ее пределами.

В обращении к своему визави автор не упоминает, что стал со временем театральным режиссером, снял фильм по своему сценарию. Это было бы чересчур, потому что тогда у Левы Кучкина не осталось бы в читательском восприятии никаких шансов выжить, несмотря на возраст и отстраненность от будничной жизни состояться в профессии, в проявлении очевидного, но пока не признанного никем композиторского дарования (исполнительское мастерство его оценивалось постоянно, но именно в рамках самодеятельных конкурсов и смотров, лауреатом которых аккордеонист Кучкин назывался из раза в раз.)

Не случайно ведь произнесены в том письме такие проникновенные и обнадеживающие слова, которые адресованы не только к главному герою квазимузыкального романа, а к любому из читателей «…моя жизнь проходила и проходит в истории «малой», там, где протекает жизнь простых, незаметных людей. Вы один из них, и я один из них. Мне близки так называемые «маленькие люди». Хотя я, как и Вы, считаю, что каждый человек, как и мир, огромен…».

Так обязательно нужно было сказать в финале ироничной и одновременно несколько меланхоличной книги, чтобы она не воспринималась как история несостоявшегося гения, подавленного житейскими и социальными обстоятельствами.

В те же годы жили и работали, трудно выживали и пробовали себя в разных, порой далеких от профессии и призвания видах деятельности, и при этом оставались самими собой, несмотря ни на что.

Из чего следует, что неудача, провал творческой биографии Льва Вениаминовича Кучкина не в том, что время, когда он пробовал себя в сочинительстве музыки, случилось негармоничным, а в том, что он не смог в него правильно вписаться, в чем-то важном сфальшивил и жил как бы под сурдинку, практически контрапунктом к реальности.

И именно в этом выразилось его несовпадение с нею, как и со своим даром.

Может быть, Кучкин по-своему являлся человеком сильным, хотя окружающими воспринимался как чудак, человек со странностями.

Он не конфликтовал ни с людьми, ни с обстоятельствами, относясь к ним, как к данности.

Вероятно, ему казалось, что смысл его жизни – только музыка. В ее самом возвышенном понимании.

Поэтому во время выступлений перед жюри он играл не «Попутную песню» Глинки, как его просили методисты культурного очага железнодорожного ведомства, а фугу Баха практически при пустом зале. А однажды и произведение собственного сочинения (он любил токкаты, фуги и прелюдии) перед одиноким пьяным путейцем, который время от времени предлагал ему выпить пивка.

В августе 91-го года, например, написал пьесу для клавишных инструментов «Голос одинокого танка», а осенью 93-го, убрав в шкаф то, что осталось от аккордеона, подаренного ему на совершеннолетие, и растерзанного грузовиком и толпой осаждавших телецентр «Останкино», джазовую композицию «Большая жизнь маленького аккордеона».

Он любил и играл джаз, мог бы стать эстрадным музыкантом, имея приглашения в ВИА, но отказался от них.

Ему не нравились квартирники неофициальных художников, поэтов, музыкантов, где он чувствовал себя чужим и лишним.

Его знакомый компьютерщик подарил ему навороченный ноутбук и сделал сайт с бесплатным интернетом, предлагал оцифровать его фуги и все остальные произведения, но Лев Кучкин со старомодной уверенностью отказывался от чего-то в том же роде, считая, что при цифровой записи что-то неординарное теряется в музыке.

(Несомненно, он в данном случае совершенно прав, но граммофоны и проигрыватели вышли из употребления, в филармониях и известных концертных залах выступают раскрученные звезды первой величины, а музыка, попавшая в интернет, может найти слушателей и почитателей.)

Ну, и что, что его знакомого, ставшего на компьютерных играх миллиардером, в лихие постсоветские годы убили во время очередных разборок. И сайт не так трудно, в принципе, восстановить, и участвовать в соцсетях тоже не так уж и затратно, вместо того, чтобы читать спам, приходивший на почту его ноутбука.

Собственно говоря, так и произошло у Льва Вениаминовича. Он терял в метро ноты созданных им произведений. И они каким-то невероятным образом оказались на другом краю света в Новой Зеландии и в Австралии, откуда ему поступило приглашение выступить с лекциями и концертами.

Письмо, опять же, каким-то удивительным образом дошло до его прежнего адреса, но, переехав после развода с первой женой в комнату в коммунальной квартире, музыкант не сообщил о том, где его можно найти, если он вдруг кому-то понадобится.

Как выпускник музыкального училища попал во Дворец культуры железнодорожников, так и остался в нем, как в раковине улитка.

Здесь, отслужив в Ансамбле песни и пляски одного из военных округов, он сначала аккомпанировал детскому хору, потом, как водится, хору ветеранов. И только потом стал руководить оркестром аккордеонисток.

Да и то, если бы его предшественница на данном поприще не уехала в Штаты, Кучкин, вполне возможно, никогда не достиг бы такого продвижения в творческой карьере. Поскольку обладал непробивным характером, старался миновать любые конфликты и сложности, довольствуясь тем, что имел в тот или иной период жизни.

Будучи по характеру стоиком, Кучкин спокойно относился ко всем неурядицам и переменам. Единственное, что его могло вывести из себя – халтура в музыке. Халтура – но только в исполнении произведений, потому что, благодаря старосте ансамбля, не препятствовал выступлению коллектива на корпоративах, юбилеях, свадьбах и банкетах, даже в ночных женских клубах, чтобы было на что жить оркестрантам.

И в быту не мог постоять за себя, как и во всем остальном, приспосабливаясь к обстоятельствам, поэтому героически терпел постоянную ругань соседки по квартире, ее постоянно пьяненького мужа и их шумных драчливых детей.

Наверное, и карьеру себе Лев Вениаминович особенно не выбирал.

Его родители работали в подмосковной музыкальной школе, а ему на всю жизнь запомнилось, как в День Победы он играл на гармошке платформы с бойцами, которая двигалась по Красной Площади, да и вкус конфет из коробки, которую ему передали от Хрущева, стоявшего на трибуне Мавзолея.

То есть, путь Льва Кучкина оказался предрешенным и он принял его без сопротивления и упрека.

Другое дело, что идея о том, что его предначертание есть именно музыка, скорее всего, воспитана и вложена была в его душу родителями, укоренившись, но не став самостоятельным выбором, поэтому и проросла так вяло, буднично и аморфно.

Практически, на каждом этапе своей жизни герой романа Галина все делал правильно, но и нехотя при всем том. Он как бы отрабатывал номер. И не более того, в чем и проявлялась настоящая драма случившегося с ним.

Не случайно отнюдь автор замечает, что Кучкин любил сны, запоминал их. И дорожил ими больше, чем самой реальностью.

Тут есть явный намек на одну из петербургских повестей Гоголя «Портрет», где художник Чартков, завороженный характерностью нарисованного на картине человека, то засыпает, то просыпается, путая явь и сновидение. Да и его окончательное пробуждение и обнаружение за рамой в картине золотых момент, как и дальнейшая его феерическая живописная карьера столь же реальна, как похожа на воплощение мечтания, то есть, все тот же сон.

Если бы в романе «До-ре-ми-до-ре-до», название которого есть некий эвфемизм, знакомый музыкантам, как и метафора более широкого содержания, речь велась только о биографии одного вымышленного героя, за индивидуальностью которого прочитывались бы факты из историй жизни других людей, он, роман, получился немного иным.

На самом деле представление героя до того момента, когда он решился на 54-м году жизни сделать предложение новой участнице оркестра аккордеонисток, которое закончилось бы фиаско, и после того, как он понял, что его мог ожидать только отказ – так сказать, рамка повествования. Начало и окончание его. Основную часть его составляет сумбурное, парадоксальное путешествие главного героя его со своими новыми и старыми друзьями из Москвы в Петербург, где точные бытовые подробности порой доведены до эпатажа, до гротеска (например, выступление в подземном переходе вместо как бы солдата-инвалида, которого старослужащие ежедневно посылают зарабатывать деньги игрой на баяне).

Становится очевидным, что Лев Кучкин не так уж оторван от того, что вокруг него, как бы ему этого ни хотелось.

Именно путешествие, прозой написанное как музыкальное произведение, таковым могло быть и у главного героя романа – саркастическим, резким, жестким и нелицеприятным высказыванием, что случалось и в русской, и в советской, и в зарубежной музыке.

Такое произведение нашло бы и слушателей, востребовано было бы и исполнителями, обратило бы на автора его внимание публики и критики, но выразилось именно как промежуточное состояние между дремой и бодрствованием, а ни чем-то еще.

Думается, что не из-за измены девушки, на которой Лев Кучкин хотел, будучи уже в очень зрелом возрасте жениться, не из-за того, что она предпочла ему нового директора Дворца культуры железнодорожников, который смог организовать поездку ансамбля в Вену на музыкальный фестиваль, вернее, не только по названным причинам он переживает тяжелейшее разочарование в жизни.

Человек, чуткий к гармонии, отнюдь не лишенный дарования, понимающий, что ноты выражают созвучием своим вселенскую гармонию, самодеятельный композитор осознает, что полвека обманывал себя. Оказался по сути не тем, кем должен быть. И то, что ему дано родителями и преподавателями училища, как и служба в армии и работа с аккордеонистками, требовало более ответственного и отзывчивого применения, развития и продолжения. Но таким не стало и не могло стать потому, что музыкант создал себе миф о музыке и о собственном месте в ней, далекий от действительности, непритязательный, ущербный и тупиковый.

Размышляя о заслуженной им посмертной славе, Лев Кучкин и тут в фантазиях соединял будничное и романтическое. Так ему привиделось, и совершенно правильно, что его ноты, которые он хранил не в ящике стола, а на шкафу, соседи соберут и выбросят на помойку. Пожалуй, именно так могло все произойти после его ухода из жизни. Но ведь ими могли заинтересоваться и его оркестранты, та же Лада Бессонова с ее практическим умом и хваткой человека, который знает, на чем сделать имя и как пробиться в жизни, к слову говоря.

Но дальше, когда его видения доходили до нотных тетрадей, оказавшихся среди мусора, он давал себе мысленный шанс, представляя, что нотные листы каким-то чудесным образом попадут в руки музыкального критика, да, к тому же, такого, кто оценит их по достоинству, чтобы посмертная слава Льва Вениаминовича Кучкина не заставила себя долго ждать.

Однако, заданный Александром Галиным трагический выход из написанной им симфонии о жизни артиста, в духе ли Шуберта или кого-то другого, несколько размыт и открыт. Читатель романа «До-ре-ми-до-ре-до» вряд ли сомневается, дойдя до его последней страницы, что герой все-таки и, к сожалению, умирает от всех перенесенных переживаний. Или нет, или у него хватит сил проснуться от морока, в котором ему комфортно было существовать десятилетия, чтобы начать новый период в жизни и творчестве.

Но, почему-то, в последнее верится с трудом, поскольку многое уже упущено и потеряно, растрачено суетно и напрасно, хотя дорогу к славе никто никому не может преградить, если в человеке творческий потенциал равен силе его характера.

Касается ли это как бы вымышленного Льва Вениаминовича Кучкина – неизвестно. А вот к Александру Галину относится в должной степени, как противовес унынию, бесхарактерности и посредственности.

Так что, роман получился еще и нравоучительным, романом воспитания, что несколько неожиданно сейчас по жанру и стилю.

Гоголевское начало, правда, с видимыми миру слезами, сочетается здесь с четкой авторской позицией, которая требовательна к таланту и избегает потому снисходительности, что верно как с человеческой, так и с музыкальной точки зрения.

Лев Кучкин, вероятно, не стал бы признанным гениальным композитором, но прожил бы свои годы иначе, увереннее, целеустремленнее и значительнее, что подразумевалось как образованием его, так и потребностью выразить себя музыкально. Но не сошлось в его личности стержневое, вот и не состоялось у него то, что предвещалось с детства. Прежде всего, из-за превращения призвания в привычку, в повседневность, однообразно расписанную до пенсии и далее, далее, до смерти.

Не имеет значения, что кому-то помешало или могло помешать быть самим собой.

Важно то, как удалось преодолеть преграды и трудности на этом тернистом пути, который есть и жизнь, и творчество, и труд одновременно. Без пауз, фальши и купюр.

Илья Абель