ОДНА ЖИЗНЬ ФОТОГРАФА

Леся БОБРОВА

Анни Лейбовиц (Annie Leibovitz [Энни Либовиц]) соткана из противоречий. Очкастая девочка из хорошей еврейской семьи, она побывала наркоманкой и поклонницей рок-звезд. Свою любовь отдала женщине, ребенка родила от неизвестного донора, еще двоих выносила суррогатная мать. Мастер художественной фотографии, она прославилась глянцевыми портретами голливудских звезд. А теперь все только и говорят о том, что Лейбовиц, самый высокооплачиваемый фотограф мира, может потерять права на собственные работы.

«Две жизни? У меня нет двух жизней. Я живу одной жизнью» — говорит Лейбовиц. Эта высокая женщина со светлыми волосами, мужским лицом и выдающимся носом, вечно одетая в джинсы, тяжелые ботинки и черный джемпер, говорит четко и по существу. Философия искусства не ее амплуа. Ее дело снимать. В этом году ей исполнится шестьдесят один, и снимать она мечтает до самой смерти.

Роман с фотографией начался на Филиппинах. Или еще раньше: офицера ВВС Сэма Лейбовица постоянно переводили с базы на базу. Дружный клан Лейбовицев — Сэм, его жена-танцовщица Мэрилин и шестеро детей — грузил пожитки в машину и трогался в путь. Однажды ехать пришлось через всю страну, из Аляски в Техас.

«Легко стать художником, когда видишь мир в готовой рамке автомобильного окна», — рассказывает Лейбовиц. Вдобавок, ее мать всю жизнь фанатично документировала жизнь семьи, снимала любительские фильмы, перекладывала фотографии в альбомах. Анни с детства привыкла к объективу.

И еще она всегда умела оказаться в нужное время в правильном месте. Таким местом был Сан-Франциско «летом любви» 1967 года: хиппи, психоделия, ЛСД, рок-музыка и контркультурный бунт. Анни поступила в местный Институт искусств, хотела выучиться на преподавателя живописи.
Через год она приехала к отцу на Филиппины, на базу Кларк, служившую главным перевалочным пунктом для американских солдат, отправлявшихся во Вьетнам. Обратно везли гробы и раненых. В семье не стихали споры по поводу войны. Анни съездила в Японию, купила там первую «Минолту». Пыхтя, взобралась с братом на гору Фудзи и на последних кадрах пленки запечатлела тамошний знаменитый рассвет.

Первыми ее героями стали солдаты, первой студией – фотолаборатория базы. Через год Анни очутилась в израильском кибуце Амир. Израиль в ореоле героизма, недавний победитель Шестидневной войны, как магнит притягивал еврейскую молодежь Америки. Лейбовиц учила иврит и даже подумывала остаться в Израиле навсегда. «Я не соблюдаю религиозные заповеди, но очень ощущаю свое еврейство», — рассказывала она много позднее.

Лейбовиц выросла в еврейском квартале города Силвер-Спрингс в Мэриленде. Семья жила недалеко от местной синагоги, многие соседи были ортодоксами. В архиве Лейбовиц есть фотографии израильских политиков, портреты Голды Меир (один из ее любимых) и женщины-раввина Дороти Райхман, кадры ливанской войны 1982 года. Впрочем, ее не назовешь еврейским фотографом, и в своих книгах она практически не затрагивает тему еврейства. Брат Лейбовиц Фил более разговорчив и при случае готов поведать о сионистских симпатиях знаменитой сестры. «Она не слишком религиозна, но для нее важно воспитывать своих детей в еврейском духе. Этому нас научили родители», — говорит он.

И все же в Израиле Анни почувствовала, что не может бросить отца, «свой дом и свою страну». Она вернулась в Сан-Франциско с негативами и твердым желанием стать фотографом. В институте учили не техническим приемам, а самому главному — умению видеть, «создавать композицию, заполнять негатив». Никакого кадрирования не полагалось. По утрам студенты уходили на съемки, вечером печатали фотографии, садились в кружок и разбирали работы. Их богом был великий Анри Картье-Брессон. Они поклонялись Роберту Франку и совсем молодому Дэнни Лиону, мастерам персонального репортажа. Восхищали Лейбовиц и постановочные работы блестящего Ирвина Пенна, и портреты Ричарда Аведона.

Разглядывая их фотографии, Анни поняла нечто важное: «Камера дает возможность в одиночку выйти в мир, с ощущением собственного предназначения». Она была застенчива, боялась приближаться к людям. С камерой она обретала уверенность. Бойфренд затащил ее в редакцию Rolling Stone — нового журнала, рассказывавшего «не только о музыке, но о предметах и взглядах, которые заключены в музыке», как писал его создатель Янн Веннер. И журналу, и Лейбовиц предстояло стать классикой.
Вскоре ее фотография появилась на обложке Rolling Stone, а через несколько лет она стала главным фотографом издания. Она снимала антивоенные демонстрации, рок-концерты, музыкантов. Анни научилась незаметно входить в жизнь своих персонажей и снимать их, оставаясь невидимой.

Ей было у кого учиться. Одним из наставников Лейбовиц стал буйный основатель «гонзо-журналистики» Хантер Томпсон, выступавший за соучастие и даже растворение репортера в предмете репортажа. «На каком-то уровне я была влюблена в Хантера. Все были влюблены в Хантера», — признавалась Анни. Вместе они освещали президентскую кампанию 1972 года и отставку Ричарда Никсона в 1974-м. Пока Хантер с привычным запасом наркотиков и маленьким телевизором прохлаждался в бассейне «Хилтона», Лейбовиц снимала Никсона на лужайке у Белого Дома. Бывший президент сел в вертолет, морпехи скатывают красный ковер, Анни нажимает на спуск камеры. Результатом стал исторический снимок и урок, который Анни Лейбовиц в той или иной форме не устает повторять снова и снова: «Все снимают важные моменты. Но многое можно увидеть и в промежутках между ними».

Так она снимала и концертный тур The Rolling Stones. Анни уговаривали отказаться от поездки: наркотики входили у нее в привычку, она могла забросить работу, оставить где-нибудь взятую напрокат машину. Но Лейбовиц настояла на своем. Она снимала «Роллингов» на сцене, за сценой, в номерах отелей. Лучшей фотографией, по ее мнению, стал мокрый и измотанный Мик Джаггер в гостиничном лифте, закутанный в халат и полотенца.
Много позднее, когда Лейбовиц спрашивали об этих гастролях, она лаконично отвечала: «Представьте себе концертный тур The Rolling Stones. Так вот, я делала все, что вы себе представили». Мать отправила Анни в клинику, где та навсегда излечилась от наркотической зависимости — но 60-е остались у нее в крови.
Вместе с редакцией журнала она перебралась в Нью-Йорк. Восьмого декабря 1980 года Анни снимала Джона Леннона и Йоко Оно. Хотела было сфотографировать их обнаженными, но Йоко заупрямилась. Леннон быстро скинул одежду и, лежа на полу, обхватил Йоко руками и ногами. Пять часов спустя он был застрелен возле своего дома. Обложка Rolling Stone с этой фотографией недавно была признана лучшей журнальной обложкой последних 40 лет. На второе место Американское общество редакторов журналов поставило обложку Vanity Fair с фотографией обнаженной беременной Деми Мур, которую Анни сняла в 1991 году.

«Обложка — это не фотография», — говорит Лейбовиц. «Она должна продавать журнал. Мои настоящие фотографии — внутри журнала». А еще Анни говорит, что и в коммерческой работе удается создать что-то значительное. И что коммерческая фотография и работы «для себя» вплоть до бесхитростных семейных снимков — грани одного творчества, одной жизни.
Многие слышали в этих словах оправдание, а в переходе Лейбовиц в глянец — предательство былых идеалов. Когда-то Анни работала в лучших традициях «Магнума» и великих американцев от Доротеи Ланж и Виджи до Франка, мечтала «отражать реальность». И вот она становится коммерческим фотографом и придворным портретистом «селебритис».

Но Лейбовиц не была бы Лейбовиц, если бы не привнесла в индустрию глянца нечто свое. Она никогда не переставала учиться: собирала фотоальбомы и оригинальные фотографии классиков, самостоятельно овладела тонкостями цветной — а впоследствии и цифровой — фотографии (часто утверждают, что отсюда пошли ее резкие цвета). Портреты звезд становились все необычнее: Вупи Голдберг в ванне с молоком, «братья Блюз» Джон Белуши и Дэн Экройд с синими лицами. Лейбовиц называет такие фото «концептуальными портретами», которые раскрывают целый ряд связанных с персонажами ассоциаций. Она перешла в глянцевый Vanity Fair и начала серию смелых экспериментов. Идолы Голливуда и поп-музыки на ее снимках превращались в детали пейзажей, кривлялись, бывали раскрашены, обнажены или одеты в костюмы сказочных героев.
«Сессии становились все сложнее. Ее требования росли. Дождь, огонь, автомашины, самолеты, цирковые животные — она получала все, что хотела», — вспоминает Джейн Саркин, бывший редактор журнала. И читатели, и знаменитости выстраивались в очередь: всем было интересно, кого и как на сей раз «обыграет» Анни. Крупнейшие фирмы начали заказывать ей дорогостоящие рекламные кампании. Но она то и дело уходила в «арт-хаус»: то снимала художественную обнаженную натуру, то поэтов или танцоров (например, Михаила Барышникова), то пробовала себя в необычных пейзажах.
И возвращалась к коммерческой фотографии. Как справедливо заметила фотокритик Вики Голдберг, Лейбовиц создала летопись популярной культуры, «но какой же жалкой была эта культура». Вероятно, в работе Лейбовиц был скрыт своеобразный протест — ее фотосессии порой утрированно пошлы. Костюмированный бал Лейбовиц, все эти маркизы, русалки, Алисы в стране чудес и волшебники страны Оз, воплотили вовсе не китч, а самый настоящий «кэмп» — отрефлексированный китч, использование намеренно вульгарной эстетики и(ли) грубой чувственности. Понятие это вывела из американской гей-культуры и ввела в теорию искусства и литературы писательница, культуролог и публицист Сьюзен Зонтаг, один из самых влиятельных американских интеллектуалов своего времени.
Зонтаг и Лейбовиц объединила не только чувствительность к кэмпу или глубокие размышления о свойствах фотографии как нового средства познания мира. Они встретились на съемках в 1989 году; роман их прервала лишь смерть Сьюзен Зонтаг от лейкемии в 2004 году, в возрасте 71 года. Вместе они не жили, но из окон своей квартиры в Нью-Йорке Анни видела окна любимой. Снова парадокс: о личной жизни Лейбовиц, давно ставшей знаменитостью, мало кто знал. Анни до сих пор не рассказывает, что заставило ее в 52 года завести ребенка, девочку, которую она называла Сарой Кэмерон, а четыре года спустя и двух близняшек, Сьюзен и Сэмюэллу.
Под влиянием Зонтаг, которая долго жила в осажденном Сараево, Лейбовиц в 1993 году и сама отправилась на войну. Не первую: в 1982-м она освещала войну в Ливане по заданию «Rolling Stone». В Сараево перед ее машиной разорвалась мина. Лейбовиц сделала поразительный снимок — размазанная по земле кровь около упавшего велосипеда, велосипеда убитого мальчика. Почти такую же фотографию она привезла из Руанды: никакого видимого насилия, только кровавые следы на стенах.
Она не боялась смотреть в лицо смерти. Делала шокирующие кадры – обнаженная Зонтаг в ванне, с отрезанной хирургами грудью, умирающая Зонтаг на больничной кровати, умирающий отец, тело Зонтаг на смертном одре. Часть вошла в книгу «Анни Лейбовиц: Жизнь фотографа 1990-2005». Эта книга и одноименная выставка, где снимки звезд висели бок о бок с семейными фотографиями и безжалостной документацией умирания, открыли публике новую Лейбовиц. Для Анни они стали знаком прощания и возвращения к жизни.

Только жизнь не стоит на месте: умерла мать Анни, затем Лейбовиц запуталась в долгах. Живя достаточно скромно и располагая фотоархивом, который оценивается в 50 миллионов долларов, она тратила большие деньги на покупку и ремонт домов в Нью-Йорке, на содержание студии и толпы ассистентов. Лейбовиц пришлось заложить недвижимость и права на все фотографии. На сегодня ее долги, по оценкам «Нью-Йорк Таймс», составляют около 30 миллионов, хотя права на архив Лейбовиц удалось выкупить. Для этого она, в частности, выпустила тиражом в 10 экземпляров альбом «Master Set», который продается по цене от 2.5 до 3.5 миллионов долларов. Так что Лейбовиц по-прежнему в цене и без работы уж точно не останется. «За работой» — так и называется ее новая книга. Фотография — работа как работа, пишет там Лейбовиц, в ней нет никаких тайн и всегда случается «неожиданное, неуправляемое, необъяснимое, даже волшебное».
booknik.ru