ОПЕРАЦИЯ «РЕПАРАЦИИ»

Эта операция была предусмотрена межсоюзническими соглашениями, подписанными еще на Ялтинской конференци 1945 года, когда союзникам уже было обещано вступить в войну против Японии через 2-3 месяца после поражения Германии. Тем не менее на Потсдамской конференции в июле 45-го года вопрос о репарациях снова обсуждался, и было принято компромиссное решение. Это означает, что стороны друг другу в чем-то уступили. В чем именно уступили союзники — нетрудно догадаться: в советской зоне окупации репарациями полностью и единолично распоряжается СССР, и, в дополнение, СССР получает 25% от репараций в западных зонах. А что же в обмен получили союзники? Ведь вступление в войну против Японии уже было ранее обещано. И хотя вполне возможно, и это обещание могли попытаться взять обратно, смею предположить, что Союзники, будучи очень недовольны, а возможно и напуганы разгулом «трофеемании», которой была поражена Советская армия почти поголовно от рядового солдата до командующего фронтом и которую Союзники отождествляли с мародерством, возможно, среди прочего могли потребовать от Сталина наведения порядка в борьбе с этим злом со стороны руководства страны. Во всяком случае, мои воспоминания о последних месяцах войны с мая по декабрь 45-го, в течение которого я оказался рядовым участником и «трофейной лихорадки», и «операции-репарации», дают мне достаточно оснований предполагать, что именно жесткая, на государственном уровне, борьба с мародерством в армии и была той уступкой Сталина Союзникам, в обмен на которую была получена практически безграничная возможность на законных основаниях вывозить из Германии практически всю интересующую Союз промышленность.
Вспоминая тот период, не могу не сказать, что все, что происходило с нами, следует рассматривать сквозь призму удивительного душевного подъема, связанного с победным окончанием войны, или, как мы сейчас бы сказали, — с эйфорией, в которой мы пребывали с момента взятия Берлина.
Радовало нас и то, что в нашем полку стали отбирать четырех человек для участия в Параде Победы в Москве. Мы, москвичи, надеялись, что кто-нибудь из нас обязательно попадет на этот исторический Парад, а, заодно, и с родными повидается. Не тут-то было. Оказалось, что требуется не только «грудь в крестах», но и гвардейский рост, и молодецкая выправка. А среди москвичей — радистов только один имел необходимый рост и внешний вид, но еще в 42-м году попал в окружение и плен, и его следы затерялись. Так что в Москву на парад поехали жители Украины старшина Тарасов, ст. сержант Бирюков, фамилию третьего не помню, а четвертый — старшина Полонский так и не попал в Москву по болезни. Сам Парад мы увидели только на киноэкране, гордо сознавая, что в сборной колонне 1-го Белорусского фронта идут и наши однополчане. Однако «вернемся к нашим баранам», — к «операции-репарации»
В отличие от операции «трофеи», которая проходила на зыбкой грани между законностью, (по которой трофеи должны принадлежать победителям) и позорным мародерством, репарации были вполне законной «добычей» советского государства. Предстояла грандиозная работа по срочному демонтажу множества промышленных (и не только) предприятий в советской зоне оккупации Германии и к перевозу их в СССР, где предполагалось использовать по их прямому назначению. Эта работа совпадала со временем массовой переброски советских войск из Германии на Дальний Восток, где наша армия готовилась к вступлению в войну против Японии.
В войсках, что оставались в Германии, проводилась усиленная «работа» по искоренению мародерства, которое, даже по советским понятиям, «как-то, где-то, когда-то» случалось. Кроме того, войска были привлечены к демонтажу промышленного оборудования и подготовке эшелонов с репарациями к отправке в Союз.
В то время, после взятия Берлина, когда ждали радостного момента получения обещаных орденов и медалей, мы не догадывались, что госмашина борьбы с «трофееманией» уже запущена на полный ход, и в этой борьбе вот-вот падет жертвой и наш командир полка, а вместе с ним, рикошетом, — и мы — солдаты, представленные к наградам при взятии города.
В июле-августе 45-го и нас, радистов, привлекли к демонтажу крупного немецкого радиоцентра мощных коротковолновых передатчиков, расположеного севернее Берлина. И вот удача! Для этой работы назначают команду москвичей, которые будут сопровождать эшелон до самой Москвы, вернее до склада №408 Минсвязи СССР, расположенного в подмосковных Мытищах. Команду сопровождения в составе старшин Золотаревского, Либина, Бобкова и Корчуганова возглавил бывший полярный радист лейтенант Иванов. Все оборудование радиоцентра с трудом разместилось в трех эшелонах по 50 большегрузных платформ, на которые были установлены огромные, неподъемные ящики с передатчиками и прочим оборудованием, а в середине состава — теплушка с командой сопровождения.
Напутствуемые добрыми пожеланиями майора Молдаванова — зампотеха полка, нагруженные объемистыми трофейными подарками, которые предстояло вручить московским родственникам нашего комбата, в конце августа 45-го мы тронулись в путь, предвкушая скорую встречу с родной Москвой, с домом. Поскольку до Москвы около 2000 км., то если будем двигаться даже очень медленно, со скоростью не более 10 км в час… (2000 делим на 10, потом еще на 24…), то уже дней через 10 будем в Москве, где в сентябре «золотая осень» — период, для которого наша летняя форма одежды вполне подходит.
От Берлина до новой польской границы (с августа 45-го) по рекам Одеру и Нейсе совсем близко, и наш эшелон очень скоро оказался в Польше, на станции Гнезно, где на запасных путях нам предстояло простоять в ожидании паровоза… больше месяца. Пора было переходить на зимнюю форму. Пришлось командировать двух человек во главе с л-м Ивановым в полк за зимней формой — благо полк стоял недалеко, в Берлине.
Экспедиция вернулась полностью выполнив задание, но, к сожалению, не в полном составе, без своего командира, павшего жертвой несчастного случая.
Дни утекали, а вожделенная Москва все удалялась и удалялась. Что же оставалось делать, кроме как ежедневно ходить к военному коменданту станции, требовать паровоза, выслушивать объяснения, что у коменданта много более срочных эшелонов (которых действительно было так много, что паровозов не хватало).
И нам оставалось только продолжать жить надеждой, что когда-нибудь паровоз для нас найдется.
А пока что в нашей теплушке нашли убежище два молодых представителя польской подпольной армии (Крайовой или Людовой, — мы тогда не знали да и не разбирались в их различиях). Не скрою, было приятно, что эти представители были не только молоды, но и… женского пола. Поэтому не удивительно, что тоже нестарые старшины их любезно приютили, надеясь на взаимность. И не ошиблись! Были ли их действия собственной инициативой или заданием их командования — не берусь судить. Утверждать могу лишь то, что их действия были разнообразны, разноплановы и скоординированы между ними: в то время, как одна из них дарила свои ласки на верхних нарах, другая шарила по чемоданам на нижней в поисках (небезуспешных) трофейных ценностей.
Открылась их «подпольная», вернее «нижненарная», деятельность лишь после бегства с поля боя одной из подпольщиц, когда обнаружилась пропажа особо ценного трофея — цейсовского зеркального фотоаппарата. Другие, еще более ценные трофеи — огромный ковер и тяжелая радиола для сестры нашего комбата — освоить подпольщикам было не по силам.
Война с Японией очень скоро закончилась… паровоз для нашего эшелона наконец-то нашелся. В приближении зимы мы наконец пересекли всю Польшу с запада на восток и к декабрю были уже в Бресте, откуда должна была начаться беспокойная жизнь. Об этом, в частности, можно было судить: по приданому нам дополнительно взводу автоматчиков, разместившихся в специльно прицепленном к эшелону четырехосном вагоне; по режиму круглосуточной охраны эшелона; по ведомственной принадлежности автоматчиков, а также по звериным повадкам офицера — начальника охранного взвода. Явно, должна была начаться новая жизнь — «Возвращение на Родину».
К сожалению, в памяти не осталось следов, была или не была операция перехода с одной, «западной», колеи на другую, «русскую». Думаю, что не было. Кажется, главный железнодорожный путь «перешивался» на русский стандарт по ходу войны вслед за наступающей по территории Польши армией. Что это было именно так, подсказывает элементарная логика: невозможно было бы снабжать наступающую армию, а также в короткий срок перебросить огромную массу войск на восток, если бы не было единой колеи.
Когда я говорил о начале беспокойной жизни, подразумевалось, что до того момента жизнь была спокойной, не требующей, в частности, круглосуточной охраны. И это в Польше действительно было так в связи с отсутствием даже попыток грабежа имущества эшелона. По-видимому, действовала магия «Эшелон победителей».
И вот она, Родина. Не прошло и пяти месяцев после отъезда из Берлина, а мы уже «летим» по родной земле (после бесконечных стоянок в Польше — иначе и не скажешь). Главное, на что мы надеялись и жаждали, это, несмотря на начавшуюся действительно «беспокойную жизнь», — попасть в Москву до наступления Нового, 1946 года. Невольно вспомнился классический ответ на вопрос, «что нового на Руси — воруют», с одним скромным уточнением — еще и грабят. Несмотря на почти безостановочное и довольно спорое движение эшелона, невзирая на круглосуточную вооруженную охрану, жаждущих поживиться за счет неизвестного груза с каждым днем все прибавлялось. Неробкого десятка грабители цеплялись за состав (вскакивали, садились, запрыгивали), не боясь быть задетым пулей охраны или попасть под колеса эшелона. Треск взламываемых ящиков доносился с разных концов эшелона. Теперь-то мы поняли, зачем нам придали взвод охраны. Без него мы бы, конечно, не справились. Стоит уточнить, что, как только грабители, вскрыв ящик, убеждались, что содержимое их не интересует, например, по причине громоздкости груза, они тут же теряли интерес к эшелону и спрыгивали на ходу. Но своим опытом они не спешили делиться с очередными грабителями, будь то профессионалы или любители.
На территории Московского ж.д. узла мы оказались под самый новый, 1946 год. При перегоне эшелона с западного направления на северное мы оказались как раз вблизи моего дома, при этом… ночью 31 декабря. Ну как можно было упустить такую, судьбой подаренную возможность? И мои товарищи поняли меня, тем более, что их дома находились дальше от места нашей остановки. Договорились, что, если эшелон двинется раньше, чем я вернусь, мы встретимся в пункте назначения, в Мытищах.
Мне предстояло не только свидиться с родными, но и раздобыть срочно транспорт, чтобы привезти домой свой груз, включая подарок комбата. Около полуночи я постучал в замерзшее окошко нашей барачной комнатенки.
Вряд ли стоит описывать, как встретили меня мои родные, для которых мое внезапное появление было не просто радостью, а настоящим потрясением. Ведь прошло более четырех лет разлуки, время постоянных тревог, ожиданий, тяжелых переживаний. И первый вопрос, который задал «блудный сын» — как привезти свои вещи, оставленные в эшелоне? Несмотря на новогоднюю ночь, комендант наших бараков на радостях, что хоть кто-то вернулся с фронта, не поленился запрячь лошадь в сани и поехать к эшелону, который продолжал стоять все там же, погрузить мои вещи и громоздкие «трофеи» и благополучно привезти все это добро домой.
Первые несколько дней нового, 1946 года мне удалось побыть с родными. Но очень скоро наше, и мое, в частноcти, присутствие потребовалось в эшелоне, который наконец-то стоял перед воротами склада.
Догадавшись, что для въезда на территорию склада требуется мое присутствие, я с удивлением и радостью увидел стоящих возле эшелона… знакомых офицеров из нашего полка. Они с интересом разглядывали номера на ящиках и, казалось, явно что-то искали. Наконец, найдя искомое, подозвали нас, старшин, и приказали (правда, просительным тоном): «эти два ящика сгрузите, пока эшелон не въехал на склад, и содержимое одного ящика — ваше».
Приказание было выполнено быстро и без применения каких-либо вспомогательных подъемных средств — уж больно хотелось поскорее узнать, что ж это за подарок. Не буду томить вас ожиданием — это было… пианино, трофейное пианино, которое не имело ни малейшего отношения к мощным репарационным передатчикам. Теперь эшелон, освобожденный от «лишнего» груза, был впущен на территорию склада, где весь оставшийся репарационный груз был оприходован и, как уверяют специалисты, посещавшие этот склад десятилетия спустя, благополучно доживал, а, если быть более точными, то — догнивал, не принеся стране — Победительнице никакой пользы.
Более того — побежденной стране, Германии эти репарации не только не принесли вреда, на который очень расчитывали советские власти, а наоборот, именно благодаря репарациям Германия смогла избавиться от устаревшего промышленного оборудования и быстро обновить свою промышленность на новой технологической базе, эффективно используя «План Маршалла». Он предлагался и СССР, но Сталин наотрез отказался.
Хотя наш эшелон можно считать досадным исключением и привести в качестве положительного примера. Оптические заводы фирмы «Карла Цейса» в Иене благополучно работают в подмосковном Красногорске, давно уже выпуская доброкачественную оптическую продукцию. Но и этот пример относительно положительный: заводы Карла Цейса живы и в Германии и их продукция пользуется мировым признанием.