ОСЕНЬЮ НА БЕРЕГУ

Автор Владимир Батшев

В том сентябре я, словно Набоков, жил в отеле на берегу Средиземного моря в маленьком городке. Но в отличие от классика, который наслаждался постоянным гостиничным жильем, мы жили в этом отеле седьмой год, как всегда пару недель — на большее не хватало денег и времени.

Город заканчивал собой пресловутую Коста Браву, дальше, вплоть до Барселоны шла песчано-пляжная Коста дель Маресма, а от Берселоны начиналась Коста дель Соль — любимое место отдыха богачей. Или назовем их — состоятельные и хорошо-обеспеченные люди.

Жена моя, довольная отдыхом, сидя на перевернутой рыбацкой лодке, в тени горы переводила с немецкого мемуары снохи известного еврейского философа.

Променад удивляет в эти часы малой населённостью. Пляж пустынен. Хотя время показывало начало десятого. То ли купальщики ждали нагревания песка, то ли море еще не согрелось, но это было восхитительно — пустынный пляж. Спящий песок пляжа ждал. Чего? Не знаю.

Это было то благотворное время, когда море шумит у твоих ног, и ты сидишь ни о чем дурном не думая. Не подозревая о кознях врагов и предательстве друзей. Мы смотрели на пустоту моря, ибо никто не купался, хотя времени-то всего было полседьмого, и вода теплая.

А в это время в шестой части света (что?).

В той стране, откуда мы в свое время (и вовремя) уехали (вот то-то и оно!), в это время нет такого теплого моря, а есть только здесь, где море ласкает песок у наших ног, и просит — да идите же вы сюда. Я поласкаю ваши пятки и ваши тела, но мы уже наплавались сегодня и можем только рассуждать о том, насколько прекрасна возможность жить в свободном мире, где мы всегда можем посетить это море и в любой момент в него окунуться, и мы останемся на его песке своими следами.

Которые долго будут напоминать о нашем присутствии — потому что вода никогда не дойдет до того уровня. Где мы их оставили.

Конечно, наступит ночь, затем день. И ветер, и дождь, и сметет наш след, но это случится не за один день, наш след останется. И это будет страшно хорошо. Время долго его не заметёт, пока вода их не смоет.

Когда лежишь в воде, повернув к небу лицо, и видишь только пальцы своих рук и пальцы ног, торчащие над водой. И только дальше — кромка берега, абрис гор и чернота деревьев. А с другой стороны — неровная линия горизонта. И слышишь ты только одно — ибо уши твои в воде — в море, под водой — шур-шур-шир-шир, песок перекатывает вода — справа налево, сверху вниз, а может с севера на юг, хотя под водой это относительно — как право и лево. Вода перебирает песок, словно время между пальцами — шур-шур-шир-шир, и ты это слышишь, и глаза, глядяшие в небо, хотят закрыться. Хочется заснуть, только пусть тебя покачивает волна — шур-шур-щир-шир.

Истребитель в небе, как платье на женщине, растягивал молнию неба, чтобы нырнуть в образовавшуюся щель. И он исчез! Он нырнул! Его не стало. И молния сошлась, платье застегнулось, только белая полоса осталась. Потом и она потухла. И осталась только голубизна. Словно в ней и не было самолетика.

Под небом истребитель, а под ним — чайка. А еще ниже — я, а еще ниже — море. Из моря видны только пальцы моих рук и ног. Ах, да, еще солнце вверху. Хотя его не видно в синеве — оно там, дальше — ЗА небом.

Что же тогда я вижу снизу?

Внизу — я, надо мной — чайка, над чайкой — истребитель, который играет в крестики-нолики со своим приятелем. Время от времени он пытается расстегнуть небо, как молнию на платье, чтобы запустить за пазуху руку и потрогать грудь

О благотворная соль Средиземного моря!

Парадокс — приходишь с моря, где дремал на солнышке, где читал какую-то дурацкую книгу на русском языке, которую в другое время и в руки не возьмешь (какую-нибудь улицкую или Сорокина). Млея от жары, возвращаешься, садишься на балконе в тени и думаешь — вот сейчас бы рюмочку под огромную кисть местного винограда в самый раз… Но — в номере нет холодильника. Как пить теплый коньяк? Ладно, сунули бутылку под холодную воду, разве она станет холодной. Я нашел выход — ставил бутылку в темный шкаф.

По привычке я наговаривал какие-то слова и фрагменты на диктофон, потом прослушивал и, если меня удовлетворял текст, то переписывал его на бумагу.

Делал я это на балконе, в тени стены противоположного дома и таких же огромных старых деревьев. Не могу сказать, как они назывались.

Я слушал записанный текст, приложив магнитофон к уху, а молодой человек на другой стороне улицы, на своем балконе, думал, что я говорю по телефону. Он чистил ботинки, потом что-то искал взглядом — сигареты, понял я позднее. Потом он исчез, когда я выглянул, то ставни на его балконе оказались закрытыми, а еще через десяток секунд он уже выходил из подъезда, с сигаретой в зубах, щелкнул зажигалкой, пошел куда-то в сторону моря развязной походкой, там у них, несомненно, свой блядоход свой «Бродвей», я проследил его, пока он не скрылся на Парижской площади.

Понятно, что он пришел с работы, и по тому мимоходному взгляду на меня, сидящего на балконе в скрипучем плетеном кресле, на другой стороне улицы — но в отеле — стало понятно, что его раздражают курортники. Хотя, несомненно, все отдыхающие в городке приносили городку прибыль. У живущих в отелях — денег куры не клюют, считает обитатель меблирашек напротив, а может и не меблирашек, а обычных квартир, и как я понимаю, квартир небольших — одна-две комнаты от силы. Они не понимают, что большинство жителей отелей тоже работают, и выкраивают из зарплаты, чтобы неделю-другую посидеть на балконе курортного города, погреться на песочке и насладиться Средиземным морем испанского разлива. Но в его взгляде это мелькнуло. И еще мелькнуло, что он — корифей, обитатель райского места, я уеду, он останется, и он моложе меня, и все девки его — все прочиталось в его взгляде.

На его балконе, или на соседнем — уже не помню — висели круглые часы в металлическом, поблескивающем обруче. Я различал стрелки, часы шли. Рядом висел попугай, которого я сначала принял за живого, пока не сообразил, что он — даже не чучело — я подумал чучело, и конечно, вспомнил, анекдот (чучелом или тушкой, но — из этой страны).

Меня позвали, и я посмотрел вниз.

Там стояла Тереза, местная жрица свободной любви. Мы познакомились с ней пару лет назад, тоже осенью, когда жили в том же отеле. Она показала нам несколько симпатичных кабачков, в которых мы стали завсегдатаями. Говорила она по-русски с не выводимым фрикативным «гхе».

— Как дела? — спросила она снизу.

— Как всегда, — уклончиво ответил я. — А у вас?

— Иду блядей гонять, — пояснила она.

Я не понял.

— В каком смысле?

Она махнула рукой.

— И не спрашивайте — понаехала сволота, клиентов отбивают…

Я пожелал ей удачи.

Между тем мои батарейки стали сдавать — я почувствовал это по звуку, который изменился и поплыл. Но у меня в чемодане лежали запасные, и я стал вставлять батарейки в диктофон, как патроны в обойму револьвера.

Представляю, какая здесь пустота и скука зимой.

А может, в них и прелесть.

Зимой.

Работают один-два-три магазина. И то на любителя. И что за любители отдыхать зимой? Конечно, есть любители встретить Рождество на берегу холодного — в это время! — Средиземного моря.

Но мне захотелось пожить здесь именно зимой. Я представил этот странный для меня город зимой. Город у моря. Город в снегу. Город в холоде. Невозможно представить! Но мне очень захотелось испытать — что же здесь будет зимой!

Холодная гостиница. Всего несколько постояльцев. Интересно, как отапливаются номера? Представляю, к нам в номер ставят электрообогреватель и мы в его включаем на ночь, а Гале все время холодно и мы укутываемся. Значит, брать свитера. Или дадут одеяла на ночь? Неизвестно. Загадка. Надо испытать, чтобы потом описать. Или опИсать.

Но какая прелесть — в пустоте и одиночестве идти от Пионерки до Крепости променадом в одиночестве, вдвоем с женой, вдоль противного, но любимого моря — пусть сейчас холодного, но послезавтра-то — любимого и теплого! — и сколько мыслей, планов, идей…

И никто не мешает.

Между тем Тереза завернула за угол, перешла Парижскую площадь, прошла переулком и сразу увидела двух незнакомых женщин с накрашенными глазами и с пляжными сумками в руках.

— Привет, девчата, — сказала им Тереза.

Те удивленно посмотрели на нее.

— Непонятно, что ли? — удивилась она. — На заработки, что ль, приехали?

— Мы отдыхаем, — скривила рот крашеная в пепельную блондинку.

— Да, — кивнула Тереза, — все мы здесь отдыхаем. А ты не подумала, что, кроме тебя, здесь достаточно девчат, которые также, как и ты, отдыхают?

К ней сделала шаг подружка — невысокая, крашеная в русую.

— Что вы имеете в виду?

— А то, что сказала. Вы сами, девочки, откуда прибыли? — ее распирало зло, но она умела себя держать в руках и рамках.

— Я с Петербурга, — сжала губки русая.

— Ах, «с Петербурга»! — обрадовалась Тереза. — Из бывшей, значит, столицы…

— Из какой столицы? — захлопала ресницами та, что «с Петербурга».

— Так Петербург столицей был.

— Когда же он был? — удивлено посмотрела на подружку русая.

Терезе стало весело.

— Так ты, девочка, верно, в школу не ходила, и не учила на истории, что до семнадцатого года Петербург был столицей….Так вот что ты, «с Петербурга», слушай сюда и мотай на что у тебя там имеется. Таких как ты здесь достаточно, а еще сюда девочки понаехали «с Барселоны», которая — ты не знаешь об этом — столица местной области, Каталонией она зовется. И еще девочки «с Европы» понаехали — из Финляндии и Германии, а одна целую бригаду из Голландии привезла. Ты, что же, конкуренцию им хочешь составить?

— Да…— начала пепельная, и Тереза посмотрела на нее — это серьезнее, кажется.

— А ты тоже в конкурентки лезешь? А то, что вам обоим здесь морду запросто могут начистить, а? Или еще проще — утопить, не подумали?

Пепельная сжала скула и сузила глаза.

— А что ты за чмо, что в таком тоне со мной разговариваешь, а?

Тереза улыбнулась.

— О, сейчас узнаешь.

Она вынула свисток и два раза свистнула.

Девицы вздрогнули, замотали в разные стороны крашеными головами, а из кафе быстрым шагом уже выходил Пауло — в форменной рубашке и фуражке, с дубинкой и пистолетом на поясе.

Я не наблюдал подвигов Терезы, поскольку в тот момент наблюдал за облаком.

Очень интересно, сидя на балконе

видеть облако, которое неумолимо движется

слева направо

И облако, которое неумолимо, но доплывет до остатков города, который на вершине горы.

А вершина — вот она, рядом, за окном, напротив моего балкона, я вижу дома на горе, даже окна в них, белый отель, другой. Непонятное сооружение с черной линией ленточных окон. Может, промышленное предприятие? Но откуда оно в курортном городке? Надо туда добраться, залезть на гору, чтобы узнать — что же такое. Но все равно это не город, это — остаток города.

И облако медленно движется к этим остаткам.

Мне видна только вершина горы, которая врезается в углы крыш.

Которые я вижу со своего балкона.

А пока облако двигалось, оно потеряло свои очертания. Сначала походило на Испанию, потом на Францию, а потом — я уверен — когда оно подплывет к горе, то неизбежно будет похоже на Германию.

***

Если завернуть на соседнюю улицу, пройти стеклянную витрину, которая душит дом, подобно змее, и полюбоваться старыми фотографиями городка, блестящими за ее стеклами, то улица опрокинется вниз, и перед тем, как спускаться, обязательно увидишь вывеску нашего любимого кабачка.

Мы в свое время произвели неизгладимое впечатление на его хозяина. Когда опрокинули полный бокал риохи на стол. Он даже выпалил два русских слова, которые имелись в его богатом кабацком лексиконе — До свидания! и Приятного аппетита! Хотя мы изображали из себя немцев, кабатчик распознал в нас выходцев из Страны Вечнозеленых помидоров.

Он нас запомнил, и наливал из бочки в пустую бутылку. Впервые, когда я протянул ему свою, он презрительно пояснил, что бутылка не стандартная. И был прав — я протягивал пластмассовую бутылку из-под минеральной воды. Это было оскорбление. И он налил мне вина в стеклянную бутылку. Стеклянная бутылка оказалась объемом в литр, и я сразу же согласился с его предложением (моя пластмассовая имела меньший объем).

Он внимательно слушал мой немецкий. А я его испанский. И мы прекрасно понимали друг друга, особенно когда он показал на литровую отметину, и я согласно закивал головой. Жена тихо произнесла, что здесь нечего больше выпивать, мы можем выпить в нашем скверике, и я согласно кивнул головой. Глицинии и тамаринды сразу вспомнились мне.

Некоторые любят итальянские вина. Возможно, они хорошие, но мне неинтересно итальянское вино. Оно меня тупит вместо того, чтобы веселить. Перефразируя покойного коллегу, могу сказать, что водка прочищает мозги, коньяк направляет к созерцанию, виски растормаживает инстинкты. Французское и испанское вино — веселят. А вот итальянское — тупит.

Если выйти из кабачка, подняться мимо домов с потрескавшейся штукатуркой пару кварталов, завернуть за угол, обогнуть мусорные баки и стоянку мотороллеров, то между домами появится симпатичный скверик, где хорошо посидеть, отдыхая от жары.

Но когда мы вышли из кабачка на улице Арены, то скверик как провалился — мы не могли обнаружить в окрестных улицах, и отправились на поиски совершенно в другом направлении.

Как я и подозревал, с улицы Арены вышли на перпендикулярную ей улицу Обуви или 2-ю Торговую (это я их так называю, потому что улица Арены упирается в витрину обувного магазина, и моя кинокамера, когда я снимал, неизбежно упиралась в нее). Называлась она иначе — Каррер де ла вилла. Но испанского я не знаю, потому обзывал ее 2 Торговой, в отличие от параллельной, ближе к морю Торговой.

Ступив на нее, я сразу же увидел между домами серо-голубую поверхность, мне стало тепло. Я вышел к морю у Морского музея и вспомнил одноименный музей в Париже, где мы с Юрой фотографировались рядом со старинным водолазным скафандром, жалея, что не можем в него залезть.

На скамейке сидел пожилой испанец.

Я видел, с каким презрением он глядел на мусульман. Это не было презрением высшего к нижнему, нет, это было откровенное отрицание пресловутой политкорректности, было видно, как он ее отрицает, и я солидарен с испанцем.

Но он смотрел иначе — так смотрит бывший побеждённый на бывших победителей, которые давно не победители. Так он смотрел на этих мавров. Некогда поработивших его страну. Но прошли века, испанцы одолели мавров. И он теперь смотрит на них, как гордый испанец на бывших мавров.

Он сидел на пляже и наблюдал за кампанией мусульманских мальчишек, которые купаются в штанах — они никогда не купаются в плавках, только в штанах ниже колен! Мальчишки вовсю глазели на европейских женщин, которые загорали без купальников, подставляя голые груди сентябрьскому солнцу.

О какой это был взгляд испанца. За один этот взгляд можно уважать испанцев.

Мы отошли в сторону, пропустили молодых людей с собакой, увидели на перекрестке явно российскую бабу. Ну, кто же иной?

Стоит на променаде в купальнике, сигарета в зубах, чешет лобок, орет в мобильный телефон:

— Ты! Скажи, пусть обосрется, а зарплату отдает, так ему и скажи, пусть обосрется, но отдает.

Проходящая мимо:

— Да не ори на весь пляж!

Та:

— Что? — в телефон. — Да тут старушка подслушивала. Значит, так и передай ему: обосрется, но зарплату отдаст.

Ох, Россия…

Как разговор на пляже: (краем уха — так и назвать вставку — левого, потом — правого):

— Я ему, бля, говорю: дела так не делают, бля…

Сколько же русских в этом году в городке! Никогда раньше столько не было. Позже я догадался в чем дело — в Египте и Турции неспокойно, российская шваль рванула сюда…

Мы резко повернули с променада, пошли переулками в гору. Свернули у магазина с загадочным названием, снова повернули и — ура! — наш скверик вдруг открылся во всей красе за углом нового оштукатуренного оранжевой штукатуркой дома.

В скверике стояло всего четыре скамейки. Но над нашими головами, над незаметными в зелени скамейками, трепетали агавы и тамаринды, магнолии и глицинии, и прочие неизвестные в нашей германской местности растения.

Мы были одни. Только что отсюда ушла негритянского вида молодка со следами бурно прожитой ночи на лице. Она вздыхала и переживала бурную ночь. Заметив нас, встала и ушла. Словно стесняясь. Хотя, как и чего можно стесняться с такими следами?

Мы озирали наши светлые горизонты, мечтая по примеру Ивана Алексеевича Бунина жить здесь зимой, гулять вдоль моря, дышать соленым йодистым воздухом, пить в кабачке на улице Арены риоху, а потом возвращаться в наше жилье напротив гостиницы «Париж» и согревать друг друга объятиями и рюмкой коньяка «Ветеран».

Мы бросили наши сумки, уселись и достали купленную в соседнем квартале по дороге с морских пучин, бутылку местного вина Риоха. Которую так и хотелось назвать на немецкий лад Риойя. Мы купили ее в кабачке, куда изредка заходили выпить по бокалу амонтильядо, мальвазии или той же риохи. Где опрокинули бокал вина.

Но не успели мы достать нашу бутылку, как проявилась странная закономерность. Как только мы оказывались в пустом месте, сразу вокруг появляются посторонние люди. Только войдем в пустую улицу и бредем по мостовой, где давно не ходят машины, как позади шумит неизвестно откуда взявшийся автомобиль.

Так и сейчас — мы обросли зрителями. Я переглянулся с женой, и она протянула мне пластмассовый стаканчик.

Не успел я налить в него испанское вино, как на соседних скамьях появились люди.

Возникли два темных элемента, явно криминального толка. Покосившись на нас, они отошли к самой далекой скамейке и достали из карманов что-то съедобное. Неужели будут закусывать? Так и оказалось.

По всей видимости, они где-то выпили, а закусывать пришли сюда. Следом появилась женщина с хныкающим ребенком, за ней бритоголовый и загорелый мужик. Он закурил сигарету, и сладкий запах марихуаны наполнил скверик.

Из мусорной урны торчал глянцевый журнал с русским названием. Я скосил глаза и прочитал странные слова — карьерный коуч-консультант…вейк… Стало понятно.

Эти слова очень любят в глянцевых российских журнальчиках, что можно обнаружить во всех европейских странах. Редактируют их никому не известные провинциальные молодые дамочки, ныне живущие в Англии, Испании, Франции — им кажется, что «красиво» и «загранично». Рекламируют в таких изданиях блядей в дорогих декольте и воров во фраках.

Настроение испортилось.

Вот ведь история! Когда у вас хорошее настроение, пусть даже обычное нормальное настроение, а вы достаете из почтового ящика казенный конверт — а по штампам вы сразу видите, что он казенный — то настроение мгновенно портится. Вы еще не открыли конверт, но оно испортилось. Потому что никогда ничего хорошего в казенных конвертах не бывает. Или счет, или напоминание об уплате, либо отказ в пособии. Либо грозное требование сделать то-то и то-то.

Так и сейчас, когда увидел эту поганку в мусорной урне.

Или меню на «русском» языке:

жарИННые кальмары с гарниром

пИльмени

шащлИк

кебаб

антрИкот

хачапури

хинкали

супы (53-65)

Что означали последние цифры — тайна.

В городке готовились к празднику — международному фестивалю молодежных хоров.

Во дворе соседнего отеля, на площадке недалеко от бассейна репетировал польский молодежный хор, репетировал. Пел религиозные песни.

Какие-то узколобые арнауты решили сорвать репетицию. Зачем и почему непонятно, вероятно, из зависти — ишь, ты, распелись… Они жили в том же отеле. Такие же молодые, но в отличие от тех, кто пел, с иными мозгами. Они разбегались и прыгали в бассейн. Эффект состоял в том, чтобы удариться о воду как можно громче. Они хлопались жопой о воду. Раз. Два, пять.

Хор стойко держался. Не обращал внимания. Руководительница не могла его развернуть спиной к идиотам.

Дружки узколобых подзадорили с балкона. Потом на балконе появилась какая-то коротышка, она завыла с визгом. Визжала, как и ее дружки, на русском языке.

Хор продолжал петь.

Мне хотелось аплодировать полякам со своей стороны улицы.

Позже хор закончил репетицию и ушел.

Но те, кого я принял за арнаутов — из-за штанов вместо плавок — не исчезли.

Началась музыка.

Дикие песни на современном российском наречии трещали на весь квартал: «Я сяду в кабриолет», «Бухгалтер» — какие-то прыщавые девицы орали в караоке. Да кто же им заводил эту идиотскую музыку? Такой же испанец из деревни, как и они, которому кто-то сказал, что русские это любят. А они, действительно, обожают пошлятину.

Неужели, прощай, Коста-Брава?

Братки с цепями и золотоклыкастыми подружками скоро заполнят твои пляжи и улицы, наложат дань на торговцев, и марокканцы с палестинцами, и пакистанцы с турками после короткой международной резни послушно будут платить.

Российские консульства — гнезда шпионажа и нравственного разврата угнездятся и раскинут мерзкие щупальца во все стороны побережья.

Шикарные виллы на горе перестанут быть шикарными, новые русские построят еще шикарнее.

Появятся названия улиц на русском языке.

И российская серость заполнит золотые пляжи, превращая их в серый цвет, вытравляя запах моря и радости, превращая все вокруг в цвет предательства, пьянства и воровства.

Так и хочется закричать.

Эпилог. Анекдот

Мужик заблудился в лесу. Стоит и орет: \»Ау, ау, ау!\» Сзади по плечу его кто-то хлопает.

Оборачивается — медведь.

Медведь: \»Мужик, чего орешь?\»

Мужик: \»Заблудился, может, кто услышит».

Медведь: \»Ну, я услышал, тебе легче стало?\»