«ОСОБОГО СМЫСЛА В ЖИЗНИ ИСКАТЬ НЕ НАДО»

КАТЕРИНА КУДРЯВЦЕВА

Интервью с Аркадием Красильщиковым

Аркадий Красильщиков, писатель, сценарист, журналист, известен в России прежде всего благодаря сценарию фильма «Путешествие с домашними животными» (гран-при Московского кинофестиваля, 2007 год). В этом году вышла новая книга Красильщикова «Рассказы о русском Израиле». «Букник», любитель дюжево-кутеповского дуэта, прочитал книгу, заинтересовался и отправился беседовать с автором.

КК: Давайте начнем разговор с вашей новой книги.
АК: Нынешняя литература утратила то, что составляло содержание литературы классической: вся она — сострадание. И Диккенс, и Марк Твен, и Толстой, и Пушкин, и Бальзак, и Флобер — всё это построено на сострадании. Пусть даже не на любви к человеку, но на сочувствии к его боли уж наверняка. А теперь это как-то не очень чувствуется. «Рассказы о русском Израиле» написаны из сострадания.
Я не думаю, что я писатель достаточно мощный, и если у меня все же случаются приступы тщеславия, я открываю томик Чехова, перечитываю какой-нибудь рассказ и понимаю, что значит быть писателем, а что — литератором.

КК: В аннотации к «Рассказам о русском Израиле» вы написали: «Почти каждый из рассказов тянет на сюжет полнометражного фильма». Насколько силен в вашей писательской работе «инстинкт» сценариста? И почему вы называете свои рассказы «нефантастическими сказками?»
АК: Еще свои первые рассказы я делал как заявки для будущих фильмов. Что касается нового сборника, то на основе одного рассказа уже написан сценарий. А сказками я называю свои рассказы, потому что всё там заканчивается хорошо, потому что жизнь в них представлена не юдолью печали, а прекрасным даром нам от Господа Бога. Но в реальной жизни это часто совсем не так. Поэтому — сказки. Писать людям о том, что жизнь ужасна — это право гениев. Чехов имел право писать «Мужиков», Достоевский имел право писать «Идиота», а мы, простые смертные, не имеем на это права, это — подлость. Поэтому часто, когда я читаю что-то из современной литературы, мне становится противно. Я все это знаю. Зачем мне талдычить, что жизнь ужасна? Ты мне расскажи, что она хороша. Дать человеку лекарство, поддержать человека — это дело литературы. Бродский имеет право писать самые жуткие стихотворения. Это его право — право гения. Пушкин мог сказать такие страшные слова, что дальше некуда. Это его право. А мы, грешные, — явно не пушкины и не толстые.

КК: В Интернете есть такие сведения о вас: «Работал на заводе, окончил школу рабочей молодежи, затем сделал попытку стать инженером, но безрезультатно. Пришлось поступить во ВГИК». Многие мечтали бы оказаться на вашем месте. А вам — «пришлось». Кто же вас к этому принуждал?
АК: Я и не думал во ВГИК поступать, с кинематографом связываться. У меня было два друга, которые мечтали стать операторами. В то время абитуриентам не давали общежитие. А у меня тетка жила в Москве, у нее была пустая комната. И друзья меня уговорили вместе с ними поехать, чтобы было где жить, сказали — надо! Я отправил какие-то стишки во ВГИК — просто так, чтобы им оказать любезность. А меня неожиданно вызвали. Я и не думал поступать, получилось совершенно случайно. И вот один экзамен — «5», второй экзамен – «5». Меня приняли, а их, бедных, — нет. А я вообще не хотел учиться. Мне было 19 лет, я хотел другого в этом возрасте. Меня только что выгнали из Политехнического института. Я был рабочим, мне очень нравилось — гвозди заколачивал. Друзья заманили — вот и пришлось заканчивать ВГИК. Но потом вкус к этому делу появился.

КК: Почему, приехав в 1996 году в Израиль, вы занялись журналистикой?
АК: Да, тоже «пришлось» — зарабатывал на хлеб. Я защитил диплом как драматург, в России до 50-ти лет делал фильмы, по моим сценариям вышло 20 полнометражных лент. Но в Израиле по профессии нельзя было устроиться. И я не жалею. Журналистика оказалась очень полезной. Я — человек, который всю жизнь сидел в уголочке укромном, ничего не видел и не слышал, а тут был вынужден мотаться по стране и за границу, общаться с огромным числом людей. И еще было счастье, что мне не приходилось каждый день ходить на работу. Самое большое достижение в моей жизни — я мало ходил на работу.

КК: Вы пишете статьи на разные темы, но это всегда злободневно, остро. Однако эти статьи — на русском. Они доходят до ивритоязычного населения? До израильских властей, которые вы критикуете?
АК: Доходили, но редко, редко. В Израиле довольно заметно расслоение между ивритоязычным и русскоязычным населением. «Русские» более правые, коренные израильтяне — более левые. Тут в основном люди, которые не натерпелись от советской власти, поэтому они к социализму, к свободе-равенству-братству и прочему относятся очень лояльно, с симпатией. А мы уже это все прошли, русскоязычному населению это неинтересно. Я довольно злой журналист, но очень добрый писатель и сценарист. А журналист злой, потому что здесь проблемы жизненно важные. Тебя взрывают каждый день, за спиной твой дом, твои дети, внуки. Поневоле приходится быть злым.

КК: Всегда ли ваша критика оставалась «безнаказанной»? Вам не угрожали?
АК: Было, все было. Ведь в моих статьях злость чувствовалась, беспощадность, готовность ответить ударом на удар. Но, понимаете ли, в чем дело — в Израиле нет «гражданской войны». Даже между людьми крайне правых и крайне левых взглядов. Израиль живет за счет того, что люди терпимы друг к другу, они находят компромисс, народ живет любовью, чадолюбием. Поэтому там все в порядке, несмотря на всякие кошмары. Евреи — очень рациональный народ. Ненавидеть, завидовать, тратить свои силы на всякую ерунду — это нерационально. Ну, есть, конечно, все это, но этого ничтожно мало.

КК: Почему вы уехали из России?
АК: Во-первых, потому что я всегда чувствовал себя евреем. Во-вторых, мне всегда это нравилось. В-третьих, я не видел тут будущего ни для себя, ни для своих детей. Ну, а в-четвертых, и это самое главное, человек пишущий обязан быть путешественником, он не имеет права сидеть на месте. Надо быть гением, чтобы, как трус, сидеть в комнате, обитой пробкой, всю жизнь и писать гениальные книги. А я, увы, — не гений. Мне постоянно нужна подпитка, я должен видеть живые глаза, живых людей, слышать живые истории, поэтому я, попав в Израиль, в эту атмосферу, был очень рад. Я стал жить другой жизнью. А другая жизнь — это здорово, когда тебе уже за 50. В молодости многого не ценишь, тебе кажется, что все впереди, а когда состаришься и начинаешь понимать, что уже вот-вот, — хочется успеть что-то сделать от души.

Вот есть такой знаменитый фильм Отара Иоселиани, я его страшно люблю, — «Жил певчий дрозд»: про молодого музыканта, который все хотел написать серьезную музыку, но так и не написал. Он трагически погибает в конце фильма, успев в мастерской своего друга-часовщика вбить в стену гвоздь, на который тот повесил свою кепку. Так вот мне хотелось бы, чтобы, кроме гвоздя, после меня еще что-то осталось. И не только дети и внуки. В этом смысле в Израиле я сделал многое из того, что хотел, но не смог бы этого сделать в России и даже не осмелился бы, наверное.

КК: Сейчас у вас два гражданства — израильское и российское. Можно ли чувствовать себя в равной мере гражданином двух стран? Считаете ли вы, что у вас две родины?
АК: Моя родина — Петербург, Петербург и лес возле — российский, русский лес. Это — моя родина, это то, что я люблю. А вот в Москве я 30 лет прожил, начиная со ВГИКа и кончая отъездом, а к этому городу остался равнодушен. Это не мое. А Питер, который исходил ножками, в каждом подъезде девушек целовал — это мое. Вот эту родину я люблю невероятно. Но домом своим сейчас не ощущаю. Мой дом в Израиле. И я уже не мыслю его в другом месте. В этом доме живут мои дети, мои внуки. И они очень уже далеки от России. Раздвоенность двух сердец — русского и еврейского — она есть. И никуда от этого не деться.

КК: Какие отличия между Россией и Израилем прежде всего бросаются в глаза?
АК: Я живу в Израиле уже 16 лет. Израиль отличается от других стран только одним — там резко понижен градус злобы, там жизнелюбие и чадолюбие — это основные векторы жизни. Я выхожу из дома и вижу столько улыбок на лицах, сколько не вижу в России за месяц. И не американские это улыбки, не искусственные. Просто тебе рады — рады тому, что ты есть, что ты жив-здоров. И детям все радуются. А здесь я могу с внучкой проехать на метро из конца в конец, и никто не улыбнется, хотя она у меня девочка симпатичная, внешность у нее вполне русская, и веселая. Всем сама улыбается, а ей никто не улыбается в ответ. Вот я думаю, в России, когда люди научатся улыбаться, прощать друг другу, будут искать компромисс, когда кончится «гражданская война» наконец, тогда страна будет богатой, счастливой, непьющей и работящей.

КК: Писали ли вы сценарии на заказ? Насколько это трудно?
АК: Да, часто. И это тяжело. Ну, пару фильмов приличных было, а остальное — мусор. К тому же под цензурой писал до 1989 года. В 1989-м сделал сценарий к фильму «Псы», режиссером был Дмитрий Светозаров. Это лучший его, наверное, фильм. Фильм очень знаменитый — последний фильм, запрещенный цензурой к показу в России. Его разрешили в Казахстане, Узбекистане, а в России на него цензура наложила лапу. Фильм очень страшный — тогда я был злой. Даже в сценариях злой, чего потом уже себе не позволял. Время было такое — страшное.

КК: Часто ли режиссеры во время съемок меняют ваш сценарий?
АК: Часто. Работа сценариста — это вообще компромисс. Нужно уметь искать компромисс с режиссером, нужно быть очень дипломатичным, очень осторожным, это – часть профессии, без этого никуда. Вот, например, сценарий фильма «Ленин в Октябре» (2010) у меня заканчивался печально. А режиссер Евгений Руман был категорически против печального конца, он мне говорил, что нынешняя публика этого не поймет, чтобы я с этими «российскими штучками» к нему не лез. Нам, мол, слезы не нужны. Петр Ильич Чайковский с Федором Михайловичем Достоевским не нужны здесь в Израиле. Я его послушался, и мы сделали оптимистический финал, и, наверное, правильно. Вот так каждый раз почти. Только очень плохие режиссеры сценарий не меняют – из-за лени, отсутствия собственного видения.

КК: Сейчас выходит много книг о том, как написать сценарий, даже «великий» сценарий, как создать историю «на миллион». Можно ли научиться писать сценарии или это от Бога?
АК: Да, сценарное мастерство часто от Бога. Когда я учился и писал сценарии, мы думали не о зрителе, а о том, как быть похожими на замечательных сценаристов, режиссеров, как сделать замечательный фильм. Теперь нужно думать о заказчике. А заказчики требуют пошлости. Основной заказчик — пошляк и похабник. И поэтому если ты хочешь преуспеть сейчас, то надо ориентироваться на такого заказчика. Как это ни печально.

КК: Фильм по вашему сценарию — «Путешествие с домашними животными» — получил на Московском кинофестивале 2007 года главный приз — «Золотого святого Георгия». Как правило, в оценках любого авторского кино критики делятся на два противоположных лагеря. А как было с этим вашим фильмом?
АК: Все отрицательные отклики были продиктованы тем, что фестиваль организовывал Никита Михалков и он якобы фильм этот проталкивал на Гран-при. Я совершенно точно знаю людей, которым этот фильм ужасно понравился, а они писали про него гадости. Ну, что в этом фильме плохого? Он вполне пристоен, и приличен, и человечен, и добр, и неглуп — по сравнению с современной массовой продукцией. Я написал очень большой сценарий мыльной оперы в Израиле и сделал ошибку — я написал ее без мочилова, без пошлости, без похабства. И зрителя она особого не получила. Да, есть в мире такое. Голливуд сделал свое дело — никуда не денешься от этого.

КК: А как вы, кстати, относитесь к Никите Михалкову?
АК: Я учился с Михалковым. Это человек, который мне принес массу радости. И в то же время я его ужасно жалею — этот человек решил, что власть, политика и деньги не убивают талант. Они убивают талант. Это его трагедия. Трагедия человека, который мог бы сделать много прекрасных картин. Люблю его «Пять вечеров», «Родню», массу картин. Ну, он свое дело сделал. В общем это характерно для сегодняшней России — власть, деньги.

КК: Режиссер и сценарист Жан-Люк Годар говорил, что в сценарии обязательно должны быть начало, середина и конец, но необязательно в таком порядке. Вы согласны?
АК: В сценарии должен быть анекдот. Должна быть четкая, ясная история, которую можно рассказать в трех словах. Если ее нет — нет фильма. Годар — не мой любимый режиссер, все его советы я не очень ценю, это для меня не авторитет. Из французов — Бессон, пожалуй, это серьезно. Годар — нет. Даже его премьерный фильм «На последнем дыхании» мне никогда не нравился. Годар – слишком левый, слишком озабоченный протокольными истинами. Для меня главное — история. Вот как в «Рассказах о русском Израиле»: придумываешь живую историю — и все получается. Нет истории — нет сценария.

КК: Сюжет фильма Феллини «8 1/2» называют антисюжетом. У Вас был когда-нибудь замысел сделать антисюжетный сценарий, фильм?
АК: Ничего подобного! Железный сюжет в «8 1/2». Режиссер не знает, что снимать, у него нет вдохновения — что делать? Это такой сюжет, о котором можно миллион фильмов снять. И Феллини снял гениальный фильм. У Феллини в каждом фильме четкая, ясная, простая история. Он мой любимый режиссер. Любимый, потому что он еще необыкновенно «литературный» режиссер, его сценарии — это и музыка, и проза. Ну, не во всех, конечно, фильмах. К сожалению, он так же мучился, бегал за деньгами, как и нам, бедным, приходится.

КК: В книге Курта Воннегута «Колыбель для кошки» на свой вопрос к Богу — «в чем смысл всего этого?» — человек получает ответ: «Разве у всего должен быть смысл? Тогда предоставляю тебе найти этот смысл!» Вот вы можете сказать, в чем для вас смысл жизни?
АК: Ни в чем. Чехов когда-то гениально написал, что спрашивать, что такое жизнь, «все равно что спросить: что такое морковка? Морковка есть морковка, и больше ничего неизвестно». Отвечу с пафосом: смысл жизни — это сделать то, что ты должен сделать, догадаться об этом, приложить все силы, чтобы сделать именно это. Вот, пожалуй, для меня смысл жизни. Дворник может работать талантливо, здорово и гениально. В то же время сценарист может работать похабно, глупо и никчемно. Но в принципе особого смысла в жизни искать не надо.

http://booknik.ru