«Откуда нежность у поэта?»

К 70-летию со дня смерти Осипа Мандельштама

«Откуда такая нежность?» — задалась вопросом 18 февраля 1916 года Марина Цветаева. Это зафиксировано в первой же строке стихотворения, обращённого ею к Осипу Мандельштаму. Видимо, её удивлению не было предела в начале их московских романтических встреч этого года. Она даже не стала подбирать рифмы, хотя писать белым стихом ей не было свойственно. Текст настолько органичен, что отсутствие рифмовки не ощущается:

Откуда такая нежность,*
Не первые – эти кудри
Разглаживую, и губы
Знавала темней твоих.

Всходили и гасли звёзды,
Откуда такая нежность? –
Всходили и гасли очи
У самых моих очей.

Ещё не такие гимны
Я слушала ночью тёмной,
Венчаемая – о нежность! –
На самой груди певца.

Откуда такая нежность,
И что с нею делать, отрок
Лукавый, певец захожий,
С ресницами – нет длинней?

Надежда Яковлевна Мандельштам утверждала, что Марина Цветаева будто бы научила Мандельштама любить, расковав «в нём жизнелюбие и способность к спонтанной и необузданной любви…». Может быть. Ей виднее. Но нежность у него была в натуре изначально, что отразилось в его стихах, в его лирике. Причём с самых первых и до самых последних стихотворений. Попробуем объяснить этот феномен рифмованными строками, возникшими однажды под впечатлением цветаевского вопроса:

– Откуда нежность у поэта?
– Да из души.
Другого верного ответа
Ты не ищи.
В его душе котёл безногий
Кипит, бурля.
Добра намешано в нём много
И нету зла.

– Откуда нежность у поэта?
– Да из любви.
Другого верного ответа
Ты не лови.
Его любовь – огонь торопкий –
Горит всегда,
Огонь невидимый и топкий,
Как дно пруда.

– Откуда нежность у поэта?
– Из глаз и слёз.

Давно я знаю мненье это –
Зачем ж вопрос?

Можно, конечно, многое к этому добавить. И, конечно, порассуждать о трагической биографии и судьбе Мандельштама, о его социальных стихах и прозе, о его страхах и мужестве. Это сделают, думается, многие в связи с 70-летием его гибели. Здесь тоже ещё будет немного сказано об этом. Конечно, это очень важно. Участь великого русского поэта Осипа Мандельштама ярка и ужасна. Она вызывает сочувствие и горечь.
Всё же главное в творчестве любого поэта — его стихи и прежде всего его лирика, его внутреннее отношение к природе, к жизни, к женщине. В этом проявляется его главная сущность.

Если говорить вообще о пишущих стихи, то многое можно придумать, написать и зарифмовать, особенно при наличии гуманитарных склонностей и при владении словесной эквилибристикой. Таких примеров множество. А свою неповторимую душу, истинную, без прикрас, настоящий поэт выражает в своей лирике. И здесь всё видно. И здесь не важно, каков он человек в быту и в общении. В лирике он истинный и неповторимый.

Вернувшись к разговору о Мандельштаме, назову и процитирую ряд разноплановых лирических стихотворений Осипа Мандельштама (строчками, строфами, полностью — лучше бы, конечно, полностью, но тогда получится книга, а не статья). При этом главным критерием для отбора стихотворений, приведённых полностью, будет желание их петь. Ведь сам Мандельштам считал, что «в небе танцует золото» и ему «приказывает…петь», т.е. быть лириком, и что «песня лучше всего передаст волнение человека». Он, действительно, по воспоминаниям очевидцев, когда читал свои стихи, почти напевал их, околдовывая и завораживая слушателей.

Вот одно из таких впечатлений: «Он стоял на эстраде, крохотный, острый, как собственный силуэт. И пел. Да, он пел стихи, свои стихи, необыкновенные, какие-то колдовские» (Ида Наппельбаум, «Слепая ласточка»). По воспоминаниям доктора Юрия Гурфинкеля («Подземная река»), «колдовство» Мандельштама отмечала и хорошо его знавшая писательница Анастасия Цветаева: «Мандельштам колдует, он колдун словесный…Он переживал свои горести…Это очень, очень талантливое колдовство». А поэт Эдуард Багрицкий как-то сказал Семёну Липкину: «Я лечу свою астму, когда читаю Мандельштама». Сохранились некоторые немногие записи голоса Мандельштама начала 1920-х годов, где хорошо слышны песенность, мелодичность и чёткий ритм (по правде сказать, мне слышатся у Мандельштама интонации голосов Гумилёва, Маяковского и Есенина).

А.Блок называл это «гумилевским распеванием», которое было для него невыносимо (Дневниковая запись 1920 года), однако, «постепенно привыкаешь», так как стихи Мандельштама лежат «в областях искусства только». Литератор и переводчик А.О.Моргулис, объект серии шуточных стихотворений Мандельштама («Моргулеты»), которые часто начинались словами «Старик Моргулис…», отмечал, что его другу-поэту «присуща поразительная музыкальность», что «чтец своих стихов замечательный». Кроме того: «Ритм ему был врождён. Свои стихи он оркестровал поразительно… Интонации его были очень выразительны и разнообразны…».

Музыкальность (а это и нежность, и лиричность, и эмоциональность) Мандельштама сразу и безошибочно определил и поэт, художник, литературный критик, теософ Максимилиан Волошин, примерно тогда же, когда Цветаева обнаружила необыкновенную нежность у друга-поэта: «, быть может, наиболее музыкальный и богатый мелодическими оттенками из всех современных поэтов…». Музыкальность Мандельштама Волошин обозначил на фоне анализа «голосов» Ахматовой, Цветаевой, Бальмонта, Белого, Брюсова, Блока, Кузмина, Северянина, Ходасевича и других поэтов. При этом надо ещё иметь в виду, что Михаил Кузмин был композитором, учился в Петербургской консерватории у Глазунова, пел свои стихи под рояль, написал музыку для Мейерхольда к пьесе «Балаганчик» Александра Блока, а Игорь Северянин пел свои «поэзы» на четыре мелодии.

Итак, привожу некоторые примеры лирики Мандельштама. Цитировать можно много. Возьму во внимание только самоё моё любимое. Надеюсь, что приведённые стихи и строки никого не оставят равнодушными.
Вот, например, стихотворение Мандельштама 1911 года, где есть любимый им образ луча, есть тут и про нежность. Ощущение нежности были ему дороги, а проявление её естественно. Он мечтал, чтобы «глубже и полнее всю чашу нежности испить», различал даже «весёлую нежность», а говоря об Иннокентии Анненском, заметил, что проявлять нежность при написании стихов «подобает русскому поэту» («О природе слова»). Здесь же были упомянуты им и лучи: «Всю мировую поэзию Анненский воспринимал как сноп лучей, брошенной Элладой».

Стихотворение Мандельштама, которое сейчас предстоит привести, не имеет названия, а так хочется определить его простым словом «Утро». Песня на эти стихи у меня так и называется.

Скудный луч холодной мерою
Сеет свет в сыром лесу.
Я печаль, как птицу серую,
В сердце медленно несу.

Что мне делать с птицей раненой?
Твердь умолкла, умерла.
С колокольни отуманенной
Кто-то снял колокола.

И стоит осиротелая
И немая вышина,
Как пустая башня белая
Где туман и тишина…

Утро, нежностью бездонное,
Полуявь и полусон,
Забытьё неутолённое,
Дум туманный перезвон…

Боже, какой мёд, сколько здесь нюансов той самой нежности и любви к природе, к человеку и к тому, что видит поэт вокруг себя и в себе. Каждую строку хочется спеть. И это написал двадцатилетний поэт. Ахматова говорила, что Мандельштам сразу стал сочинять зрелые стихи. Она восклицала: «…Кто укажет, откуда донеслась до нас эта новая божественная гармония, которая называют стихами Осипа Мандельштама». (Когда писалась эта статья, мне позвонила старшая внучка Анастасии Ивановны Цветаевой, переводчица Маргарита Андреевна Трухачёва-Мещерская, с которой мы дружим уже 6 лет, и попросила что-нибудь спеть. Прослушав песню «Утро», она сказала, что «отключилась от всех своих бед и трудов и испытала подлинное отдохновение»).

Женщин, в которых влюблялся и которыми увлекался Мандельштам, было несколько. До его женитьбы на киевской художнице Надежде Хазиной это, в частности, Марина Цветаева и Ольга Арбенина. Женатый поэт тоже не раз влюблялся, например, в Ольгу Ваксель, Марию Петровых, Наталью Штемпель. Поэту без влюблённостей нельзя. А какие стихи при этом рождались!

К актрисе и художнице Ольге Арбениной, в которую были влюблены чуть ли не все питерских поэты, обращены несколько стихотворений Мандельштама.

Например, такие строки из стихотворения «Мне жалко, что теперь зима…»:

Ты всё толкуешь наобум,
От этого ничуть не хуже.
Что делать: самый нежный ум
Весь помещается снаружи.

Ольга Арбенина вызывала жгучую ревность Мандельштама, замешанную на нежности к ней:

Ещё одно мгновенье,
И я скажу тебе:
Не радость, мученье
Я нахожу в тебе.
И, словно, преступленье,
Меня к тебе влечёт
Искусанный в смятеньи
Вишнёвый нежный рот.
(«Я наравне с другими…», 1920)

Впереди у поэта были неисчислимые переживания, связанные с бездомьем, нуждой, разочарованиями, невозможностью издаваться, первым арестом, ссылками, болезнями, попыткой самоубийства… И несмотря на все ужасы его жизни и судьбы, он до самых последних своих стихотворений, написанных в страшном 1937 году, сохранил свою нежность, и у него даже усилился внутренний лирический гул. Тут уместны воспоминания Ахматовой о своём друге, когда ему было чуть больше сорока (февраль 1934 года): «К этому времени Мандельштам внешне очень изменился, отяжелел, поседел, стал плохо дышать — производил впечатление старика, но глаза по-прежнему сверкали (выделено мною. — Ю.З.)» Хорошо сказал об этом и русско-американский писатель из Бостона Борис Гофман в своей работе «Генетический код поэта Мандельштама»: «Мощная душа его свято хранила жар молодости»).

Прежде, чем обратиться к стихам 1937 года, напомню некоторые строфы, написанные до этого года, но после 1920 года.

Взгляни – в моей руке лишь глиняная кринка,
И верещанье звёзд щекочет слабый слух,
Но желтизну травы и теплоту суглинка
Нельзя не полюбить сквозь этот жалкий пух.
(«Кому зима – арак* и пунш голубоглазый…», 1922)

* Арак – водка плодовая (Вл.Даль).

Плод нарывал. Зрел виноград.
День бушевал как день бушует:
И в бабки нежная игра,
И в полдень злых овчарок шубы…
(Грифельная ода, 1923)

Я буду метаться по табору улицы тёмной
За веткой черёмухи в чёрной рессорной карете,
За капором снега, за вечным, за мельничным шумом…
(«Я буду метаться по табору улицы тёмной…», обращено к Ольге Ваксель, 1925)

Куда как страшно нам с тобой,
Товарищ большеротый мой!

Ох, как крошится наш табак,
Щелкунчик, дружок, дурак!
(«Куда как страшно нам с тобой…», обращено к жене, 1930)

Полюбил я лес прекрасный,
Смешанный, где козырь – дуб,
В листьях клёна – перец красный,
В иглах – ёж-черноголуб.
(«Полюбил я лес прекрасный…», С.Клычкову, 1932)

Когда душе и торопкой и робкой
Предстанет вдруг событий глубина,
Она бежит виющеюся тропкой
Но смерти ей тропинка не ясна.
(«Когда душе и торопкой и робкой…», А. Белому, 1934)

Не серчай, турчанка дорогая:
Я с тобой в глухой мешок зашьюсь,
Твои речи тёмные глотая,
За тебя кривой воды напьюсь.

Наша нежность – гибнущим подмога.
Надо смерть предупредить – уснуть.
Я стою у твёрдого порога.
Уходи, уйди, ещё побудь.
(«Мастерица виноватых взоров…», обращено к М.Петровых, 1934)

Я тяжкую память твою берегу,
Дичок, медвежонок, Миньона,
Но мельниц колёса зимуют в снегу,
И стынет рожок почтальона.
(«Возможна ли женщине мёртвой хвала?..» На смерть О.Вексель. 1936»)

Как подарок запоздалый
Ощутима мной зима:
Я люблю её сначала
Неуверенный размах.

Хороша она испугом,
Как начало грозных дел –
Перед всем безлесном кругом
Даже ворон оробел.
(«Как подарок запоздалый…», 1936)

Все увлечения Осипа Мандельштама были кратковременны, и он оставался верен своей жене, которая его любила, ценила, понимала. Надежде Яковлевне Мандельштам мы обязаны тому, что она опекала беспомощного в быту мужа и при этом гениальную творческую личность. Её же трудами и изощрёнными усилиями были сохранены и прокомментированы стихи великого поэта. В нежном стихотворении поэта конца марта — начала мая 1937 года, обращённом к жене, заиграл образ луча, тихо прозвучавший у него в 1911 году.

О, как же я хочу,
Не чуемый никем,
Лететь вослед лучу,
Где нет меня совсем.

А ты в кругу лучись –
Другого счастья нет –
И у звезды учись
Тому, что значит свет.

Он только тем и луч,
Он только тем и свет,
Что шёпотом могуч
И лепетом согрет.

И я тебе хочу
Сказать, что я шепчу,
Что шёпотом лучу
Тебя, дитя, вручу.
(Стихотворение имело несколько вариантов)
Песня на эти стихи получила название «Луч».

В те же весенние дни 1937 года, а точнее 4 мая этого года, Мандельштам пишет стихи, где фигурирует образ молодой женщины, воронежского друга Мандельштамов, учительницы Натальи Штемпель. О ней поэт говорил: «Наташа владеет искусством дружбы». Она понимала, с кем ей посчастливилось общаться. Она была чутка к поэтическим прозрениям Осипа Мандельштама. А как это было важно для поэта, тем более в той жизненной и творческой ситуации, в которой он находился в Воронеже. В конце концов, Мандельштам даже объяснился ей в любви. В одном из ей посвящённых стихотворений отражено его душевные метания между ней и женой («На меня нацелилась груша да черёмуха»), говорится об их «двоевластии»: «Что за двоевластье там? В чьём соцветьи истина?».

Это хорошо понимала проницательная Надежда Яковлевна, сказавшая как-то Наташе Штемпель при встрече через много лет: «Это о нас с вами». Она вообще считала, что «прекрасные стихи Наташе Штемпель стоят особняком в любовной лирике Мандельштама».
И самые последние известные поэтические стихи из воронежских тетрадей опять посвящены Наталье Штемпель. Это как бы его завещание ей. Мандельштам считал их лучшими из им написанного вообще. В свою очередь строгий ценитель творчества коллег Анна Ахматова сочла эти стихи лучшими лирическими стихами ХХ века.

Приведём их полностью.
К пустой земле невольно припадая,
Неравномерной сладкою походкой
Она идёт – чуть-чуть опережая
Подругу быструю и юношу-погодка.
Её влечёт стеснённая свобода
Одушевляющего недостатка,
И, может статься, ясная догадка
В её походке хочет задержаться –
О том, что эта вешняя погода
Для нас – праматерь гробового свода,
И это будет вечно начинаться.

Есть женщины, сырой земле родные,
И каждый шаг их – гулкое рыданье,
Сопровождать воскресших и впервые
Приветствовать умерших – их призванье.
И ласки требовать от них преступно,
И расставаться с ними непосильно.
Сегодня – ангел, завтра – червь могильный,
Что было поступь – станет недоступно…
Цветы бессмертны, небо целокупно,
И всё, что будет, – только обещанье.

После этих шедевров, которые принадлежат вечности, Мандельштам написал в 1937 году ещё несколько стихотворений. В одном из них под названием «Стансы» («Необходимо сердцу биться…») опять промелькнуло слово нежность:

Да, мне понятно превосходство
И сила женщины – её
Сознанье, нежность и сиротство
К событьям рвутся – в бытие.

Следующей весной, как и в первый раз в мае, его арестуют, а 27 декабря 1938 года он умрёт при невыясненных до конца обстоятельствах в пересыльном лагере Владивостока, расположенного между Амурским заливом и Сапёрной сопкой (заключённые называли этот лагерь «Вторая речка» по имени причала и железнодорожной стации, находящихся в нескольких километрах от лагеря). В «Вашингтонском музее русской поэзии и музыки» находятся материалы по этому лагерю, полученные из Владивостока с помощью американских друзей музея — супругов Ирины и Игоря Смоляр, бывших жителей этих мест.

Среди имеющихся материалов — план лагеря, фотографии части построек, копия протокола отождествления под грифом «секретно» от 31 декабря 1938 года. Согласно этому протоколу Мандельштам Осип Эмильевич умер 27 декабря 1938 года. Владивостокский краевед Валерий Марков и Председатель «Московского Мандельштамовского общества» Павел Нерлер называют ещё акт о смерти, где указана та же дата 27 декабря и время 12 час. 30 мин. Поэт промучился в лагере 77 дней. Лагерь постоянно расширялся. В отдельные времена в нём содержалось по несколько тысяч человек. Трудоспособных заключённых отправляли морем на Колыму. Мандельштам был помещён в барак №11. Будучи крайне ослабленным физически и травмированным лагерным бытом и общей ситуацией заключения, он умер прежде всего от истощения и ужаса.

Несколько слов о памятниках поэтам Серебряного века, поставленных в последние годы в России. Этой чести удостоились, наконец, в XXI веке Марина Цветаева, Анна Ахматова, Иван Бунин. Ждут своих монументов Борис Пастернак, Николай Гумилёв.

Осип Мандельштам энтузиастами тоже не был забыт. Первым откликнулся Владивосток, где погиб поэт. Необыкновенно одаренный скульптор и очень порядочный человек Валерий Ненаживин поставил первый вариант памятника из бетона во дворе своей мастерской ещё в 1980-е годы, т.е. примерно там, где ранее располагался лагерь «Вторая речка». Теперь чугунный вариант памятника стоит на территории филологического факультета Владивостокского государственного университета. У Фонтанного дома, где расположен музей Анны Ахматовой, лежит посвящённый Мандельштаму камень. И сразу два солидных памятника установлены этой осенью, что, конечно, приурочено к 70-летию гибели Осипа Мандельштама в ГУЛАГе. Один — в Воронеже 2 сентября, а другой — в Москве 28 ноября.

К открытию памятника в Воронеже были направлены из Америки по просьбе местного краеведа, коллекционера и председателя инициативной комиссии по увековечению памяти О.Э.Мандельштама Олега Григорьевича Ласунского три приветствия: два из Нью-Йорка — от газеты «Новое Русское Слово» и от художественной галереи «ИнтерАрт» и одно из Вашингтона — от «Музея русской поэзии и музыки». (Копии этих приветствий хранятся в вашингтонском музее).

В американских приветствиях для Воронежа отмечены заслуги старейшей американской ежедневной газеты на русском языке «Новое русское слово» в публикации стихов Осипа Мандельштама, когда в СССР «стихи его «на разрыв аорты» были скрыты от народа», сообщено о наличии в «Вашингтонском музее русской поэзии и музыки» большого мандельштамовского раздела, а на «Аллее русских поэтов и композиторов» в D.C. мандельштамовского дерева и памятной именной плиты. Владельцы галереи «ИнтерАрт» дали высокую оценку проекту воронежского памятника Мандельштаму (скульптор Лазарь Гадаев).

Осип Мандельштам был очень умён и образован, обладал высочайшей культурой и кристально чистой душой, всегда был самим собой, оставаясь тонким и ранимым лириком. Его стихи содержали глубочайшие смыслы и «потрясали необыкновенной наблюдательностью, сказочным блеском подробностей» (Семён Липкин, «Угль, пылающий огнём…»).

В начале марта 1937 года он, отчётливо сознавая своё положение, обратился к потомкам со следующим гениальным стихотворением-завещанием:

Заблудился я в небе – что делать?
Тот, кому оно близко, – ответь!
Легче было вам, Дантовых девять
Атлетических дисков, звенеть.

Не разнять меня с жизнью: ей снится
Убивать и сейчас же ласкать,
Чтобы в уши, в глаза и в глазницы
Флорентийская била тоска.

Не кладите же мне, не кладите
Остроласковый лавр на виски,
Лучше сердце моё разорвите
Вы на синего звона куски…

И когда я усну, отслуживши,
Всех живущих прижизненный друг,
Он раздастся и глубже и выше –
Отклик неба – в остывшую грудь.

Юлий ЗЫСЛИН
Декабрь 2008
Вашингтонский музей русской поэзии и музыки
www.museum.zislin.com