Ответное послание

… отвори эту дверь, ты за ней родился, будь так
добр или нежен, не знаю, так больше нельзя,
говори, говори.
1975
Владимир Гандельсман. Посвящение

После долгих пауз,
все более долгих,
странным кажется пафос
рифм, после стольких

пауз кажется жизнь в осколках
стихов отраженной лживо,
в этих признаниях и обмолвках,
друг, не ищи поживы.

Владимир Гандельсман. После долгих пауз…

Если бы девальвация критических определений не достигла бы такого ужасающего предела, то я с полным правом, нисколько не сомневаясь в сообщаемом, сказал бы, что сборник Владимира Гандельсмана «Разум слов» (М.: Время, 2015) есть лучшая поэтическая  книга, вышедшая на русском языке за двадцать лет после ухода Иосифа Бродского.

Дело не в моих предпочтениях и оценках, а в объективном факте. (К слову, на последней странице сборника приведены положительные цитаты из Бродского о Гандельсмане. А известно, что Иосиф Александрович был достаточно щепетилен в рекомендациях, касающихся литературы.)

1. Написанное американским питерцем за четыре десятилетия работы со словом есть поэзия в сущности своей. Не начитанность, не образование, не литературность как признаки поэтической культуры, а существование в поэзии, которая тут без условностей и банальности равносильна самой жизни.

Владимир Гандельсман не просто мыслит словом. Он живет им, проживая все, что касается каждого от себя, от первого лица. Не так, как принято, когда личное передается в виде некоего обобщения, а личное как индивидуальное, через себя и о себе. Это собственный опыт, свои чувства, мысли, разочарования, переданные несочиненным, а записанным, возникшим как бы само по себе словом.

Здесь нет привычного образа лирического героя, второго «я» поэта. Тут сам поэт, рассказывающий историю наличного бытия жестко, прямо, нелицеприятно и правдиво, как она воплощается в завершенном слове.

Заметим, что вторая часть книги «Разум слов», та, куда вошли стихотворения, написанные после 2000-года, называется – «Стесненная свобода». Мне кажется, что так могла бы , в принципе, быть обозначена настоящая поэзия, то, что требует выхода, фиксации на бумаге и ограничено возможностями речи, понимания и соответствия осознанного в выраженном. (Обратим внимание и на то, что большая часть книги – то, что написано до начала нынешнего века, так что вторая часть, меньшая по объему, как бы оставляет будущие страницы незаполненными, открытыми для продолжения. Поэтому перед нами не итог творчества подлинного поэта, а некоторый рубеж, веха его деятельности, часть его жизни.)

Обратим прежде всего внимание на то, что  поэзия Владимира Гандельсмана именно питерская, несколько метафизическая, герметичная даже, с болью и жесткостью при всей ее искренности.

Питерская и тогда, когда автор жил  в СССР. И теперь, когда он проживает в Штатах и наездами бывает в России.

Город, как место рождения, его атмосфера, естественно, отражаются в мировосприятии пишущего стихи. Ленинград вспоминается здесь улицами, стадионами, школьными буднями, детскими прогулками и восприятием мира и себя в нем. Родственниками, увиденными в БДТ спектаклями, прочитанными тогда книгами.

Он обнаруживает себя и в бытовании в эмиграции, как точка отсчета, как то, что никогда никуда не уйдет, будучи мерилом всего сущего, тем, что вошло в жизнь с рождения в страшно памятном 1948 году.

Важно еще уточнить, что между тем, что в душе поэта возникло в семидесятых и продолжается теперь – нет стилистической разницы, разброса, границы. Такое впечатление, что все, вошедшее в книгу «Разум слов» (также названа и первая часть ее) написано будто бы сразу, поскольку не чувствуется, не слышно разноголосицы. Это одна, как-то начатая, история о себе и о мире, продолжающаяся снова и снова.

По сути, да – дневник. Но, как говорится, есть дневник и дневник. Исходя из того, что у Гандельсмана как раз не имеет значение литературность, его поэзия выламывается, выбивается из моря стихов, написанных правильно и гладко, так, что образ автора размывается. И к ним можно подставить любую фамилию. Эти строки, чужие, бесполые и поверхностные, рифмованная нравоучительность в духе советской поэзии, идеологичной и никакой по сути своей, не считая немногих исключений.

У Гандельсмана – все не так. Он говорит то, что касается лично его. Если в его строках, порой коротких и с инверсиями, чувствуется ток времени, нервная рябь впечатлений, которые знакомы по общему времени переживания того же в те же годы, что и у поэта – то не в том была задача автора, чтобы указать на подобное. А в том, чтобы сказать о своем так, чтобы оно стало весомым, значимым не только для него.

Да, повторим – дневник. Все – от погоды до чтения, все, что оставило след в душе и стало удивительными по силе и откровенности, порой, несколько излишней, стихами.

Имена писателей и поэтов перечисляются у Гандельсмана не потому, что ему надо было показать свою осведомленность в истории литературы. (Он здесь не идет известным поэтическим путем, цитируя мысли других и выступая в роли как бы культуртрегера.) Каждое знакомое имя – Достоевский или Стерн, Гоголь или Гомер, Данте или Пастернак и etc. есть освоенное, усвоенное настолько, что, даже не став своим по природе своей, существует наряду со своим.

Отсюда и свободное использование цитат, которые так легко входят в стихи Владимира Гандельсмана, что, кажется, они уже не совсем чужие мысли, а то, что, быв иным, обрело новую какую-то ипостась в его произведениях.

Отсюда и удивительное словотворчество, когда не ради рифмы или ритма, а как бы импровизационно, естественно и оправданно возникают новые слова или формы их, обостряя читаемое в его сборнике, уточняя его мысль, оживляя ее до совершенства, максимального достижимого силами частного и честного по отношению к своему призванию человека.

В разных местах книги возникает то, что следует считать как бы сравнительным анализом: двойной план, когда говорится об одном и том же, но в разное время или в других координатах пространства. В результате оказывается, что различий нет, а есть – единство, целостность поэтического восприятия действительного, как единственно необходимого и бесконечного.

Вопрос не о том, нравится ли поэзия Владимира Гандельсмана или нет. Это, как правило, дело вкуса.

Разговор о том, что его книга есть выражение того, чем должна быть поэзия, чтобы быть самой собой.

И это  – априори и аксиоматично в том, как определяет себя Владимир Гандельсман – современный поэт, гражданин двух империй. Одна из которых – Слово.

2. Несколько слов по поводу стихов Владимира Гандельсмана. Так он пишет о том, что для него дорого и непреходяще на всю жизнь.

Человек оттуда родом,
где пчелиным лечат медом,
прижигают ранку йодом,
где на плечиках печаль,
а по праздникам хрусталь.
Что ты ищешь под комодом?
Бьют куранты. С Новым годом.
Жаль отца и маму жаль.

А вот так о себе, как пишущем стихи. Снова две стороны одного и того же, сходящиеся в одном.

Но человек, склоненный над столом,
не слышит, как стучит металлолом
и мертвые клешни передвигает,
он времени волну одолевает,
и все его живое существо
втройне одарено одним мгновеньем:
июльским днем, бессмертным помышленьем
и точным воплощением его.

……………………………………………………………………………

… из тех, кто ждет звонка и до звонка
за миг уходит из дому, из тех
кому не нужно ничего, пока
есть неинтересующее всех,
из тех, перебирающих листы
с печатными столбцами, находя
в них водяные знаки красоты
и – ничего немного погодя,
из тех, себя увидевших в родне,
как в зеркалах возможного, от них
бежавший и привязанный вдвойне
к отвергнутому, из еще живых…

И так – люблю. В первом из приведенных стихотворений – в годы зрелости, в СССР, когда он, подобно рокерам того времени работал в кочегарке, чтобы быть свободным максимально от окружающей его социальной демагогии. А во втором – переходя от частного к обобщению, когда любовь уже больше, чем потребность друг в друге мужчины и женщины.

Лучшее время – в потемках
утра, после ночной
смены, окно в потеках,
краткий уют ручной.

Вот остановка мира,
поршней его, цепей.
Лучшее место – квартира.
Крепкого чая попей.

Мне никто не поможет
жизнь свою превозмочь.
Лучшее, что я видел –
это спящая дочь.

Лучшее, что я слышал –
как сквозь сон говоришь.
«Ты кочегаркой пахнешь…» –
и наступает тишь.
………………..

P.S.

Зачем я оказался здесь – не знаю,
и почему бесценной стала ты,
жизнь, без которой холодно зияю?
Кто говорил: вернись до темноты?

Зачем, когда вечерним часом ранним
я шел на голос твой, по простоте,
души, с подслеповатым послушаньем, –
зачем я не нашел тебя нигде?

Он видит окраины советские и американские одинаковым взглядом, поскольку окраинность есть не городская величина, а духовная, то, что есть отрешенность от духовного, превращаясь в банальность будничного пребывания там или здесь тогда или недавно.  Первое – про СССР и Ленинград, второе – про Америку.

Ничего нет грустнее кирпичных заводов предместий,
известковых окраин из досок белесых и жести.
Как здесь люди живут? Как? (особенно после обеда)
пахнут щами? ложатся в песок? как дается им эта
полужизнь? почему они не умирают
от прохлады и влажности  мысли о море, только пот утирают?
………………………..

О, вечереет, чернеет, звереет река,
рвет свои когти отсюда болят берега,
осень за горло берет и сжимает рука,
пуст гардероб, ни единого в нем номерка.

О, вечереет, сырее платформа, сорит
урнами праха, короткие смерчи творит,
курит кассир, с пассажиркою поздней
острит,
улица имя теряет, становится стрит.

Я на другом полушарии шарю, ища
центы, в обширных, как скука, провалах
плаща,
эта страна мне не впору, с чужого плеча,–
впрочем, без разницы, если сказать сгоряча.

Разве поверхность почище, но тот же
подбой,
та же истерика поезда, я не слепой,
лучше не быть совершенно, чем быть не
с тобой.
Жизнь – это крах философии. Самой.
Любой.

То ли в окне, как в прорехе осеннего дня,
дремлет старик, прохудившийся корпус
креня,
то ли ребенка  замучила скрипкой родня,
то ли захлопнулась дверь и не стало меня.

И в качестве финального аккорда – поэтическое, человеческое кредо.

Стол дощатый, на столе
перелистывает ветер Бытие.

Это чисто и легко –
брать дыханием парное молоко.

Больше не с кем говорить,
остается непредвиденное – жить.

Я не знаю, ты о чем, –
бормочи, мы это после наречем.

3. Когда-то, возможно даже в конце прошлого уже века, в одном известном толстом литературном журнале прочитал подборку стихотворений  Владимира Гандельсмана. Наверное, это была первая встреча с его поэзией. Она запомнилась. Имя автора, его строки отложились в душе.

Начав читать книгу «Разум слов», все думал, найду ли, обнаружу ли те строки, что давно поразили меня у Гандельсмана, намекнули сразу и окончательно на то, что поэт он первоклассный и истинный.

Конечно, что-то нашлось в сборнике его поэзии, где сотни стихов набраны мелким шрифтом, следуя сплошняком друг за другом, практически без перерыва, как бы пунктиром.

И то, что было знакомо по изначальному приятию, по чуткому и радующему ощущению, и то новое, что я прочитал неторопливо, уважительно и благодарно – подтвердили, что первое чувство было верным, и что поэтическая интонация Владимира Гандельсмана теперь проросла доказательно, ясно и неординарно, будучи сутью того, что есть жизнь, как поэзия, поэзия, как жизнь, равенство, равносильное с обеих сторон движения к идеалу и гармонии, где сказанное есть отклик на вечное и пресуществующее, подлинное, основополагающее, данное нам в мыслях, чувствах, поступках. Здесь – и словах.

Илья Абель