Павел Кричевский | Стихи

 

Пугливость снов и стихов

Засыпая, осторожно входи
в родину взгляда – сон,
чтобы не вспугнуть сновидение,
как поэт – свои стихи,
пытаясь их записать
и одевая их в рифмы.

Вспугнутые сны и стихи
перестают взаимно отражаться –
разбивается то невидимое зеркало,
из которого возникает
и в которое уходит
живое
в мертвом мире фантомов.

***
Невидимая, не воплощенная в слово,
ты рисуешь ночь
на тонком пергаменте сна.

Оживают тени – ночные птицы.
Их глаза излучают свет.
Я сжигаю в нем ночь
и вижу тебя.

Лин — Орфею

1.
Не зови Эвридику назад.
Она была светом,
а стала тенью.
Не зови её
в это пустое место.
И коль ты в нем остался,
значит — свет и тень в тебе
пожрали друг друга.

Это пустое место,
в нем нет света и тени, —
только слепящий взгляд
тебя, который остался.

Не ищи слов, не ищи ответа.
Все, что ты можешь сделать словами, —
подсмотреть как в них застывают тела,
истекая молчанием
и достать до дна своего неба.
Ответ – это мертвая плоть,
которую едят и не могут бросить
вопросы – живые птицы.

Не бросай слова уходящим,
они не поднимут их,
и слова вырастут
в мертвые строчки и рифмы.
Никогда не ищи рифмы.
Рифма – это труп,
на котором корчатся слова
и не могут взлететь.

Рифма – это дно яви.
А по ту сторону
ответов-рифм
и дна ночи — забытья без снов
ждет бездонность
ночи бессонной.

2.
Долетает до нас
чахоточный блеск молний
и харканье грома,
а мы называем их:
боги сходят на землю.

Долетают до нас
осколки звезд,
а мы называем их:

звездный дождь.

Долетают до нас
осколки страсти ночи с любимой,
а мы называем их:

стихи и песни.

Долетают до нас
запах теплого хлеба,
вина терпкий вкус,
а мы называем их:

поминки по ушедшим.

А по ту сторону
Ответов и рифм
ждет бездонность
бессонной ночи.

3.
Бессонная ночь –
меж вдохом и выдохом
воздуха тело.
Невидимостью свободный,
рожден он был шепотом звезд.
И теперь, обреченный
быть брошенным в топку тебя,
застыл и прислушался.
Слышит: мгновение-мир.

О чем говорю тебе?
Что такое бессонная ночь?
Лишь она есть одна.
То – прозрачная тонкая ткань,
на которой навалены жизни лохмотья.
Их сожги, обожгись,
и, зренье теряя, успей рассмотреть:
всё, что живо, живет только там –
по ту сторону света.

Не зови Эвридику назад.
Иди за ней — в её бессонную ночь.

Они

Они кричат, хлебнув портвейна:
«Пьянит нас бродский, он герой
поэзии!», другие рейном
хмелеют, приняв по второй,

т.д., т.п. Благоговейно
дневной, ночною ли порой
кружит нетрезвых мнений рой
и льет на имена елей. Но

под жирной плёнкою имен,
под бодрым карканьем ворон
и с содранною ими кожей

живут, сумняшися ничтоже
живые капли слов. Их яд
кто пьет – портвейн стихов творят.

Скоро апрель

Серен Кьеркегор был импотентом
и бросил свою возлюбленную Регину Ольсен.
Она смогла пережить этот момент, но
так и не поняла, почему он ее бросил.

Даже спустя полвека она считала,
что он пожертвовал ее философии.
А он умер в 42, истекая любовью талой
к Регине. И создав для нее Утопию.

Я имею в виду то, что он написал о Вере.
Она верила в эту жертву. Она жила долго.
Хрупкость жизни целее всего в апреле.
И птицы поют еще не из чувства долга.

Как помирились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем

Молния коридорная — секретарша
мечется из одного кабинета
в другой. Спор боссов страстен.
Иван Иванович думает,
что он главнее, потому как старше,
Иван Никифорович, понятно,
с ним не согласен.
Мечут молнию, а она не сгорая
так и живет, зажигая.

Сноска: Иваны – поэзия и проза.
Секретарша – строчка.
Смысл существования Иванов –
в этом споре.
Здесь приходится
поставить в сюжете точку,
т.к. усталая секретарша
заснула в коридоре.

Наконец освобождаясь,
она, нагая,
посапывает сладко,
все нагее и сюжетнее.
Во сне то становясь в рифму,
то наоборот, выскальзывая и убегая-
обычно спрятанные
в бодрствующем теле
отпускает повадки.

Начинается постскриптум.
В панике Иваны
ищут везде, но раздетую
ее не замечают.
Заглядывают даже в зеркала.
Их рожи-диваны
Меблируют зазеркалье
для потомков.
Не отвечая
на зов ее сладкого сопенья,
так и остаются собственными
отражениями.

(Раньше ведь как? – меж собой пиная,
не входили вглубь,
зеркало вброд переходили).
А она так и живет во сне наи-
живейшая в этом мире фантомов.

Вот так-то, Вани!

Первая ночь Робинзона на острове

На острове, который я вовсе не выбирал
цветы такие, что за них и отдать жизнь
не грех – было б кому, а , черт бы их подрал, —
облака – скорее Бога вчерашние чертежи

с пометкой «Проект Завтра», оставленные секретарю,
произведенному в ангелы собственною больной
мечтой. И, сидя на дереве, я уже не повторю
имя того, кто назывался некогда мной.

Над головой, между тем, луну спелую, как банан,
и под ногами – банан спелый, как эротический сон
воспринимаю как черта рваные письмена,
в коих читаю: «Хана!» и, думая, что влюблен

в ясность этой последней ночи, засыпаю и тут
наконец, вижу все как есть без прикрас
и повторов – свою усталую жизнь, бег минут
и бредущий по небу, по мне, наступающий на меня (еще немного букв и – хана!) неотвратимо
рассветный час.

Театральное

Жене Резниченко

1.
В зрительном зале не Бог весть, какой уют:
ни кола, ни двора, только холод, стул да минут
пара, чтоб подружиться с дышащим рядом и от
него отведя взгляд, оценить эшафот,
возведенный на сцене. Впрочем — это не труд,
а, скорее, — игра: открою глаза — ведут
друг друга. Закрою — слышу, как падает голова,
и каждый раз учусь получать цифру «два»
не сложением, а вычитанием «жив» из «живой»,
и, сомневаясь в роли, могу покачать головой
(вариант: будучи уверен, что на «первый-второй»
расчет меня не коснулся, окунаюсь с головой
в деление без остатка) и подышать в затылок. Зал притих.
Актеры все пристальнее всматриваются в зрителей. В их
глазах молчание при наличии шей –
всего лишь поза, притом нелепая. В ней
скрыто желание понять, — что же может произойти,
если при выходе на сцену вдруг собьешься с пути?

Я слово «вдруг» считаю ошибкой и входящие в роль
послушно исправляют ее навсегда. Перо ль
притупив, проливают чернила, иль проще — вечной возне пера
предпочитают скромные жесты: поклон, топора
ответный равнодушный кивок… А вслух «Пора!» –
отбивают ноги, обретая путь. Друг, это медлить мотив
того, кто на сцене не жил, т.е. настолько лжив,
сколько осталось скрипеть перу, завершая подсчеты. Время есть
тело, деленное на всех. Путь не здесь,
не туда и не там. Когда вариантов нет,
уходят по одному. Ответ бывает не от семи бед.

Я как положено сгорблен под тяжестью лет,
зрачки еще реагируют на слабеющий свет,
продаю чернила, покупаю гуталин для сапог
и танцую туда, где молчание — не порок, но — порог.
Горбатого не исправит ни поговорка, ни новый дом.
Эта ночь за окном никогда не станет огнем.