Сергей Шачин | Отщепенец

ALMA MATER

Москва, июль 1970-го, проспект Маркса (ныне Моховая), 19. Я, первый парень на деревне, сижу на траве на «психодроме» – так у студентов назывался скверик перед старинным зданием МГУ – и чувствую себя совсем чужим. Вокруг суетятся девочки в замшевых мини-юбках, ребята в заграничных джинсах и в сорочках немыслимых расцветок. А на мне – клеши, пошитые из армейского отреза цвета хаки, наверное, одна на всю толпу нейлоновая белая рубаха и неуместная в июльскую жару «битловка». Но заново прибарахляться поздно. Совсем скоро – грозные экзамены.

– Вы из армии? – на меня смотрит милая блондинка. – Вне конкурса пойдете? Как я вам завидую!

– Из армии??? Почему вы так решили?

– По штанам! На вас же солдатские штаны? Только фасон у них немножко странный. Сами перешивали или подружка помогла?

Да, самые жестокие существа на свете – это, бесспорно, женщины и дети. И разница лишь в том, что дети не понимают, что творят, а женщины…

Когда мы относили документы в приемную комиссию, отец, который вызвался меня сопровождать, сказал:

– Постой! Давай еще разок обсудим. Может, ты все-таки пойдешь в Высшую школу КГБ? Я кое с кем поговорил – тебя возьмут, хотя ты в армии не отслужил и в органах не поработал. Зато у тебя аттестат зрелости прекрасный. Ну, и происхождение значение имеет… Я сам когда-то окончил эту школу. Образование она дает прекрасное. Вдобавок связями серьезными обзаведешься, получишь доступ к самой разной информации… А писаниной – извини, литературой – можно и на досуге заниматься.

Теперь, вдосталь насмотревшись, как купаются в шальных деньгах – кто в бизнесе, а кто на самых разных должностях – бывшие «комитетчики», я думаю: наверное, отец был прав… Но то сейчас. А тогда уперся рогом: нет, только в МГУ за своим единственным призванием!

– Ну, как знаешь, – с сожалением вздохнул отец.

Профессия журналиста при советской власти котировалась гораздо выше, чем сейчас. Поэтому журфак считался факультетом элитарным. Тем более в МГУ. Конкурс – полста человек на место. Проходной балл – двадцать из двадцати возможных. То есть надо четыре «пятерки» получать. Я получил три «четверки» подряд – неплохо для выпускника сельской школы, но… Перед последним экзаменом, когда стало очевидно, что я не добираю до «двадцатки», отец спросил:

– А ты правила для поступающих внимательно читал?

– Читал, конечно!

– Ну-ка снова прочитай. Вот эту строчку: «Для абитуриентов, имеющих два года стажа работы по специальности, проходной балл – 16».

– Но у меня нет никакого стажа!

– Да, я ошибся – рановато тебе в школу КГБ. Сообразительности не хватает…

Вечером отец уехал – мол, дома возникли неотложные дела. И появился только через пару дней, когда я уже сдал последний экзамен.

– Ну что?

– По истории – «пятерка». Итого – семнадцать баллов…

– Что ж, поздравляю, господин студент Московского университета!

– Какой студент? Подначиваешь, что ли? Я же целых три балла недобрал…

– А по-моему, даже перебрал. На один балл. Я не домой ездил, а в твою районную редакцию. Там с главным распил бутылку «Ахтамара», а «Двин» оставил ему в подарок. Ты же заметки им писал с седьмого класса? Вот мы и оформили тебе три года трудового стажа, что подтверждается твоими публикациями. Потом зашел к декану факультета: мол, сын настолько волновался, что трудовую книжку не предоставил. Теперь она лежит в личном деле. Мы просто наверстали то, что было нам положено по праву. Вот это и есть чекистская смекалка. Так что пока я жив – учись!

Первый год я ходил на факультет с благоговением. Еще бы – слушать лекции в аудиториях, где некогда учились великие писатели, историки, философы, поэты – Жуковский, Грибоедов, Чаадаев, Герцен, Чехов, Пастернак… Сбылось то, что мне грезилось в Майковском гарнизоне! Две сессии подряд сдал на одни «пятерки» и заработал репутацию чуть ли не лучшего студента. Потом долго на ней «выезжал».

Но, прежде чем началась учеба, нас отправили в колхоз копать картошку. В великом и могучем СССР это была обязательная трудовая повинность. Правда, у нас, на журфаке, ее называли по-другому – «Месяц открытых дверей». В колхозе студентов и студенток селили в общаге вперемежку. И двери в мужских и в женских комнатах на ночь никогда не закрывались. Вчерашние школьники и школьницы, вырвавшись из-под родительской опеки, вступив в новую – студенческую жизнь стремились сразу же испить ее до дна. Не счесть, сколько девочек утратили свою невинность там, под Бородино, среди картофельных полей…

«На картошке», я сдружился с Ирой Журавлевой – стройной брюнеткой с глубокими синими глазами. Несмотря на свою внешность «суперсекси», она держалась очень строго. Мы гуляли по ночам над речкой, Ирина вводила меня в курс московской жизни, давала обнимать себя за талию, но больше ничего не позволяла. Однажды я услышал от нее:

– Сереж, можно я о твоем внешнем виде позабочусь? Ты извини, но эти зеленые штаны…

Оказывается, она была из «кремлевской семьи». Ее отец имел доступ в знаменитую двухсотую секцию ГУМа, где продавались импортные вещи для больших начальников. Вскоре у меня появились джинсы Lee, сорочка с «правильным» воротником, замшевая куртка и красно-коричневые туфли на платформе. Причем задешево, без переплаты спекулянтам! Вот только два передних верхних зуба остались золотыми. В Майковке других не ставили. А переделывать я отказался наотрез.

– Ладно, будем считать, что это твоя «фишка», – улыбнулась Ира. – Как серьги в ушах рок-музыкантов. Подождем, когда ты станешь мужиком, который не боится даже стоматологов.

Зубы я переделал только через пятнадцать лет. А до того щеголял с золотыми «фиксами» по Вене, Стокгольму и другим западным столицам…

На журфаке я взялся за изучение французского языка – в дополнение к «школьному» немецкому. А Ира закончила французскую спецшколу и вызвалась мне помогать. Короче, мы сближались с роковой неотвратимостью. С одной стороны, мне это было очень лестно – все время рука об руку с такой красоткой! А с другой… Я чувствовал, что эта дружба может увенчаться либо свадьбой, либо расставанием. Что просто так «крутить любовь» такая девочка не будет. А мне еще хотелось погулять…

И тут мне предложили записаться в закрытый, чуть не секретный спецсеминар. Вот он – предлог! Я стал звонить Ирине гораздо реже – мол, извини, но я теперь все время занят. И, наконец, дождался от нее:

– Прости. Мне некогда с тобою разговаривать. Мы в театр идем – с моим школьным другом…

– Ты прямо как с луны свалился, – сказал мне Лешка, сын вице-президента Академии художеств, когда заметил, что мы с Ирой ходим порознь. – За таких девочек держатся зубами! Ее папаня сделал бы тебе карьеру – ради дочки. Чего ты говоришь – не нагулялся? Так погулять всегда можно исхитриться.

– Чтобы она в отместку тоже загуляла?

– А тебе-то что с того – убудет? Значит, будете квиты. Ты пойми: главное – попасть в номенклатуру! А если по уму гулять – никто из вас ни о чем не догадается.

Так я узнал, что где-то рядом существует некий особый райский мир номенклатуры. Ну и что? Стану «звездой» – позовут и в этот мир. Только уже не благодаря чьему-то папе, а как самодостаточную личность. А это, как говорят в Одессе, две большие разницы.

– Я ж говорю – ты как с луны свалился, – усмехнулся Лешка. – Зачем усложнять себе задачу? Впрочем, дерзай! А мы посмотрим, что получится.

Спецсеминар, куда я записался, назывался «Теория и практика манипулирования общественным сознанием». Нас обучали, как промывать мозги широким массам. Учебные пособия – американские. В лекциях – ссылки даже на опыт Геббельса. Я занимался контент-анализом. Он помогает по отдельным ключевым словам – будь то в личном письме или в газетной вырезке – раскопать много разной информации. Контент-анализ широко использую спецслужбы. Потом я написал реферат. И… Удостоился почетной грамоты за лучшую студенческую научную работу от легендарного ректора МГУ академика Ивана Георгиевича Петровского.

Спустя некоторое время меня вызвали в деканат. Там, кроме замдекана Ирины Ивановны, сидел солидный мужчина.

– Сергей, для вас есть интересное предложение, – начала Ирина Ивановна. – Владимир Павлович, расскажите!

– Мы бы хотели, чтобы вы продолжили образование в университете Бухареста – со следующей осени.

– Простите, а что я потом буду делать с этим румынским дипломом?

– Не перебивайте, пожалуйста! Во-первых, вы получите два диплома – будет считаться, что МГУ вы окончили экстерном. Далее. За время учебы в Бухаресте у вас появится множество друзей, потому что вы – общительный. А потом останетесь в Румынии. Например, корреспондентом ТАСС. Имея старые студенческие связи, вам будет гораздо проще получать разнообразную информацию. К тому же вы освоили контент-анализ. А это важно для чтения румынской периодики.

– Понятно. И навсегда останусь в Румынии.

– Ну почему же – навсегда? Есть и другие страны – Франция, к примеру. Вы, мне сказали, преуспеваете в изучении французского. В общем, дальнейшее будет зависеть от качества вашей работы.

– Я хотел бы с родителями посоветоваться…

– Пожалуйста! До осени еще много времени.

Мама, когда я пересказывал этот разговор, в слезы ударилась:

– О господи – и тебя сватают в этот КГБ! Уедешь ты, сынок, и одному Богу будет ведомо, когда я тебя увижу. И увижу ли вообще.

Отец, наоборот, казалось, был доволен:

– Если гора не идет к Магомету… Я говорил: поступай сразу в Высшую школу КГБ. Ты не пошел. Теперь за тобой пришли. Учти: от таких предложений отказываться не стоит. У нас не любят чересчур упрямых. Могут и проучить, «тормознуть» карьеру…

Но… Благодаря тому же спецсеминару я получил спецпропуск в закрытое книгохранилище МГУ и много там чего начитался… Такого, что работа на КГБ стала для меня принципиально невозможной. Значит, надо придумать способ отбояриться. И вот кто мне поможет – Хадрик!

Хадрик, мой однокурсник и приятель, был родом из Сьерра-Леоне и – британским поданным. Его отец пытался устроить у себя на родине переворот, но проиграл, и его казнили. Однако он успел переправить свою семью и немалые деньги в Лондон. Хадрик уже не раз приглашал меня на вечеринки в английское посольство. Но я отказывался – нас предупреждали, чем может закончиться для студента «идеологического факультета» общение с западными журналистами и дипломатами. А тут сам напросился на такую вечеринку.

– Наконец-то, – обрадовался Хадрик. – В субботу ты впервые в жизни увидишь настоящих джентльменов. Почувствуешь, как надо с ними держаться, разговаривать. Когда-нибудь это пригодится!

Да, пригодилось – десять лет спустя, когда я вздумал попросить политубежище во Франции. В Париже мною сразу занялись джентльмены с явным американским акцентом. И предложили перебраться в Мюнхен, на «Радио Свобода». Но об этом я позже расскажу.

Короче, Хадрик привел меня в английское посольство. Там, у входа, человек в милицейской форме записал мои данные в журнал и снял копии с паспорта и студбилета.

На факультете после этой вечеринки мне ничего не сказали. Но вот учиться в Румынию поехал мой однокурсник Коля Иванцов. Больше мы с ним не встречались.

ВАМ С МАРАЗМИКОМ?

Особая гордость журфака МГУ – роскошная, под стать дворцовой, беломраморная лестница, ведущая к аудиториям. Там иногда даже кино снимают. Левее лестницы когда-то была курилка – продолговатая площадка со скамейками. Здесь мы толпились перед первой лекцией, чтобы высмолить «на посошок» по сигаретке, похвастаться ночными подвигами и обсудить планы на день. Нередко после этих обсуждений ноги несли вовсе не на лекции, а, например, во МХАТ.

В столовой МХАТа работала знакомая буфетчица. Для нас у нее всегда было «Жигулевское» – настоящее, бутылочное! Опустошив ее запасы и оставив в благодарность «трешку» сверху, мы направлялись на Страстной бульвар. Там на углу стояла драная палатка и опять-таки «своя» продавщица по-честному наливала кружки до краев – неразбавленного и не слишком пенистого «Золотого колоса». Мы знали: если в кружке слишком много пены – значит, в пиво добавили стиральный порошок… Ну, а потом все разбредались кто куда: кто-то – обратно на журфак, кто-то – по подружкам, а иные – уже за портвешком, что предвещало новый крутой вираж.

Однажды в поисках дешевого портвейна я заглянул в «Российские вина» на теперешней Тверской, а тогда – на улице Горького. И нарвался на некий «Родничок» по 97 копеек за «огнетушитель», то есть массивную бутылку в 0,7 литра. Это при средней цене за два рубля! Но вот как донести сей божий дар до факультетского двора, где добрая бабуля выдавала из форточки стаканы, которые мы возвращали с гривенником в каждом?

Я кое-как прижал бутылки к животу локтями. Вышел на улицу и сразу налетел на Диксона, он же – мой однокурсник Дима.

– Ух ты! Загрузка ниже ватерлинии! Давай-ка помогу!

Мы поделили бутылки пополам.

– А ты куда хотел идти – на задний «психодром»? Но там же холодно – декабрь на дворе! Тут рядышком получше есть местечко. Давай за мной!

Мы свернули в Камергерский переулок (тогда – проезд Художественного театра). Там был большой подземный туалет. Диксон направился прямиком к нему. Я ошалел.

– Диксон, послушай! Я не пью в сортирах!

– А ты и не будешь пить в сортире. Спускайся вниз, только осторожно – здесь лестница обледенела!

Спустились. Не доходя до писсуаров, в стене виднелась дверь с маленьким окошком и белой занавеской изнутри. Диксон три раза стукнул по стеклу.

– Кто там? – занавеска приоткрылась. – Ты, Димочка? Входи, милок, входи!

Мы очутились в опрятной комнатушке с двумя дверями друг напротив дружки. Стол, застланный чистенькой клеенкой. Несколько стульев и настенный шкафчик.

– Присаживайтесь, гости дорогие! – хозяйка комнаты, шустрая бабуля, уже ставила на стол стаканы. – Прямо как знала, что вы придете – хлебушка свежего и лучка купила. Сейчас нарежу. А вы покуда разливайте.

– За полный сервис – рубль, – шепнул Диксон. – Надеюсь, у тебя наберется?

Сам он всегда ходил без денег.

– Наберется.

– Тогда поехали! Ваше здоровье, тетя Шура!

Первый «огнетушитель» опустел очень быстро. Я принялся откупоривать второй.

– Дима, а как насчет маразмика – для гостя?

– Маразмик – это еще полтинник, – бросил Диксон. – Но больше ты нигде такого не увидишь!

Я кивнул.

Бабулька тут же выключила свет, встала возле двери и взялась за занавеску, словно за театральный занавес.

– Внимание! Большой маразм!

И я увидел прямо за стеклом массивный женский зад. Какая-то здоровая бабища натягивала трусы синюшного оттенка, все в катышках… Другая, стоя передом к окну, поправляла черные рейтузы. Короче, эта дверь вела в женский туалет.

– Оставить так? – раздался голос тети Шуры.

Я резко отвернулся от окошка.

– Закройте! А не то блевану!

– А ты, однако, очень впечатлительный, – с садистским удовлетворением отметил Диксон. – Маразмик – это я придумал. Теперь тетя Шура столько загребает!

Диксон считался первым хиппи на журфаке. Он входил в «московскую систему», куда принимали только избранных. С его подачи «в систему» взяли и меня. Пришлось купить заношенные джинсы и отпустить волосы до плеч. Ну, и хипповым жаргоном овладеть.

– У меня сегодня сейшен – в семь ноль-ноль. Соберется много крутого пипла. Ты со своей герлой придешь или один? Лучше бы с ней, а то с герлами полный аут…

Конечно, мы были только жалкой калькой с западных «детей-цветов». В СССР пропагандировать «полную свободу духа» – за это в психушки отправляли. Столь же опасно было увлекаться восточными психоделическими практиками. Да и где взять нужные пособия? В итоге мы сумели позаимствовать лишь внешнюю атрибутику хипповой жизни, а также свободную любовь и «коммуны». И, конечно же, культовую музыку – The Beatles, The Mamas & The Papas, Led Zeppelin и т.д.

– У меня предки на три месяца отваливают, – оповещал по телефону «пипл» тот же Диксон. – Так что тащи свой Grundig и бобины. Татьяна обещала закупить в «Березке» виски и пару блоков настоящих сигарет. Продукты – мазер набила полный холодильник. В общем, стартуем! А потом само покатит.

Диксон имел авторитет в «системе» потому, что его предки постоянно пропадали в геологоразведке и квартира уходила под «коммуну». Кто-то другой – благодаря хорошему магнитофону и бобинам с западными записями. Кто-то – благодаря порнографическим журналам… Простых ребят в «системе» было мало – все больше отпрыски начальственных родителей. Предки смотрели на причуды своих чад снисходительно: мол, чем быстрее перебесятся – тем лучше. И даже нередко выручали из всевозможных передряг.

Как-то мы с Диксоном ехали в троллейбусе – естественно, попахивая пивом. С нами была Люба, однокурсница, в длинном, до пят, расшитом цветочками пальто. Так получилось, что я оказался на передней, а Диксон с Любой – на задней площадке. Въезжаем на Кутузовский проспект. И слышу – заваруха началась. Какой-то дядька – солидный, пожилой, в дубленке, в норковой шапке «пирожком» обозвал Любу валютной проституткой – за ее необычное пальто. Диксон ухватил его за воротник – ну-ка немедля извиняйся перед студенткой МГУ! Тут наша остановка. Я выскочил наружу и Диксону кричу: «Выходите! Кончай вязаться с этим чмо!». Они тоже выскочили, «чмо» – за ними. Орет: «Я вам сейчас задам – лохматые ублюдки!». Откуда-то подъехал милицейский «газик». И нас – всех, кроме Любы, повезли в отделение. «Чмо» по дороге торжествовал:

– Теперь я вас на пятнадцать суток упеку! Потом из института вышибу! Вы у меня на всю жизнь запомните, что означает хамить полковнику Генштаба!

Мы написали в протоколах все, как было, после чего «менты» почтительно проводили «чмо» до выхода, а нас посадили в «обезъянник». Дело принимало нехороший оборот. Особенно обидно было то, что отделение находилось в доме Диксона, только с внутренней, дворовой стороны. Мы прямо кожей чувствовали: рядом, через пару этажей, сейчас тусуется наша «коммуна» вместе с Танькой. Танька, смуглая красотка, была дочкой знаменитого милицейского писателя, близкого друга шефа МВД СССР генерала Щелокова, и Диксон мечтал на ней жениться.

Тут у меня родился план спасения, и я забарабанил в стальную дверь. В окошко заглянул сержант.

– Чего стучишь? А ну сидите тихо!

– Товарищ сержант! Мы так сегодня перепсиховались… Курить хочется – мочи нет! Там в портфеле, который вы забрали, две пачки штатовских сигарет лежат. Давайте их поделим пополам!

Минут через пять у нас была пачка Marlboro, но початая. Сержант и ее уполовинил… Мы промолчали. Он грозно рыкнул:

– Курить по одному! И с перерывами! Чтобы в КПЗ дымом не воняло!

Вскоре окошко отворилось снова:

– Это и есть тот самый «Марлборо»? Из Америки? Ни разу не курил. Однако ароматный табачок! И по крепости вполне приличный.

Контакт был установлен. Наступал решающий момент. Мы выждали еще минут пятнадцать. Теперь в дверь забарабанил Диксон.

– Ну что еще? – откликнулся сержант. – Может, у вас еще и виски есть? В каком портфеле?

– Товарищ сержант! Ради бога – отведите в туалет! А то я сейчас обделаюсь…

– Ага, почувствовал, как действует на организм милиция? Вот то-то же! Милицию надо уважать! Ладно, пошли, засранец!

Клозет располагался напротив «обезьянника». А между ними, за барьером, стояли милицейские столы с телефонами. Все это я заранее приметил. На обратном пути Диксон, согласно плану, тормознул возле барьера и заныл:

– Товарищ сержант! У меня мама очень мнительная! Наверняка уже решила, что сынка убили. Сейчас начнет названивать по моргам… Можно я звякну ей – буквально на секунду!

– Не положено! Ну, ладно позвони. Тридцать секунд – я засекаю!

Димка набрал Татьяну и сказал, где мы находимся. Больше ничего. Вернулся в КПЗ и мы, довольные, пустили по кругу сигаретку. План удался!

Примерно через час в отделении затрезвонил телефон:

– Дежурная часть. Кто – кто звонит? Товарищ Щелоков? Николай Анисимович? Слушаю вас, товарищ генерал! Да… Есть такие… Да… Я понял, да… Разрешите приступить к исполнению! Товарищ генерал, простите за ошибку!

Через мгновение мы были на свободе.

– Какого ж хрена Дима сразу не сказал, что он – родственник нашего министра?! Во, бля, аж сердце прихватило… Чтобы сам Щелоков ночью позвонил… Давайте я домой вас отвезу.

– Не надо – мы живем в этом доме.

– Министр приказал вас отвезти!

Мы дали по двору круг на «газике».

– Вот наш подъезд!

– Всего доброго, ребята! Отсыпайтесь! И вот чего – вы уж нас перед министром не топите! А если вдруг какие проблемы будут – с соседями или что другое – сразу ко мне, к сержанту Николаю Федорову. Сейчас телефончик напишу…Договорились?

– О, кей, серджент Ник, договорились!

Дня три мы валялись дома. Просто ловили кайф. Потом нас вызвали в милицию. У входа в отделение столкнулись с «чмо». Он вышагивал с орлиным взглядом Цезаря, предвкушавшего очередной триумф.

– Мы тщательно рассмотрели инцидент в троллейбусе. – сказал начальник отделения. – И выяснили, что его спровоцировали вы – необоснованным оскорблением студентки.

«Чмо» открыл рот, но офицер рукою показал – мол, подождите.

– Что же касается этих молодых людей – они виноваты, в том, что, защищая честь своей знакомой, чуть было не перешли к рукоприкладству. Тогда как все конфликты следует решать на словах или же с помощью сотрудников милиции. Получите копии постановления, прочитайте и распишитесь. За нарушение порядка в общественном транспорте каждый из вас подлежит штрафу в пятьдесят рублей.

Вышли на улицу. «Чмо» буквально плавился от бешенства.

– Ну, сволочи! Меня – полковника Генштаба! – так унизить… Знал бы, лучше бы сыновьям своим сказал – они бы вас отметелили что надо!

Нас с Диксоном снова позвали в отделение.

– Ребята, сколько дней вы в институте пропустили? Понятно. Вот вам справки на четыре дня – с запасом – о том, что вы проходили как свидетели по уголовному делу номер такой-то и в силу этого не могли посещать занятия.

В России свято чтут традиции. Поэтому как не переименовывай милицию, в какую форму не переодевай – она останется такой же, как городовые еще при царе Горохе.

ТАКОЕ ВОТ КИНО…

А Диксон и впрямь женился на Татьяне! Свадьбу сыграли в элитарном ресторане «Прага». Димку заставили постричься и костюм напялить – наверное, впервые в жизни. Мол, со стороны невесты Щелоков придет и другие важные персоны. Подарки свадебные были соответствующие – сплошь дорогие, заграничные.

Я к тому времени перебрался из общаги к Сашке Пчеле. Ему, после развода родителей, досталась «хрущевка-распашонка»: две смежных комнаты и большая кладовая. Отец у Сашки был знаменитыми режиссером, поэтому мы сколько хочешь могли болтаться на «Мосфильме».

А там… Во-первых, постоянные массовки, которые собирали толпы девочек. Ходи и выбирай себе по вкусу, особенно если ты носишь громкую киношную фамилию. И, во-вторых, у тамошних бутафоров можно было приобрести – за водку – все, что твоей душе угодно. Скелеты, к примеру, разное оружие, страшные маски, балахоны привидений… Поэтому обстановка в нашей «распашонке» стала – прямо хоть фильмы ужасов снимай. Особенно в кладовке, где светились разным светом глазницы человеческих и конских черепов, а на стене висел скелет распятый – в бюстгальтере и в мини-юбке. Девчонки вод воздействием такого антуража легко расставались со своей одеждой, чтоб превратиться в необузданных валькирий.

– У них, на третьем этаже, голые девки окна моют! Глядеть противно! Всякий стыд и совесть потеряли! – трезвонили в милицию дворовые старушки.

Приходил знакомый участковый. Мы выдавали ему парочку бутылок импортного пива и «дело» на этом закрывалось.

Однажды мы нашли в массовке настоящее сокровище – Марину, девочку необычайной красоты и столь же необычайно бессловесную. Она, похоже, сознавала собственную тупость и понимала, что ей лучше помолчать и делать то, что мы подскажем. Идеальная кукла для приколов!

Как-то зимой мы оказались на Кутузовском проспекте в сырую, очень зябкую погоду. Хотелось чем-нибудь согреться. Денег не было. И тут мы с Сашкой разом вспомнили про Диксона – вон же его дом стоит напротив!

– А у него наверняка еще со свадьбы остались всякие буржуйские напитки, – мечтательно промолвил Сашка.

Диксон, увидев на пороге Марину, завопил:

– О боже, как же я ее хочу!

– А Танька? Ты теперь у нас женатый…

– Она сегодня у родителей ночует. Присаживайтесь! Что будем пить? Ребята, я умру, если этой герле не засажу!

– Диксон! Это не «герла». Это – леди. А к леди не подходят без подарков!

– Фигня вопрос! У меня куча свадебных лежит! Сейчас! – он побежал в другую комнату.

Мы быстро проинструктировали «леди»:

– Держись с пафосом! Типа «Нашел, чем удивить!». Пускай он все сюда притащит!

– Мне этот чувак не по кайфу.

– Ну и что? Мы разве сутенеры? Мы тебя ему не отдадим! Просто устроим большую ржачку.

Диксон вернулся с флаконом «Шанели №5».

– Нашел, чем удивить! Да у нее парфюмов всяких – на трюмо не умещаются. Она же дочь нашего посла во Франции!

Тогда Диксон принес портативный Grundig.

– Сгодится. Только маловато будет.

Вскоре у ног Марины выросла гора подарков. А на столе стояли уже две пустых бутылки из-под виски… Однако наша «леди» не сдавалась. Диксон на глазах впадал в отчаяние.

– Марин, а хочешь – я тебя ошеломлю? Ты увидишь первобытного самца!

– Интересно!

Диксон внезапно засунул голову в аквариум и, громко булькая, сожрал живых вуалехвостов. Даже мы с Сашкой ошалели. А Марина – наша бессловесная Марина! – произнесла убийственную фразу:

– Дик! Я не смогу с тобою переспать. Ты будешь вонять противным рыбным запахом. Нет уж, спасибо!

В этот момент хлопнула входная дверь и на пороге Татьяна появилась. Она сразу оценила обстановку:

– Спасибо, мальчики, что устроили ему проверку. А я… Я от родителей уехала, спешила, думала, что он истосковался! Ну ладно – шоу продолжается!

Она стянула юбку и колготки. Потом к ногам Марины полетели трусики:

– Еще один подарок – made in France! Ребята, пошли в другую комнату!

Через полчасика мы вернулись. Татьяна – уже в полупрозрачном маленьком халатике. Диксон сидел, уронив голову на стол. Рядом скучала наша «леди».

– Эй, муженек, разбери-ка эту кучу и упакуй мои вещи в чемодан! – скомандовала Танька. И уже нам: – А секс втроем – это все-таки хай класс!

Примерно через год я вышел из «системы» – работа в «Комсомольской правде» затянула. Да, почудили мы тогда на славу! Проехали и через свободную любовь, и «шведскими семьями» пожили… Однако это был не более чем вызов серой рутине советской жизни. «Комунны» заменяли бары, клубы, дискотеки. Нам было просто некуда с подружками податься. Разве что в цирк или на карусели в парк культуры…

Мы знали, что где-то существует яркий, очень разный мир, но посмотреть его не позволял «железный занавес». Нас бесили всевозможные запреты: это – не слушать, это – не читать, это – не обсуждать, ну и так далее. И мы стремились вместо серой окружающей действительности уйти в свой особый микромир. Но рано или поздно он надоедал и начинал казаться слишком тесным.

Лет через двадцать шел я по Тверской и вдруг услышал:

– Эй, Серж! А портвешка с маразмиком не хочешь? Сворачивай в Камергерский!

Оглядываюсь. Мне улыбается потертый жизнью мужичок в сермяжном пиджачке. Сальные волосы. Кариесные зубы. Приглядываюсь – неужели это Диксон? Вроде он.

– Привет! Ты как и где сейчас?

– Я фотомастер! Снимаю коллективные портреты. Знаешь, такие: целый класс в три ряда лесенкой стоит и сверху или снизу подпись. Иногда в детские сады зовут. На пропитание зашибаю. Заметки иногда твои читаю в «Комсомолке» из разных Амстердамов – Копенгагенов. Прикид, я вижу, у тебя оттуда тоже?

– А Танька?

– Танька давно в Лондоне живет. Помнишь, каких она кукол мастерила – из разных тряпок, в полный рост? Теперь работает только под заказ – для разных театров, коллекционеров. Я про это от знакомых знаю. У нее в Лондоне мастерская – обалдеешь и здоровенный чувак английский. В общем, у каждого своя дорожка… Так что пока! Кстати, в «маразмике» уже другая бабушка работает. Та померла, а эта продолжает дело… Это я так – на всякий случай. Жизнь очень переменчива, май френд!

Да, многое с тех пор переменилось. И девочки совсем другие стали. Наши играли в свободную любовь, но искренне, бескорыстно. А сейчас… Всем правит оголтелый прагматизм. Гламурные журналы с упоением расписывают, как очередная замарашка за счет серии удачных браков выбилась в дивы и обосновалась на Рублевке. А зайдите на любой сайт знакомств – сплошняком одни и те же объявления. «Шенген имеется. Готова отдохнуть вместе с вами». «Флирт с материальной поддержкой». «Встречаюсь. Кроме нищебродов». «В вашем авто. С вас подарок». И фото – груди и задницы навыкат…

Наши девчонки до такого не опускались. И нас они ценили не за кошельки, которые тогда у всех примерно одинаковые были, а за какие-то особые «изюминки». За декламацию стихов Бодлера, например – в оригинале, на французском. И за другие всевозможные таланты. Кроме того, я не могу себе представить, чтобы наши разговоры наполовину из мата состояли. У нас была совсем иная лексика.

– Покачнетесь вы влево, королев королева, необъятной планеты голубых антилоп…

Но «королев» нужно было подолгу добиваться. А я до ночи пропадал в редакции. Девочки, что попроще, были мне не интересны. Случайные уже поднадоели. Вот так и ходил неприкаянным…

– Вот что, – сказал однажды Сашка Шепеленко, староста нашей учебной группы. – Я уже третий год за вами наблюдаю. Ты – дурак. Немедленно позвони Ирине Журавлевой и будет тебе большое счастье. Держи монетку. Ну, иди – звони!

Цвела сирень. Заливались птицы. В такие дни особенно хочется любви.

– Ты опоздал, – ответила Ирина. – Я так ждала, когда ты перебесишься. Но увы… Короче, у меня завтра свадьба.

Сергей Шачин