Седьмая заповедь

Вы когда-нибудь раскладывали пасьянс «Паук»? Если да, то, наверное, заметили: либо он удается с самого начала, и любое действие открывает следующую возможность, либо наоборот – и тогда каждый шаг ведет к поражению. И вот я думаю, что те, первые карты, наверное, говорят вторым: нет никакой судьбы, просто надо не лениться – и все у вас получится.

Я очень открытый человек… Как пасть акулы. И не умею сочинять сюжеты — я их проживаю. Что бы такое вам рассказать, не очень скучное… Придумать детектив с убийством? Провести героиню через серию испытаний и подарить сорокалетней с гаком девушке настоящую любовь? Бросить ее под поезд? Не верю – и вы тоже не поверите. А описывать реальные события как-то не хочется – фильм «Зимняя вишня» уже снят.

Кстати о «Вишне»: если бы героя спросили, что произошло там, на шоссе, он, без сомнений, утверждал бы, что просто проезжал мимо, а эта истеричка сама забралась в его машину – вместе со своими чемоданами. Да еще пыталась всучить ему зачем-то зубную щетку. И это вкратце моя «лав стори», закончившаяся год назад.

Теперь внутри меня идет судебный процесс, и приговор уже почти вынесен. Я знаю, кто виноват и что делать, но толку с этого мало. Когда человек не в состоянии покупать одежду и косметику и большую часть времени думает о голубеньких таблетках, от которых так славно спится – это плохой прогностический признак.

В одиночестве, когда проходит первый ужас, и постепенно открываешь глаз за глазом, обнаруживается кое-что хорошее. Вчера видела ворону – не мельком, а всерьез и взаправду. Как она ходит, не спеша, увесисто, потом зачем-то прыгает, снова ходит. Как открывает клюв, гортанно, по-арабски, каркает, что-то клюет, опять каркает… Хотя говорить ей совершенно не с кем. А два желторотых вороньих подростка выясняли отношения, и было понятно, кто из них лидер, а кто… похож на меня.

Сегодня на море сильный ветер, настоящая буря. И вообще – конец июня, а у нас все еще относительно прохладно. В этой стране все «афух» – кофе, письмо… На планете глобальное потепление, а в Израиле «а-эфех» (наоборот) – похолодание. С войной и миром та же фигня, и мне эта тенденция нравится.

Израильтяне ненавидят холод. Когда объявляют осень, они перестают ходить на пляж, каким бы теплым ни был воздух, а если температура воды опускается ниже 28 градусов, в море не лезут – «я тут для кайфа, а не в наказание». Но самое забавное начинается, когда идет дождь. Надо видеть, как они повторяют «Это благословение божье!» – ежась и с отвращением на лице. Народ Книги… и календаря. Впрочем, я давно заметила: что хорошо для страны в целом – очень плохо для конкретного гражданина

Я хожу на море по утрам. В Бат-Яме, криминальной столице Израиля, где каждый день кого-то убивают, очень красивый пляж – Гиват-Алия. Там у меня компания. В основном это морские смотрители, действующие и отставные, которые называют себя «менаэль а-хоф» – начальник берега. Но только один из них, Юра-Йегуда из города Жмеринки реально работает. Он собирает мусор и на заработанные таким образом деньги строит дом. Трехэтажный. Юра мучается поистине гамлетовским вопросом – ставить забор ровно или по диагонали. Ответа на него не знает никто, но есть неисчерпаемая тема для разговора.

Инвалид ЦАХАЛ Рои – местный князь Мышкин. Ему снесло осколком гранаты полголовы, но лучшая половина осталась. Рои поэтичный, мечтательный и очень политкорректный. Можно смело выкладывать все, что пришло на ум – он смотрит восхищенным взглядом и всегда отвечает одинаково. «Очень интересно, как же я раньше над этим не задумывался». Если бы Дейл Карнеги был с ним знаком, то непременно предложил бы долю в бизнесе – как дизайнеры одежды своим лучшим моделям.

Разнорабочий Боря на родине заведовал санэпидстанцией. Он патологически оптимистичен, носит длинные трусы с британским крестом на главном фасаде, подолгу стоит на голове и уверяет, что это совсем не трудно. На фоне двух операций позвоночника, которые Боря перенес, его стойка впечатляет.

75-летний минчанин Арончик приходит пешком из самого Ришона. У него походка Чарли Чаплина и своеобразный взгляд на политику – он сумел разглядеть нечто положительное в вожде корейского народа Ким Чен Ыне. Арончик считает, что этот кровожадный тиран – хорошо для евреев, потому что, во-первых, не антисемит, а во вторых – отвлекает мировое сообщество от антисемитизма. Он живет с детьми, дается это сожительство, судя по некоторым деталям, нелегко, но в его возрасте жаловаться уже нельзя – лишишься последнего. Меня он называет «моя девчонка» и мастерски изображает ревность, отгоняя других пенсионеров.

А Валид и Авнер символизируют на этом пляже дружбу народов. Как-то я попыталась рассказать им о великом советском спортсмене, то ли футболисте, то ли баскетболисте – такие мелочи в моей голове не задерживаются – но чемпионе, который приходит на нашу площадку. Валид и Авнер сообщили в ответ, что спортсмена зовут Дима, и он  тренировал сборную Белоруссии по борьбе. Вот им бы и писать новости – вместо меня.

На днях Валид делился творческими планами. Он хочет устроить в Яффо «выставку арабской Шоа» – чтобы все знали, чего их, арабов, лишили мы, евреи. Он уверен, что долг нужно возвращать, и «не забудет об отнятом, даже если сто раз обогнет земной шар». А если не вернем – надо готовиться к интифаде. После того, как Валид облегчил душу и ушел, я спросила Авнера, как ему слушать такое. Он ответил, что плевать – в одно ухо входит, в другое выходит. «Милим, милим…». У Валида тяжелый период – ему не продлили договор, надо уходить с пляжной синекуры, и он, Авнер, это горе понимает и очень сочувствует. Вот так же, наверное, воспринимали немецкие евреи угрозы нацистов году примерно в 33-м – подумала я, но ничего, конечно, не сказала.

Валид единственный, кто меня тут не любит. Это выяснилось во время операции «Нерушимая скала», когда в нас летели ракеты из Газы. Меня спросили, как я с ними справляюсь, а я ответила что нормально, и это правда. Когда одна из них разорвалась во дворе, с Нили, соседкой, случилась истерика, а ее сына, 18-летнего «малютку Эдена», вырвало прямо на лестнице. Мне было немножко не по себе, но не более. Ужас начался потом, когда я поехала в Яффо за покупками и увидела, как арабы празднуют обстрел фейерверками и конфетами. Валид, услышав это, назвал меня расисткой и потребовал, чтобы я больше не приходила. Остальные «менаалей а-хоф» соблюдали новый статус недели две. Они подходили ко мне по одному, говорили, что Валид не прав, но портить рабочие отношения не стоит. Потом все вернулось на круги своя, и мы опять дружим.

Фируз родом из Ферганы, а называет себя почему-то горским евреем. При этом он отчаянный антисемит. Ну, а чем бухарец хуже левых ашкеназов? Ничем. Сегодня ему пришла в голову одна мысль, и он ее напряженно думал: «Вот скажи мне, почему у этих евреев нет понятия «бархатный сезон»? Я задумалась. «А зачем людям, которые живут на море, а отдыхают хрен знает где, такое понятие? Оно им без надобности».

Фируз со мной, мягко говоря, не согласился: «Нет, ты не понимаешь – везде есть, на Черном море есть, в Италии есть. В Болгарии – и то есть. А в этом сраном Израиле – нет!»

Я поняла, что аргументами его не проймешь: «Твоя версия?»

– Жиды, блядь, ничего у них нет!

Мыслительный, блядь, процесс на хуй – простите мой французский.

А вчера наш пляж посетил Ольмерт с супругой. Зачем – никому не известно. Экс-премьер, одетый в официальный костюм-тройку, приветствовал нас ослепительной улыбкой и ленинским жестом – только без кепочки. Мы так и не поняли, почему он до сих пор не в тюрьме.

Но звезда этой разношерстной компании – Саид Абу-Араб, бывший крестный папа яффской наркомафии. Он потерял в криминальных разборках всех сыновей, совершил хадж в Мекку и стал после этого праведником. Не грабит, не убивает, не изменяет жене… Ну почти. Как-то я решила написать о нем рассказ, и в целях конспирации перевела его имя на русский. Получилось Пан Аравийский, понтифик. По-моему, неплохо получилось.

Он сидит в пластмассовом кресле у самой кромки воды – черный, сутулый, прикрытый сверху нелепой панамкой с бантиком, излучая во все стороны любовь к жизни. Вокруг него постоянно тусуется народ, выкладывает свои беды и заботы и получает… а вот что получает я даже не могу сформулировать, секрет этих гирь ускользает от меня. Но что-то очень важное, необходимое, как воздух, после чего можно жить еще какое-то время. Мне, например, он всегда говорит одно и то же: что я особенная, и при виде меня его сердце тает. А когда я упрекаю в однообразии, приводит в пример ночной сон, утренний кофе и первую сигарету, всегда одинаковые – но попробуй без них обойтись. И это работает – несмотря на разницу в возрасте, образовании, мою русскость и его арабство.

Ах, да, еще Шуки, точнее Иехошуа – предприниматель и боевой летчик в прошлом. С ним я немножко сплю – совсем немножко, потому что он женат. Шуки не восхищается моей внешностью и не признается в любви, за что ему отдельное спасибо. С недавнего времени я считаю всякие комплименты неоспоримым признаком подлости. Зато он интересуется моими делами, смеется шуткам и очень вовремя звонит. Как раз когда я прихожу к выводу, что никому не нужна, и пора стреляться.  Ради него я начала шутить на иврите и даже придумала хорошую фразу: «Тов ламут бейанд арцейну» – типа напутствие, когда он собирался в очередной заграничный вояж. Я пыталась прекратить эту связь, но Шуки, будучи еще и доктором математических наук, каждый раз доказывал как дважды два, что смысла в этом нет: «Жизнь без секса – как езда на лысой резине. Или даже вообще без нее».

Чем дольше я живу, тем быстрее различаю хороших людей и плохих. Это похоже на запах – так же неопровержимо и недоказуемо. Причем хорошие зачастую бывают глупыми и занудными, а плохие – яркими и интересными, но это ничего не меняет. Есть из этого чутья два исключения: нежити, совершенно пустые люди, в которых нет ни плохости, ни хорошести, ни запаха, ни вкуса – вообще ничего, и мощные лидеры. Невежественный Саид, даже не видевший фильм «Крестный отец», сам определяет мораль и устанавливает законы, поэтому никакой взгляд его не выдает и запах не исходит.

После пляжа я еду в супермаркет на улице Йефет – такой мини Тив-Там для бедных, где все говорят по-русски, а продавщицы заносчивы и немногословны. Я думаю, это потому, что фразу «вас много, а я одна» им говорить запретили, а других слов у них для нас нет. Зато есть сыр пармезан, горький шоколад с апельсиновым вкусом и квас, почти как настоящий – если разбавить его кислым чайным грибом.

В кассу ведет калиточка, которую можно открыть и зайти, когда очередь подошла. Стою, расплачиваюсь – а в калитку залезает пара пенсионеров с кучей продуктов и, конечно же, толкают, оттирают, отвлекают разговорами кассиршу – мешают короче. Я им говорю: эта калиточка придумана для того, чтоб мы друг друга не толкали. Вежливо – правда? На что старуха тут же заявляет: да кто тебя толкает, кому ты вообще нужна. А муж удивляется: это пейсатые всегда жалуются, а зачем так делает русская женщина – непонятно. Вот, собственно, и все про нашу толерантность. Нет, покупать надо у арабов – эти умеют обслужить клиента со времен караван-сараев. Они знают, что лесть и угодливость города берут – только забывают об этом во время терактов.

Потом я возвращаюсь домой, включаю телевизор – кто-то же должен говорить в этом доме – и курю. Альтернативно счастливых легко опознать по количеству скуренных сигарет. Но делать мне тут нечего. Мелкие дела, типа постирать, искупаться и приготовить еду, потеряли смысл. Нет, время от времени я что-то ем и моюсь – чтобы не пугать окружающих, но стараюсь при этом не смотреть в зеркало. Ибо то, что я там вижу, пугает меня саму. Странно, как быстро это произошло – еще каких-то двенадцать месяцев тому назад я ужасно себе нравилась и даже мечтала о собственном спектакле. Влюбленная старая дура – что может быть хуже…

Но этот беззащитный взгляд… Пятидесятилетний мальчик, а в глазах робкая надежда, что окружающие думают о нем лучше, чем он сам. И еще вот это: «Когда я тебя вижу, мне хочется плакать от горя… Или смеяться от радости, что такие, как ты, есть на свете».

Нет, я не влюбилась – он был не в моем вкусе. Просто переехала из центра Тель-Авива в самый жуткий район Бат-Яма и чувствовала, что жизнь кончается. Рано или поздно я к этому ужасу привыкну, перекрашусь в рыжий цвет и, пьяная, пойду враскачку по захламленной улице, грязно ругаясь и сморкаясь в два пальца. И говорить мне будет не с кем, кроме пляшущих человечков из соседней синагоги, которые размахивают пейсами, орут «Барух ата Адонай» и бросают мусор себе под ноги.

А он звонил, и звонил, и любил… И куда мне было деваться?

Одни рождаются для больших страстей, а другие – для мелких услуг, и, в свою очередь, делятся на заботливых и услужливых. Между ними большая разница: первые думают о тебе, а вторые – о дивидендах, которые они извлекут из своей услужливости. Вам не кажется, что в жизни нет ничего хорошего, кроме иллюзий? Мне кажется. Более того: я в этом уверена. Но надо выбирать – либо ты добрый, либо честный. Потому что остаться добрым, честно ответив себе на ряд вопросов, никак не возможно. В тот период я была любимой и очень, очень доброй. Какое-то время. Пока не возненавидела его жену лютой ненавистью.

Кстати, о доброте. Самая прелестная сценка «Моей прекрасной леди» – ария Элизы Дулиттл, которая «хочет командовать расстрелом» мистера Хиггинса. Пошла я читать «Пигмалион», а там концовка такая: «Вы, я и Пикеринг… мы теперь будем не просто двое мужчин и одна глупая девушка, а три дружных старых холостяка». А никакая не свадьба. И послесловие: Элиза вышла замуж за разорившегося аристократа Фредди, они открыли цветочный магазин, потом перешли на овощи и так разбогатели. Хиггинса и Пикеринга цветочница до конца жизни держала в ежовых рукавицах и спуску стариканам не давала. Молодец, Лиза!

А ведь я сразу сказала: ну как можно выходить за этого монстра Хиггинса! Великие умы – Шоу и я – мыслят одинаково. «Говорят, в конце концов Дон Кихот женился на своей Дульсинее. Они построили дом, завели козу. Говорят, некоторые козы дают до 5 литров молока в сутки». Но это уже из другой сказки…

Гадкие дневные сны… Приходили четыре старухи, что-то нехорошее творили надо мной спящей. Проснулась, бросилась вдогонку, пыталась выяснить – что делали? А они бежали от меня на общественном транспорте, со свалявшейся химзавивкой и размазанной по морщинам помадой. Впрочем, одна из них, самая молодая и наглая, с ассиметричной, напыщенной стрижкой осталась. Но отвечать мне даже не подумала – просто отмахнулась, как от мухи. Пришлось достать нож и зарезать ее. Единственный приятный момент за весь сон.

Если долго жрать дерьмо, то перестаешь замечать его вкус. И тогда включаются аварийные системы организма – психосоматические болезни. Просто потому, что он не может крикнуть себе же в ухо: «Ты что, гад, делаешь – ты же нас гробишь!»

Любимого мучили панические атаки, он сидел на антидепрессантах и практически выпал из «восхитительного мира секса», но самым страшным для него было слово «психолог». Его шринком, а также доверенным лицом и шоуменом впридачу стала я. Если верить разным тестам, то мне сегодня лет 14 – бунтующий подросток, который всегда был младше тех, с кем сводила жизнь. Любимому на самом деле было года три-четыре, и я впервые почувствовала себя взрослой. Пьяный воздух свободы сыграл дурную шутку с профессором… вернее сиротой, выросшей в мини-Освенциме под крылом клинической психопатки-бабушки.

Те, кто рос в ненормальных семьях, до конца жизни верят, что где-то есть нормальные. Нет, не хочу об этом – ничего страшнее детства со мной впоследствии так и не случилось. Живем здесь и сейчас, как советует моя единственная подруга – психолог Таня. Она очень умная, хотя почти ничего не читала, ничем, кроме своей профессии, не интересуется, и с трудом вспоминает, кто такой, к примеру, Биньямин Нетаниягу. Но это не мешает ей давать советы таким начитанным и разбирающимся в политике теткам как я, и получать за это вполне приличные деньги.

Метод, которым она работает, называется «голографическая терапия» – Таня мысленно раскрашивает наши внутренности в разные цвета и уверяет, что именно они ответственны за все несчастья, которые с нами происходят. Она постоянно слушает себя и пытается понять, «какое чувство сейчас чувствует» – фраза, от которой не удалось ее отучить, и теперь я тоже так говорю. На самом деле это очень правильное занятие – именно чувство определяет «результат, который мы в результате» получим. В игре «пузыри» это особенно наглядно – пока пуляешь наугад,  все идет как надо. Но как только в голову приходит предательская мысль «я крута, сейчас выиграю», как тут же начинаешь мазать, количество пузырей увеличивается в геометрической прогрессии, и бесславный конец становится неминуем.

«Она была очень хорошенькой, невинной девушкой», – так любимый объяснял мезальянс с пейзанкой Олей. «Женишься на невинной овечке, а живешь с тупой овцой» – я лихо формулирую, правда? «Она не понимает ни слова из того, что ты говоришь, относится к тебе, как к инопланетянину – нажимает кнопку, получает ништяк», «Что она может дать своим детям, кроме чистых трусов?», «Люди не становятся ближе оттого, что тридцать лет гадят в один унитаз».

Не знаю, накажут ли меня там, наверху, но на этом свете расплачиваться приходится: Оля выиграла с разгромным счетом. Она тихая, незаметная и не стремится блистать. Просто живет, просто рисует, и ее малохудожественные «урбан скетчи», по моему  блестящему определению «вот это стул, на нем сидят, вот это стол – за ним едят», становятся все лучше, и даже удостоились каких-то выставок. А спектакль, которому я отдала два года жизни в надежде потрясти любимого вплоть до развода, с треском провалился. Игра в пузыри…»Определенно, тщеславие – мой любимый порок».

Перед Судным днем, когда все желают друг другу приличной записи в Книгу судеб, меня мучает вопрос: ТАМ считают по делам или учитывают также и мысли? Если второе, то в раю окажутся только те, кто принимает прозак. Психологи убеждены, что если бы Отелло, Пушкин, Анна Каренина, Робин Уильямс и другие страдальцы регулярно их посещали, то несчастья бы не случилось. У меня большие сомнения на этот счет. Вот с тезисом «горе от ума» я вполне согласна.

Историю любви еврейского всезнайки и уроженки Среднерусской полосы, где пьют все, представить нетрудно. Высокий и тогда еще чернобородый любимый встретил рыженькую простушку, похожую на актрису Евгению Симонову, в самолете, который летел в Крым. Он поднапрягся и сочинил первый вопрос: «Девушка, а вы куда направляетесь? Возможно, нам по дороге?» Устоять против его остроумия, она, конечно же, не смогла. Отпуск они провели в постели, а спустя месяц поженились. Мотивы такого брака Гоголь описал в «Женитьбе»: «Живешь-живешь, да вдруг такая скверность находит».

Оля Пустова из города Кустово мило краснела, застенчиво улыбалась, а кроме того уважала творчество Булгакова и ничего не имела против евреев. Этого оказалось достаточно для возникновения новой ячейки общества. А еще через месяц он понял, что трахаться им не о чем, согрешил с Олиной учительницей, старше его на двадцать лет, и с тех пор не прекращал искать большую любовь… за умеренную цену.

Впрочем, как выяснилось позже, с женой ему крупно повезло: Оля была пуленепробиваемой и спокойно занималась домашними делами, пока муж часами висел на телефоне, воркуя с многочисленными Леночками, Машеньками и Катеньками. В своем блоге она регулярно желала «мира и благополучия всем людям планеты», а обнаружив выпавшую из мужниного кармана записку, не оставляющую сомнений в измене, отдавала со словами «Кажется, это твое». Ее первая фраза, обращенная ко мне после ритуальных поцелуев, звучала так: «Израильские праздники всегда сопровождаются пробками». Вторую я слушать не стала.

Медбрат, который четверть века работает в «Ихилов», утверждает: те, кто находится в коме, слышат и видят все, что происходит вокруг них, и от разговоров, которые ведут над телом «глупые» родственники, у коматозников текут слезы. Еще он рассказал, что умирать  очень больно, и умирающие уродливы – как роженицы в последние минуты потуг. Но испуская дух, они мгновенно преображаются, становятся благородными и прекрасными. Видимо ТАМ лучше, чем здесь.

Я уверена, что в традиционное пожелание дожить до ста двадцати лет вкралась маленькая неточность. В оригинале было, конечно же, «не дай бог до 120». Глубокие старики очень одиноки. Это хуже, чем эмиграция, просто другая планета. Ушли друзья, родные, даже дети. «Все души милых на далеких звездах», а тебя только кормят и лечат. Мне не быть опрятной европейской старушкой с камеей на кружевном воротничке – это я точно знаю. Если доживу, то буду полубезумной, неухоженной и по-своему аристократичной средиземноморской каргой. Что, в общем, тоже неплохо…

Видела вчера такую и сразу поняла: моя бабка! У нее была прическа валиком как на портрете Ермоловой, только седая и встрепанная, очень светлые глаза на смуглом лице и растянутый бирюзовый свитер со следами хорошего вкуса. Она спускалась по камням к морю и злобно материлась. Но не как баба Маня на лавочке – скорее, оперная примадонна, недовольная работой костюмера. Потом зашла, не раздеваясь, по пояс в воду и долго смотрела вдаль, где море и небо сливались в серую хамсинную муть. Кстати, арабка…

Я часто об этом думаю в последнее время… Хорошо умереть, спасая кого-то. Неплохо также попасть в автокатастрофу или свалиться с высокой горы – нечаянно, разумеется. Но я умру подлой смертью, от глистов… Одного глиста, который залез в мою душу, выел начинку и уполз, не попрощавшись. «В отношения надо вкладываться» – таково официальное название убийственного ноу-хау, которым, как я сегодня понимаю, любимый владел в совершенстве.

Но я не сдалась без боя и однажды попыталась вырваться из тюрьмы. Моего невольного сообщника звали Тувье, и он был волшебником. Точнее профессором китайской медицины, которой посвятил сорок лет, научившись в результате превращать полумертвых стариков в двадцатилетних юношей. Слава о нем проникла в соцсети, и я загорелась идеей вернуть любимому молодость и красоту.

Доктор Тувье родился в окрестностях Иерусалима, но выглядел как брат-близнец главного буддиста планеты далай-ламы. Он объездил весь мир, побывал на Тибете и за Полярным кругом, ночевал в чуме, лечил эскимосов, покорял Эверест. Его квартиру украшали амулеты «дзи» и солнечные часы майя, гараж – гоночная феррари, а сам пожилой доктор был аскетом: питался орехами и минеральной водой, носил вылинявшую жилетку с невообразимым количеством карманов, ботинки на шнурках фасона «прощай, молодость» – и открывал тем самым фантастические возможности для шопинга.

Тувье утверждал, что человек – совершенный механизм, который способен регенерироваться, если хорошенько почистить внутренности и не мешать им работать. И он доказал это собственным примером: такого удивительного любовника, каким оказался 60-летний доктор, у меня еще не было – умные руки целителя делали с моим телом примерно то же, что смычок Паганини со скрипкой Страдивари.

Свое увлечение Тувье не собирался скрывать – он действовал честно и по-мужски: позвонил любимому, спросил, в каких отношениях мы с ним находимся, и, получив в ответ расплывчатое определение «друзья», безоговорочно в это поверил. План доктора был прост и незатейлив: мы будем жить вместе, любить друг друга и путешествовать, пока хватит сил. От меня же требовалось совсем немного – верить ему и постепенно бросить курить.

Израильские мужчины, от тель-авивских снобов до диких обитателей Шикун Амидар, напрямую выкладывают свои намерения, какими бы те ни были. «Дугри» – даже слово специальное есть. И это, с одной стороны, хорошо, ибо честно, а с другой – убивает интригу на корню. Все равно, что сказать: мы немножко еще поживем, а потом умрем. А за русской неоднозначностью, за иронически приподнятой бровью столько всего… «Ты спросил, как дела, а я ответила: «Хорошо»! Но ты сразу, сразу должен был догадаться, что дело дрянь!»

Ученый-педант, Тувье мало что понимал в отношениях, но очень старался: приезжал из своего Иерусалима едва ли не каждый день, по выходным устраивал прогулки в горах и велопробеги, лечил иголками мою больную спину, а словами – больную душу: «Ты потрясающе красивая женщина, ты – мой командир, все будет как ты скажешь». И в один прекрасный день я вдруг поняла: мне хорошо, спокойно, НОРМАЛЬНО – и я не желаю возвращаться к адским американским горкам, которые кто-то не очень умный назвал любовью.

Если б вы знали, как хочется поставить здесь точку – обожаю истории о Золушке, волшебных спичках и голубой бусинке, исполняющей все желания. Жаль, что я не из этой сказки…

Вам, конечно, интересно, как повел себя любимый. Мне тоже было любопытно. Сначала он закатил грандиозный скандал, обвинив меня в коварном, тщательно продуманном плане. Эта версия льстила, и я не стала отпираться. Тем более что о разводе речь до сих пор не шла, и предавать было некого. А потом сошел с ума: не оставлял меня ни на минуту, предлагал бежать в Америку, называл себя «последней скотиной» – что было, в общем-то, недалеко от истины. Но… хороших людей на свете нет, а есть любовь – к счастью или несчастью непонятно.

Свободу воли выдумали очень недалекие люди, которые не в состоянии увидеть пазл в целом, а быть довольным своей участью – модный способ лизнуть попу мирозданию и получить от него… прибавку к жалованию. Чтобы привлечь добро надо соблюдать этические нормы – не подличать, не поступаться принципами. Метод сомнительный, с множеством негативных последствий, но безальтернативный. Умом я понимала, что Тувье – «менш», в отличие от жалкого подобия мужчины, каким был мой любимый. И я не знаю, чем закончилась бы эта мелодрама, не вмешайся в нее Тот, Кого Нет.

Развязка наступила в полдень – в самый разгар лета. Тувье позвонил на работу и ровным голосом сообщил, что с ним случился инсульт. Когда я примчалась в больницу, говорить он уже не мог, а только плакал. Неконтролируемые слезы – один из симптомов кровоизлияния в мозг, но я этого не знала. Мужественный доктор, всю жизнь спасавший других, превратился в беспомощного, безъязыкого,  беспрерывно плачущего старика… Невыносимое зрелище!

Через два года, когда мы снова встретились, я узнала, что Тувье не сломался и за волосы вытащил себя из болота. Он потратил состояние на медицинские процедуры, упорно, день за днем разрабатывал отказавшую руку и восстанавливал речь. Как-то раз он сорвался со скалы и остался в живых благодаря чудом уцелевшему телефону, по которому и вызвал скорую. Что делал в горах человек, перенесший паралич, я не стала выяснять – как не рискнула бы спрашивать у Маресьева, зачем летать без ног.

Но все это будет потом, позже. А пока я занялась обустройством его больничного быта: дозвониться до родственников, добиться от врачей необходимых проверок, от медсестер второго одеяла, и главное – не подать виду, как плохо все это выглядит. К счастью, анализы показали, что мозг Тувье пострадал меньше, чем мог бы: гематома имела ограниченный периметр,  повторного кровоизлияния не ожидалось, и в целом прогноз медиков был благоприятным.

Я приезжала в больницу каждый день, привозила какую-то еду и пыталась по мере сил развлечь больного. Познакомилась с его братом и невесткой, во взгляде которых ясно читалось: «русская проститутка пытается окрутить нашего мальчика». Только через неделю обнаружила на заднем дворе офиса свой велосипед, о котором напрочь забыла. Воры на него, как ни странно, не польстились – видимо чувствовали, что время для воровства не самое подходящее.

Тувье со мной не было – он целиком погрузился в свою беду и ничего вокруг не замечал. Для любимого настал звездный час – его конек, услужливость, оказался востребованным как никогда раньше. Днем и ночью он сам и его машина были в моем полном распоряжении. Мы проводили в дороге долгие часы, обсуждая состояние Тувье, а заодно и наши отношения. Бедной Оле приходилось выяснять у меня, где находится ее благоверный – он не отвечал на звонки.

«С этой у него серьезно, а с той – постоянно. Не понимаю!»  Жванецкий – о любовном треугольнике. Гений, а какой хороший, просто прекрасный человек! Впрочем, не мешало бы для полной уверенности поговорить с его женой. A вот французы строго разделяют секс, любовь и брак, и даже последняя белошвейка из затерянного в горах монастыря не путает эти три разные вещи – если верить их книгам.

Седьмая заповедь очень короткая: не прелюбодействуй – и точка. Без разъяснений. Довольно подозрительно, между прочим. Я думаю, что Сами Знаете Кто, просто не хочет впускать недолюбленных на седьмое небо, где обитают плюющие на эту заповедь счастливые небожители. Количество мест ограничено, посторонним вход воспрещен, а нежная песенка о том, что «наша нежность и наша дружба сильнее страсти, больше, чем любовь» – типичная отмазка гулящего мужа.

Стыдно признаться – это были прекрасные дни. Нет, я не изменяла доктору, но выбор между сказочно преобразившимся любимым и все более отдалявшимся, чужим, в сущности, человеком был очевиден и неизбежен. Сумерки в Иудейских горах, аромат хвои и запах шашлыка из придорожных харчевен, крики водителей «са, бен зона, са!»… И слова, в которые безумно хотелось верить: «У меня вот здесь щемит, так я тебя люблю!»

Этот вечный глюк в головах, что скоро, буквально завтра, все изменится – мы найдем друзей, любовь, счастье, что бы это слово ни означало. Ложь! Ничего не изменится и никогда не будет хорошо. Вчера подслушала разговор в автобусе: «У него жена, любовница и еще одна женщина в Беэр-Шеве. К этой ходит по пьяни – потому что аккуратный и там, где дети, не блюет». А сколько, наверное, слез, надежд, выяснений отношений, сколько денег на звонки и смс-ки… От этой вот – к которой «по пьяни».

И пока беспомощный Тувье, прикованный к больничной койке, сражался с мраком и отчаянием, два человека, которых он называл своими лучшими друзьями, предавали его. Мы ничего не решали – просто не мыслили жизни друг без друга и начали искать в интернете подходящее жилье. Я выбрала заброшенный район на окраине Ришона с романтическим названием Пуэбла-Эспаньола: там плескалось наше общее с Испанией Средиземное море, окна были похожи на бойницы, а цены оказались вполне доступными.

Тувье предстояло узнать правду после выписки – крох гуманности, которые оставались в моей одуревшей от счастья голове, только на это и хватило. Но он мистическим образом опередил меня: в письме, пришедшем по электронной почте, было совсем немного слов: «Ты жестокая, бесчеловечная, я глубоко разочарован». Ровно то, что думала о себе я сама.

Нет, бедный доктор так и не узнал о моей измене. Во время нашей последней беседы я спросила: «Почему ты меня тогда прогнал, я ведь могла помочь?» А он ответил: «Мы встретились в неправильное время – я должен был остаться один, чтобы справиться с болезнью». И стало ясно, что эти слова продиктовал ему тот, в чье существование ни он, ни я не верили и не верим.

Прошло несколько месяцев. Пыл любимого постепенно угасал: он стал реже появляться, поиски общей квартиры скукожились, а потом и вовсе прекратились – «надо уладить сначала кое-какие дела». Я пыталась выяснять отношения, он сбегал, а в ответ на вопрос, когда же мы, наконец, будем вместе, прятал глаза и обиженно огрызался: «Додавила». И в один далекий от прекрасного день любимый просто не ответил на мой звонок – ни на первый, ни на сто двадцать первый.

«Желаю счастья. А точнее, чтоб ты сдох в муках!» Это единственно правильный ответ предателю – на пепелище не разобьешь огородик. Но дозрела я до него только через год. Когда-то бабушка учила меня потрошить курицу: надо засунуть руку глубоко в тушку, собрать все, что найдешь, в кулак и резко рвануть на себя. Очень-очень резко, но при этом ухитриться не раздавить желчный пузырь. Если такое случится, не дай бог, курица становится горькой, несъедобной, и плакали потраченные на нее два с полтиной.

Именно это со мной и проделали: с той лишь разницей, что курица мертвая, а я была живая и умерла далеко не сразу. Не могла дышать, не могла спать, не могла терпеть эту боль. И пожаловаться было некому – всех людей из моей жизни вытеснил он. Единственное, что грело и поддерживало меня в этот жуткий период, была мысль о голубеньких таблетках, от которых так славно спится.

Но… «Не бывает так плохо, чтобы потом не стало еще хуже», – любил повторять мой остроумный дед. На суицид у меня не хватило решимости. Я продолжаю жить, если это можно назвать жизнью, и имею шанс увидеть еще много ужасных вещей. Это сойдет за оптимизм? Нет? Очень жаль – лучшего я вам предложить не могу. По крайней мере, сегодня.

У меня три ухажера: профессор океанографии, президент крупной оборонной компании и еще один – он вкусно готовит и замечательно поет под гитару. Это нормальный этап после разрыва, все тетки, каких я знаю, его проходили. Но видеть никого не хочется – я уже привыкла к одиночеству, и теплые чувства испытываю только к ведущим телеканала «Дождь». Они – моя настоящая семья, которая не оставит и не предаст. Если, конечно, не сломается телевизор, хас ве-халила!

На любимого эта история не произвела большого впечатления. Покончив со мной, он прикупил рубашек, пополнив и без того богатую коллекцию, и отправился в Америку – покорять сердца американок зрелой мужской красотой. Пожилые детсадовцы, имя которым легион, не умеют любить… и расставаться с игрушками тоже. Но если там, наверху, что-то есть, судить их будут как серийных убийц.

Впрочем, О Генри сформулировал намного изящней: «Эти страшные люди нанимали на работу девушек и платили им пять или шесть долларов в неделю. Вы не из их шайки? – Нет, ваше бессмертство. Я всего-навсего поджег приют для сирот и убил слепого, чтобы воспользоваться его медяками».

А за окном опять идет дождь – и придает чуточку благородства убогому району Амидар. Так приобретенные разочарованность и цинизм делают дурака немножко умнее…

Алина Загорская