Соломон Воложин | Ультравантюра

Совершенно пронзительные (для меня) слова о конце Посвящения «Полтавы» Пушкина…

Узнай по крайней мере звуки,
Бывало, милые тебе –
И думай, что во дни разлуки,
В моей изменчивой судьбе,
Твоя печальная пустыня,
Последний звук твоих речей
Одно сокровище, святыня,
Одна любовь души моей.

«…попробуйте, вставьте «когда-то» вместо «бывало», прочтите: «Узнай, по крайней мере, звуки, / Когда-то милые тебе». Что ж – звуки налицо, да не те: осекся голос, заглохла музыка. «Бывало» и «милые» согласованы были звуком, а теперь согласованности нет. Когда рождается поэзия, когда душа «трепещет и звучит и ищет, как во сне, излиться наконец свободным проявленьем», свобода этого проявленья ограничена бывает у подлинных поэтов его совершенством (по суду самого поэта), а совершенство зависит от того, найдет ли ищущая душа полноту звукосмыслового воплощения для своего «трепета», своего «лирического волненья». Если нужные звуки найдены, они незаменимы, и каждое вла–вла [«Сердитый влаги властелин»], каждое «бывало» вместо «когда-то» тут попадает на учет» (Вейдле. https://profilib.com/chtenie/103548/v-veydle-embriologiya-poezii-26.php).

Объясню, почему пронзительные.

Этот Вейдле, точнее его «Эмбриология поэзии», есть сплошной укор мне. Он доказывает – такое впечатление – что есть поэтичность сама по себе. Ну так я его понял. И да простится мне, если я ошибся. Поэтичность, мол, видна в крошечных отрывках. Как в этом вот «Бывало милые…».

Я же стою на том, что, образно, в каждой капле есть вкус целого моря. Для чего конкретное произведение создано, то тоже конкретное и чувствуется в каждой капле. Подсознаниями автора и восприемника чувствуется. И в соседних по времени создания произведениях где-то та же конкретика подсознаниями чувствуется. Пока тип идеала (обязательно подсознательного) не сменится. Тогда и конкретика сменится.

Так вот я хочу свести это «Бывало, милые…» к подсознательному идеалу Пушкина, когда он – в страшном возбуждении – сочинял «Полтаву».

Что говорит «Летопись жизни и творчества Пушкина» о «Полтаве» и любовях?

 «1828. Апрель, 5. Четверг. Начало работы над поэмой Полтава. Оставив чистую страницу после «Альбома Онегина», Пушкин поставил на л. 12 дату: «5 Апр<еля>» и в два столбца на л. 12–13 записал историческое вступление к поэме, которое в ходе работы перенесено в I песнь «Полтавы» (стихи 138–159) и частично в I I I песнь» (Летопись жизни и творчества Пушкина. Т. 2. С. 368).

«1928. Май, 1…до 9 (?). Среди черновиков поэмы «Полтава» Пушкин чертит анаграммы: «Eli Eninelo», «ettenna eninelo», «eninelo ettenna», «Olenina», «Annette», a выше этого имени – свою фамилию «Pouchkine»» (Там же. С. 380).

«1828. Август, 19… стихи к поэме «Полтава» (16–19, песнь первая, и далее), содержащие поэтическую разработку портрета героини (еще с именем Наталья)» (Там же. С. 409).

«1828. Август, после 19 (?)… портреты Н.Д. Киселева [соперник Пушкина в его видах на Анну Оленину] и М.С. Лунина (?) [декабрист], а также стихи 30–34 первой песни Полтавы, в которых найдены имя и образ героини; в дальнейшем работа над поэмой шла напряженно и быстро, без значительных перерывов» (Там же. С. 410).

«1928. Август (?) Среди… стихов первой песни «Полтавы» – портрет Елизаветы Михайловны Хитрово [женщины, на 16 лет его старше и, по-видимому, безнадёжно влюблённой в Пушкина; как Мария в старого Мазепу?]» (Там же. С. 414).

 «1828. Сентябрь, до 25. Среди черновиков поэмы «Полтава » много рисунков: портреты А.Ф. Закревской, А.А. Олениной [на ней Пушкин хотел жениться, неудачно], М.Н. Волконской [ей, поехавшей в Сибирь к мужу-декабристу, написано Посвящение «Полтавы»; он в неё, почти ещё девочку, был когда-то влюблён], Вольтера, Наполеона, А.П. Ермолова, Кочубея и Мазепы, автопортрет; животные и птицы, пейзажи и предметы. Особое место занимает серия рисунков к эпизоду казни (л. 39 об., 40, 44 об.), которая является не просто иллюстрацией к тексту, но перекликается с первым «декабристским» рисунком Пушкина (на л. 37 третьей масонской тетради), здесь Пушкин зафиксировал конкретные детали казни декабристов: виселицу с пятью фигурами повешенных, балахоны и колпаки на осужденных, нагрудные доски, связанные руки и ноги.

Сентябрь, ок. 25 (?). Пушкин начинает работу над созданием белового варианта поэмы Полтава, которая продлится до 16 октября (см.)» (Летопись жизни и творчества Пушкина. Т. 2. С. 418).

Из другого места:

«…переправил… на «одна любовь», поставил знак окончания текста и дату: «27 окт. 1828 Малинники». Работа завершилась…

Очевидно, что в момент работы над посвящением в сознании Пушкина мелькала Сибирь именно как место пребывания той, кого он зашифровал заглавием «Тебе», одновременно и безусловно прикровенным для читателей, и намекающим на реально-интимное содержание текста для автора. Нельзя сомневаться, что конкретным содержанием этого «ты» мог быть лишь образ М. Н. Волконской» (Лотман. http://scicenter.online/poeziya/posvyaschenie-poltavyi-12623.html).

На Пушкина накатило раздвоение: стыд, что отошёл от декабристов (задолго до восстания), и гнев на них, несуразных по отношению к ходу Истории, любовь к ним, свободолюбивым (и как эхо – от неудавшейся женитьбы-конца-свободы – любовь к Марии Волконской), и негодование за их волюнтаризм (негодование, сорванное на образе Мазепы, соблазнившем свою Марию).

Так вот память о былой любви к Марии Волконской и романтизму звучит в словах: «Бывало, милые тебе».

А ведь Мария и в юности и позже была где-то не права (как Вейдле), подсмеиваясь над влюблённостью в неё Пушкина: «Как поэт он считал своим долгом быть влюблённым во всех хорошеньких женщин и молодых девушек, с которыми встречался. В сущности, он обожал только свою музу и поэтизировал все, что видел» (http://www.hrono.ru/biograf/bio_we/volkonska_mn.php).

Нет! Пушкин её, юную, в Крыму, в жизни, может, и не любил. Но после её героического отъезда в Сибирь… его якобы к ней любовь пригодилась «Полтаве».

«Именно усиление до предела антиромантических тенденций [в собственно поэме] вызывало к жизни частичную реставрацию романтизма «на параллельных рельсах» [в Посвящении]» (Лотман).

Раздрай в душе потребовал усиления каждой стороны раздрая, и он смог «поверить» (Лотман) в свою романтически-вечную любовь к Марии. И – «Когда‑то» ему под руку не попалось, а попалось «Бывало».

Теперь судите, самообманулся ли я.

Поэт всегда разгорячается от напора своего подсознательного идеала (не беда, что здесь он разгорячился из-за внезапного раздрая между давно отвергнутым было романтизмом и практикуемым уже несколько лет реализмом). Душа от этого «»трепещет и звучит и ищет, как во сне»». И такое случается при любом идеале.

Типов идеалов (прошу принять на веру) шесть. Так если б их было два… То математическую аналогию поэтичности по Вейдле составил бы большой модуль величины, независимый от знака величины (+ или ̶). А математическую аналогию непоэтичности – малый модуль величины.

Но величина в реальности не существует без знака перед нею (+ или ̶). Не существует в реальности и поэтичность по Вейдле. Она всегда – с конкретикой, связывающей её с одним из шести типов идеалов.

Если бы директором был я, я б запретил применять словосочетание «художественные средства». Ибо они как абстракции не существуют. Не существует музыкальность стиха. Не музыкальность в «Бывало, милые тебе» «Полтавы», а выражение интимности, необходимое для внезапного минутного позитива к романтизму матёрого реалиста. Или иначе можно сказать. Средство является художественным только тогда, когда подсознание восприемника чует связь между ним, средством, и подсознательным идеалом автора. Если последнего нет, не радует ничто. Вот Вяземский рифмоплётствует, жалуясь на трудность этого дела:

Хочу ль сказать, к кому был Феб из русских ласков, –
Державин рвётся в стих, а втащится Херасков.

И вот Пушкин даёт ему отповедь:

«Читал сегодня послание Вяземского к Жуковскому. Смелость, сила, ум и резкость; но что за звуки! «Кому был Феб из русских ласков». Неожиданная рифма Херасков не примиряет меня с такой какофонией» (Вейдле. https://profilib.com/chtenie/103548/v-veydle-embriologiya-poezii-25.php).

Так не верьте и Пушкину. Не какофония ему не понравилась, а отсутствие художественности, не чуялся подсознательный идеал автора. Именно идеал. Потому что Вяземский не сознанием добыл повтор «сск – ск». Он себя взвинтил на сочинительство стихов. А там обязательно (если стихи не совсем примитивные), кроме рифм, есть повторы согласных. И. Срабатывает установка. А та – явление подсознательное. И – понеслось: ритмизированное и рифмованное нечто да ещё и с внерифменными повторами.

Соломон Воложин