Юлий Зыслин | Путь к Цветаевой

К 125-летию Марины Цветаевой и «20-летию Вашингтонского музея русской поэзии и музыки»

Так сложилось, что до конца 1970-х годов я мало знал о Марине Цветаевой и вообще о Серебряном веке русской культуры. В школе конца 1940-х годов мы даже Есенина толком не проходили. В учебнике по литературе о нём что-то было лишь в примечаниях. (Кстати, Сергей Есенин был во внимании у Пастернака, Мандельштама и Цветаевой, которая считала, что он опоздал своим рождением на 10 лет). Символизм был объявлен тогда советской властью декадентским, т.е. презираемым. Поругивали даже Валерия Брюсова, хотя он служил новой власти и его даже издавали. Термина «Серебряный век» вообще не существовало. Купить книги об этом времени русской культуры конца XIX – начала ХХ веков у меня никаких возможностей не было. И вдруг моя жена Светлана достаёт мне из-под полы за баснословные деньги сборники стихотворений Цветаевой, Ахматовой и Пастернака (они сейчас экспонируются в моём музее как его начало). Почитав это всё, наконец, внимательно, а мне было уже тогда под пятьдесят, я пережил огромное потрясение. Прежде всего, от Марины Цветаевой. И «заболел» её творчеством на всю оставшуюся жизнь. Первым моим песней-романсом на стихи МЦ стало тогда стихотворение «Вот опять окно…»

Вот опять окно,
Где опять не спят,
Может, пьют вино,
Может, так сидят.

Или просто рук
не разнимут двое
В каждом доме, друг
Есть окно такое…
23 декабря 1916 г.

И я начал всерьёз заниматься Серебряным веком русской культуры, собирать соответствующую литературу, т.к. она стала постепенно более доступной (и всё это привёз в Америку). Так я «освоил» ещё Мандельштама, Ахматову, Гумилёва, Волошина, а потом и очень многих поэтов Серебряного века. И даже посвятил им кое-какие свои стихи и песни.

Моему увлечению Цветаевой поспособствовала полуофициальная автобусная экскурсия 1982 года «Москва Цветаевская». Она стала следующим моим потрясением от Цветаевой.

Борисоглебский переулок, д.6. Здание ДМЦ

Экскурсия начиналась в Борисоглебском переулке (тогда ещё переулок. Писемского) у обшарпанного здания, где теперь сверкает Дом-музей Марины Цветаевой. Она была проведена как произведение искусства: с большой любовью к поэту и мастерством, на высокой эмоциональной ноте, с тёплым, вдохновенным чтением её стихотворений.

Придя после экскурсии домой, я ничего не мог делать, ни о чём другом думать, как только о Марине Цветаевой. И немедленно родилось стихотворение, а позже и песня, – «Борисоглебские оконца», к 90-летию Марины Цветаевой:

Марину помнит старая Москва –
Трёхпрудный переулок и Волхонка,
И Сивцев Вражек, и Тверской Бульвар,
Борисоглебские оконца.

Марину помнит Кремль золотой,
Москва-река в одеждах неизбитых.
И монастырь на площади Страстной,
Сейчас и сам едва ли не забытый…

(впоследствии возникло ещё несколько посвящений МЦ и 20 песен на её стихи).

Мне, конечно, импонировало, что упомянутые цветаевские места Москвы в принципе были хорошо знакомы. Я ведь коренной москвич и родился на Тверской улице, дом 14, где в XIX веке в салоне Зинаиды Волконской бывал Пушкин (за месяц до отъезда в Америку здесь прошёл мой прощальный творческий вечер, где, конечно, звучали стихи и Марины Цветаевой). Это метров 50 от Тверского бульвара с памятником Пушкину, установленному в 1880 г., прямо напротив Страстного монастыря. Бульвару и памятнику, как воспоминаниям детства, сёстры Цветаевы посвятили трогательные строки. До Трёхпрудного переулка, где родились Муся и Ася в доме номер 6, было ещё метров 300 (дом не сохранился).

Кремль, который МЦ показывала в 1916 г. Мандельштаму, я фотографировал ещё во время ВОВ, хотя это было строжайше запрещено. А про Страстной монастырь мне рассказывал в 1947 г. удивительный человек, который помнил всё, что он учил в дореволюционной гимназии, когда мы пересекали с ним Пушкинскую площадь после занятий в экстернате, что помещался в Дегтярном переулке. А о Москве-реке, что говорить? Река есть река, набережная есть набережная. Это всегда волнительно.

Таким образом, я родился недалеко от места рождения Марины Цветаевой.

Кстати, последние 28 лет до отъезда в Америку я жил примерно в 700 м от места рождения Бориса Пастернака, что на углу Оружейного пер. и 2-ой Тверской-Ямской ул. Одновременно это было недалеко (многократно ходил туда пешком) и от Трёхпрудного переулка, и тем более от Патриарших прудов. На Патриарших прудах жил мой тесть, здесь же я брал уроки гармонии у пианистки из ГИТИСа. И на катке здесь я не раз катался. На том самом катке, где юные Марина и Анастасия Цветаевы резали лёд своими коньками, причём Анастасия Цветаева беговыми. Здесь же Ася познакомилась с Борисом Трухачёвым. В результате этого возникла замечательная Цветаевско-Трухачёвская ветвь. С некоторыми потомками возникшего тогда любовного союза (а именно с внучками Анастасии Ивановны Цветаевой – Ольгой и Маргаритой) имею счастье быть знаком, и даже, смею надеяться, дружен (Рита и её дочь давно находятся в Америке, а Оля с недавних пор живёт на два дома – один российский, другой американский).

Арбатские переулки не случайны в моей судьбе. Мамины сёстры, мои родные тётки, жили в районе Арбата и Никитских улиц. Я у них часто гостил. Одна сестра мамы, тётя Пера, – прямо напротив театра им. Евгения Вахтангова в огромном доме под №34 – подъезд со стороны Калошного пер. (сейчас здесь министерство культуры РФ). Здесь же 10-летним мальчишкой встретил 22 июня 1941 г. и помню эти дни, бомбоубежище, свист бомбы, которая попала в здание театра, что на углу Николо-Песковского пер., где в доме №11 снимал этаж у коллеги И.В. Цветаева композитор Александр Скрябин. С его женой Татьяной Фёдоровной Шлёцер Марина Цветаева была дружна и посещала её до самой её смерти. Шлёцер и посвящен цикл «Бессоница» со стихотворением «Вот опять окно…»). Другая мамина сестра жила на Малой Никитской улице. Многократно от Арбата к тете Бете я проходил по Николо-Песковскому пер., через Собачью площадку, Борисоглебский (Писемский) переулок, пересекал Поварскую улицу, шёл мимо церкви Большого Вознесения, где в деревянном её предшественнике венчался Пушкин и где в сегодняшнее время проводятся панихиды по Марине Цветаевой. Моя старшая сестра училась ещё до войны в Гнесинке, а много позже в Доме Шуваловой и в музее Скрябина устраивались концерты камерной музыки, которые я аккуратно посещал (последний раз в 1996 г. за неделю до отъезда в Америку). Тут же надо сказать, что почти все арбатские переулки я мог проходить с закрытыми глазами. А уж Сивцев-Вражек знал досконально, ведь Калошный пер. упирался в эту улицу.

Моя невеста Светлана (ныне прабабушка наших семерых правнуков) жила у Никитских ворот, прямо напротив памятника Тимирязеву, что в другом по отношению к памятнику Пушкину конце Тверского бульвара. На этом бульваре я знал каждый кустик, каждую дорожку, каждое дерево.

30 лет (1932-1962 гг.) я прожил на Чистых прудах. Это значит, рядом с Покровским бульваром, где было последнее место проживания Марины Цветаевой перед отъездом в 1941 году в Чистополь-Елабугу. Опять же все улицы и переулки этого района были мне хорошо знакомы. И мимо дома №14/5 на Покровском бульваре проходил десятки раз, конечно, ничего не зная про Марину Цветаеву. Рядом с этим домом был небольшой детский парк, где временами ежедневно, кроме зимы, проходили наши волейбольные баталии. И Лялил пер., где жила Валерия Цветаева, сводная сестра Муси и Аси. (Перед отъездом в Америку я сфотографировал цветаевские места в Москве, и они представлены в моём американском музее). Рядом с моим домом на Чистых прудах находился кинотеатр «Колизей» (ныне театр «Современник»), здание которого построил архитектор Роман Клейн, сподвижник И.В.Цветаева, автор здания «Музея изящных искусств им. Александра III». Кстати, в районе Чистых прудов есть ещё несколько зданий Романа Клейна. С большой вероятностью часть этих работ, если не все, не прошли мимо внимания Марины Цветаевой.

Основанный И.В. Цветаевым, известный в мире художественный музей на Волхонке я посещал и в детстве, и в юности, и в зрелом возрасте. В течение 5 лет я жил в новостройке вблизи Северного речного порта, откуда в 1941 г. Марина отправилась навстречу своей гибели в Елабуге.

У Цветаевой есть такие слова: «…Ты ищешь дом, в котором родилась я – или в котором я умру». Я специально не искал, а просто по линии жизни оказывался в нескольких цветаевских местах Москвы, ничего не зная о них. Так, наверно, мне было суждено.

Судьба распорядилась и так, что я попеременно встретил трёх энтузиастов – Е. Тихомирова, Л. Козлову, А. Ханакова, давно болеющих Цветаевой. Это окончательно повернуло мою жизнь в сторону Марины Цветаевой, её творчества, биографии, судьбы…

Первым среди них был Евгений Ильич Тихомиров, бывший военный, ставший краеведом и экскурсоводом. Он руководил маршрутом туристического теплохода «Иван Сусанин» по линии Московского турбюро, которое проводило и экскурсии по цветаевской Москве. В 1989 г. я попал на этот теплоход по профсоюзной путёвке. Говорили, что это как будто бывшая яхта румынского короля Михая. Впереди теплохода располагался чудный застеклённый салон, названный здесь библиотекой. И я начал здесь через день петь свои песни на стихи поэтов Серебряного века, в том числе, и цветаевское «Вот опять окно…». Этот небольшой теплоход ходил по нескольким водным туристическим маршрутам. Я трижды поплавал на нём. Один из маршрутов у Тихомирова был по Каме в Елабугу. Он дал мне почитать свой дневник, где была описана биография МЦ, её пребывание в Елабуге и гибель здесь. Описание Елабуги и Петропавловского кладбища было столь образным, что здесь же на теплоходе возникло стихотворение, а потом и песня «Где могила поэта Марины Цветаевой?».

Есть могила в Елабуге рядышком с соснами.
Им нельзя горемычную не вспоминать…

Я дважды побывал в Елабуге и убедился, что у Тихомирова в дневнике всё описано точно.

В 1991 г. произошло важнейшее событие на моём пути к Марине Цветаевой.

Цветаевские места МЦ

В мае этого года я побывал в Феодосии и Коктебеле. В Феодосии с утра слушал лекции о методе дыхания Бутейко, после чего каждый день на автобусе ездил в Коктебель, где как раз проходили «Волошинские чтения» (о них мне рассказал в Москве пианист и культуролог Максим Кончаловский, все программы которого прошли в моём московском музыкально-поэтическом салоне «Свеча»). Побродил по берегу залива, купил глиняные колокольчики, посетил могилу Волошина, написал посвящённое ему стихотворение «Волошинский залив» (эти колокольчики теперь в Америке).

В Коктебеле я, конечно, захотел спеть стихи Волошина. Но все устали от длинных заседаний, и моё выступление было скомкано. Зато участница Чтений ярая цветаевка Лилит Николаевна Козлова быстро сориентировалась и организовала встречу в местной гостинице. Её поддержала княгиня Нина Ивановна Вяземская, муж которой был знаком с Волошиным (много лет я был с ней в переписке, а, будучи в том же году в Елабуге, заказал по её просьбе панихиду по Марине Цветаевой). Кажется, я тогда в Коктебеле пел всю ночь. Это были стихи, прежде всего, Волошина, Пастернака и, конечно же, Цветаевой, для которой Коктебель и Волошин были святынями. Даже что-то записали для московского радио. По крайней мере, мне потом сделали копию. (Эта огромная бобина приехала со мной в Америку). Но главное, мы на всю жизнь подружились с Лилит Николаевной. Профессор генетики, поэт, писатель, альпинистка, литературовед, великий знаток творчества и биографии МЦ, она общалась с Анастасией Ивановной Цветаевой, настойчиво и плодотворно занималась поиском могилы МЦ. Темой гибели и поиском могилы МЦ занимались многие, но, к сожалению, до сих не всё ясно. Сейчас в этом направлении работает заслуженная елабужанка Елена Поздина, которая, надеюсь, подведёт итог всем поискам.

От Козловой я узнал о Цветаевском братстве, куда она меня внедрила и где меня встретили очень тепло. Это были энтузиасты и знатоки цветаевской темы, живущие по всей России (Москва, Подмосковье, Новосибирск, Казань, Каунас и др.) и регулярно общающиеся друг с другом. Много лет я был с ними, как и с Н.И.Вяземской, живущей в Питере, в переписке и храню их письма.

В этом же году Лилит Козлова повезла меня в Александров, Елабугу и Тарусу. Есть фотодокументы.

В Александрове летом 1991 г. открывался музей сестёр Цветаевых. И я спел на его открытии два стихотворения МЦ. Осенью мы отправились в Тарусу на VI Цветаевский костёр («народные литературоведческие встречи в лесу»). А там, оказывается, меня уже знали и ждали и попросили попеть стихи МЦ (подробнее о Тарусе).

Организатору цветаевских костров в Тарусе Александру Васильевичу Ханакову кто-то прислал с Камчатки (!) мои посвящения Марине Цваетаевой (у него образовалась огромная коллекции посвящений МЦ, более 2.5 тысяч, часть которых он издал в 1992 г. отдельной книжкой «Венок Цветаевой», что стало первым изданием такого рода). Он стал меня разыскивать, звонил мне на работу, но мне ничего не сказали, и мы тогда с ним разминулись.

Я говорю об Александре Васильевиче Ханакове. Мы с ним дружим до сих пор. В Тарусе в 2016 г. прошёл ежегодный, традиционно осенний 31-й Цветаевский костёр, а в Вашингтоне – 21-й. Я привёз в Америку угольки с VI-го Тарусского костра.

В 1991 г. побывал ещё в Болшеве и Питере. В результате познакомился и подружился со многими цветаевцами, стал посещать все цветаевские мероприятия, много узнал нового о МЦ, её семье и судьбе и о проблемах цветаеведения.

Эти поездки вошли в мою книжицу «От Елабуги – до Чёрной речки», которую издал А.В. Ханаков в 10 экземплярах как самиздат.

В результате моя цветаевская болезнь обострилась и не отпускает до сих пор.

В Америке мною написаны по цветаевской тематике три книжки, несколько сборников и песен, проведены сотни выступлений, осуществлена публикация более 100 статей. На основании семейного мемориала в Вашингтоне выбиты инициалы МЦ. Мой биологический отец был ровесником Марины Цветаевой. Он расстрелян в 1938 г. в Бутово, где «похоронен» и расстрелянный на Лубянке 16 октября 1941 г. муж МЦ Сергей Эфрон.

Мне кажется, что я физически ощущаю цветаевскую энергию и сегодня, находясь в столице США. Не мистика ли это?

Настало время за Марину
Нам чашу благодарную испить:
Уж очень драгоценны вина –
Удастся ли сполна все оплатить?

Сполна, конечно, не удастся. Но пытаться надо…

Юлий Зыслин