Владимир Гольдштейн. «Боршч»
Бабушка так и говорила: «боршч», а иногда слышалось даже «боржч». Но какая разница, если именно это вкуснейшее варево было более чем настоящим украинским борщом – наваристым, душистым, отдающим бесподобным ароматом хорошо разваренной картошки, запутавшейся в капустных нитях, которые одновременно окутывали ломтики морковки и фасолины. И всё это – в окружении томатно-буракового изобилия. Бабушкин боршч отличался от борща обычного невероятной густотой, пряностью и вязкостью. Всё в нём было совершенно идеально и не требовало никаких добавок. Боршч заслуженно считался полнейшим и безусловнейшим апофеозом бабушкиной кухни. Я всегда ел его из внушительных размеров старинной тарелки, красовавшейся ажурными краями с яркими розочками на них.
А ещё к боршчу непременно полагался чёрный хлеб, обычно горбушка, которую я до блеска натирал головкой чеснока, постоянно макая его в терпеливо сносящую это безобразие солонку…
Мне было двенадцать лет.
И не просто двенадцать, а почти ровно двенадцать – если не брать в расчёт, что после празднования моего дня рождения, приходящегося на начало января, минуло лишь пару суток. День рождения был торжественно отмечен в крайне тёплой и очень дружественной обстановке, сопровождавшейся полагающимися в таком случае подарками от родных, близких и друзей. Но главный для меня подарок был необычным. Хотя бы потому, что он не предполагал ничего такого, что переходило в мою собственность… Впрочем, сначала надо вспомнить о том давнем времени, когда по телевизору показывали лишь два (два!) канала, смотреть по которым было почти нечего – даже в эти сладкие дни зимних каникул; интернет и вообще персональные компьютеры смутно маячили где-то в далеком будущем, и потому на второе место после незатейливого дворового хоккея без коньков выходило чтение. В этом и заключался тот самый подарок.
Дело в том, что у друга моего старшего брата имелось (о, чудо!) полное собрание сочинений классика приключенческого жанра Жюля Верна, доставшееся ему от родителей. Книги эти, представляющие собой внушительные фолианты, никому на вынос не давались. В ответ на подобные просьбы друг неизменно читал незатейливый стишок:
Не шарь по полкам жадным взглядом:
Здесь не даются книги на дом –
Лишь только круглый идиот
Из дома книги выдаёт!
Но у меня был день рождения, и в его честь по моим многочисленным просьбам мне(!) был(!) предоставлен(!) недельный(!) доступ(!) ко всем этим печатным сокровищам в хрустящих обложках. Почему доступ был получен лишь на одну неделю, я уже не помню – то ли друг брата не хотел светить выдачу такой ценности из дому перед своими родителями, то ли до конца каникул оставалась именно неделя. Так или иначе, всю неделю я мог запоем читать. Перед получением этого драгоценнейшего подарка я поклялся страшной клятвой, что книгу никому (боже упаси!) передавать не буду, а буду относиться к ней чрезвычайно бережно и верну вовремя и в самом лучшем виде.
Надо сказать, что к тому времени я уже давно прочёл наиболее известные жюль-верновские романы: «Дети капитана Гранта», «80000 километров под водой», «Таинственный остров», «Пятнадцатилетний капитан»… Так что теперь оставались менее известные. Один из них заманчиво назывался «500 миллионов бегумы». О нём и пойдёт речь.
Я взял эту книгу накануне. Увесистый том обещал множество захватывающих минут… Но! Его надо было успеть прочесть. Поэтому ночью я спал лишь наполовину. Вся первая часть ночи ушла на чтение с фонариком под одеялом (фонарик с аккумулятором, кстати, тоже подарили). Ну а днём тем более нельзя было упускать ни минуты.
Значит, не грех почитать и за обедом.
Конечно, делать этого по условиям страшной клятвы было ни в коем случае нельзя. Но разве имеет значение такая мелочь в 12 лет, когда у тебя в руках желанный Жюль Верн?! К тому же дома никого не было.
Чтение за обедом представляло собой вполне определённый ритуал. Во-первых, на большом кухонном столе надо было освободить место для книги. Во-вторых, поставить за тарелкой большую пластмассовую сахарницу цилиндрической формы, доверху заполненную сахаром. Именно доверху – чтобы она выдержала вес книги. Теперь оставалось открыть книжку на нужной странице, убрав закладку из смятой промокашки, и водрузить роман между сахарницей и краями тарелки. Тарелка была та самая – с бабушкиным боршчом, заполнявшим её почти до ажурных краёв.
Ну вот… В этот раз боршч получился особенно густым – скорее всего, он успел настояться и обещал порадовать не меньше, чем книга. Я перевернул страничку и аккуратно установил книгу. Дальше нужно было бережно подпереть её тарелкой – чтобы страницы не перелистывались. Пахнущими чесноком пальцами я, взяв большую мельхиоровую ложку, положил в боршч из стеклянной банки сметану и начал ее неторопливо помешивать. Какая упрямая книжка!.. Я ведь уже дочитал её примерно до середины, до самого интересного места, но теперь она упорно пыталась закрыться, несмотря на узкое пространство между тарелкой и сахарницей… Ничего – сейчас… Я плотнее подпёр роман тарелкой снизу, сильнее придвинув её к сахарнице. И тут… О, ужас!!! Книжка вывернулась и всем своим изящным разворотом с размаху плюхнулась прямо в тарелку с ядрёным бабушкиным боршчом! Во все стороны полетели багровые брызги, но сейчас было не до них: надо спасать бесценную книгу. Я выхватил фолиант из тарелки. Казалось, ничего страшнее произойти просто не могло. Весь пострадавший разворот, на котором описывались захватывающие приключения с сокровищами, теперь был насквозь пропитан жирнючим боршчом! Капельки красной жижи хищно стекали вниз. Я встряхнул книгу и, схватив какую-то тряпку – ею вытирали со стола крошки, – постарался хоть как-то исправить положение. Но не тут-то было: страницы промокли насквозь, мало того – на них налипли полоски капусты и прочие измельченные ингредиенты бабушкиного деликатеса! Наконец, мне удалось хоть как-то обтереть злополучный разворот. Однако багровые разводы никуда не делись. Даже на закрытом романе была видна красноватая полоска как раз посередине тома…
Как я дожил до конца этого дня, а также доел ли я боршч, память заботливо не сохранила. Помню только, как через пару дней я отдавал все же дочитанную книгу добродушному хозяину…
Только бы не заметил!
И он действительно ничего не заметил. Книга отправилась на свою полку в громадный шкаф, а я получил следующий том классика.
С тех пор я больше никогда не читаю за едой. Даже газеты. Хотя бабушки уже давно нет, нет и ее бесподобного боршча. Но и теперь, когда прошло столько лет, мне иногда мерещится стоящий на полке за стеклом томик, на срезе которого видна багровая полоска – в самом центре книги, так захватывающе описывающей историю с миллионами бегумы – индийской принцессы, невольно попробовавшей бабушкин украинский «боржч».
Владимир Гольдштейн