Владимир Музыченко | Ко Дню Победы… «Я в сорок первом был пленен…»

Об авторе

О себе. хорошем… Родился я при Сталине, золотое детство прошло при Хрущеве, буйная юность и безумная молодость пролетели при Брежневе, Черненко, Андропове и Устинове. Лучшие годы жизни отзвенели при Горбачеве и Ельцине. Ну, а жизнь продолжается и, к счастью, тоже весьма неплохо, при Путине.
Почти вся моя биография связана с писаниной. Работать в газете я начал в 1970 году, во время военной службы в ГСВГ. Вот с тех пор пишу, пишу, пишу… А лучше всего мне писалось во времена перестройки, свободы слова и гласности, когда я работал в городской газете «Вечерняя Казань». Сейчас я на пенсии, но без дела, как всякий журналист, не сижу. Во всех социальных сетях имею личные странички и активно их заполняю вполне приличными, как мне кажется, материалами. Кроме того, за пять пенсионных лет я написал двадцать очерков о казанских ветеранах Великой Отечественной, афганской и чеченской войн для книги, которая готовится к печати, а к 70-летию Победы вышла еще одна книга, подготовленная мной, героями которой стали штурман боевой крылатой машины ПО-2 и коллектив завода, где ее выпускали.
Есть у меня давняя задумка написать еще две книги. Одну по редакционным письмам фронтовиков и тружеников тыла, которых у меня за время работы в периодической печати скопилось великое множество. А вторую, и самую важную для меня – о непростых временах перемен в нашей стране, которые, увы, продолжаются и сегодня. Уже почти готова и третья книга – моих стихов и рассказов. Пора собирать камни.

Ко Дню Победы…
«Я в сорок первом был пленен…»

За четыре года Великой Отечественной войны в фашистском плену находились, по разным оценкам военных историков, от 5 до 5,7 миллиона солдат и офицеров Красной армии. Причем, большая их часть попала в неволю в первый период войны: с июня 1941 по ноябрь 1942 года. Но трагедия тех, кто волею судьбы стал тогда военнопленными, была не только в том, что им пришлось испить до дна горькую чашу лишений и испытаний от врага, но и в том, что тем, кому довелось выжить в нечеловеческих условиях фашистских концлагерей, еще долгое время считались изменниками и «врагами народа» на своей родной земле…

…Передо мной 49 листков машинописной бумаги, сложенных пополам в форме книги. Ровные, без единой линеечки, строчки, четкий, почти каллиграфический почерк. Грамотное, почти без ошибок, изложение не-легкой жизни и судьбы еще одного солдата Великой Отечественной войны, прошедшего через фашистские лагеря и выжившего в неволе благодаря силе своего духа и великой любви к Родине.

Сегодня мы публикуем сокращенный вариант этого необычного дневника, который любезно предоставила редакции внучка ветерана Альбина Иванова.

Этот рассказ написан моей малограмотной рукой вовсе не для печати, а для успокоения души. А еще для того, чтобы когда-нибудь его прочтет мой будущий внучок…

Итак, я – Яков Дмитриевич Штыков, 1910 года рождения, уроженец деревни Караваево Алексеевского района Казанской губернии (ныне – ТАССР) был взят в армию на защиту нашей Родины на четвертый день войны – 26 июня 1941 года. Одиннадцать дней провели в усадских лагерях, где прошли небольшую военную подготовку, после чего наш стрелковый батальон отправили эшелоном к латвийской границе. В пути нас несколько раз бомбили, появились убитые и раненые. Тогда командование решило: добираться до места назначения своим ходом. Разгрузились и три дня блуждали в поисках части, к которой мы были приписаны. Я попал в роту Устинова, который приказал нам занять оборону и окапываться. Всю ночь мы копали одиночные окопы, и весь день ждали атаки немцев, но все было тихо. В 16 часов дня к нам подъехала легковушка, из нее вышел какой-то высокий чин и приказал снять оборону. Оказывается, немцы просто обошли нас с двух сторон, и мы теперь в окружении. Офицер дал команду выбираться к своим.

Сначала мы шли лесом, затем пошло болото с вязкой трясиной. Кое-как выбрались к утру на лесную поляну. Обессиленные, поставили винтовки в «козлы» и повалились на траву, многие задремали. И тут совсем рядом застрочил немецкий пулемет, а потом по нам ударили из автоматов. Большинство наших солдат остались лежать на поляне, а немногие, кто уцелел или был ранен, разбежались по лесу. Примкнув к одной из групп, я продолжал двигаться на восток.

Шли только ночью: днем опасались нарваться на немцев. Но через два дня снова угодили в засаду. На сей раз немцы окружили нас на дне оврага и начали обстреливать с двух сторон. С криками «Ура!» мы бросились по склонам наверх, но что сделаешь с винтовкой Мосина против пулеметов и автоматов? Почти всех перебили немцы, в живых нас осталось всего несколько бойцов и один офицер. До ночи мы прятались на дне оврага, а потом снова двинулись на восток.

На рассвете вышли к какому-то хутору, к которому вел небольшой мост. Мы с командиром осторожно вышли на мост и увидели возле крайнего дома девочку. «Скажи, дочка, есть ли здесь немцы?» – спросил ее офицер. «Нет, были, но уже ушли», – ответила она и убежала. И тут из-за угла на нас набросились человек двадцать немецких солдат. Они избили нас до полусмерти прикладами и отправили в лагерь для военнопленных. Сперва мы обретались в небольшом советском городке с чудным названием Апочка. Лагерь № 312, где содержались не-сколько тысяч таких же бедолаг, был расположен в чистом поле и обнесен колючей проволокой. Здесь мы находились до поздней осени 1941 года. Многие погибали от ран, голода и холода, а немцам только того и надо было, да они и сами охотно добивали слабых. Каждое утро покойников увозили куда-то на пароконной повозке, и каждый раз она была нагружена под завязку.

Кроме мук телесных, мы переживали и муки духовные. Как же так случилось, что мы – патриоты своей страны, призванные на защиту Родины, оказались в плену у наших злейших врагов? От этих мыслей мутился разум, я уже даже не мог вспомнить имена жены и детей, забыл и лицо старушки-матери, с которыми уже не чаял больше свидеться в этой жизни.

…В конце 1941-го нас перевели в «Stalag» № 418 (так немцы именовали рабочие лагеря для военнопленных). Выдали нам ветхое обмундирование и деревянные долбленные колодки на ноги. На всей одежде написали желтой краской две буквы SU, а на шею каждому навесили металлические номера, у меня был номер 1911. Лагерь этот находился в лесу, в нем было четыре дощатых барака , в одном из которых находились конвой и охрана, а остальные занимали пленные. На работу нас гоняли за 2-3 километра, мы грузили вагонетки землей, которой закапывали глубокий овраг, где должна была пройти железнодорожная ветка. Зима выдалась очень морозная , полуголые люди сильно замерзали, конвой обогревался кострами, но нас к ним не подпускали. Ослабевших расстреливали тут же и сбрасывали в тот же овраг.

Вечером охрана докладывала толстому коменданту лагеря, которого мы прозвали «бомбовоз», кто как работал и, если что-то было не так, он орал «Кайне Эссен!» или «Кайне куле!», лишая весь лагерь либо ужина, либо угля, которым мы топили железные печки в бараках. Среди нас было много обмороженных, но на работу ходили: не выйдешь – изобьют, лишат пищи, а то и пристрелят. В лагере царили болезни, кишели вши. Кто-то через переводчика имел неосторожность заикнуться про баню. И нам ее устроили, выведя всех на мороз голыми, и поливая ледяной водой из шланга. После этой «бани» мы не досчитались 17 человек. Среди погибших был и мой земляк Иван Софьин, живший до войны на станции Юдино.

У немцев было множество способов унижения и уничтожения людей. Например, комендант со своими подручными любил устраивать ночные поверки в бараках. Тех, кто не успевал на построение, клали на скамью и пороли плетью-многохвосткой, на каждом ремешке которой были огромные узлы. После 30 ударов люди теряли сознание, а после 50 – умирали. Но были среди нас и такие, кто не хотел мириться с положением дел. Помню, один паренек из Перми, которого звали Степа, решился на побег, но застрял в проволочном заграждении. Его забили насмерть часовые, а потом подвесили за ноги.

Через несколько месяцев нас перевели в другую команду – на заготовку камня. Работали в карьере, норма – 12 вагонеток на человека. Камень добывали взрывчаткой, но затем куски приходилось разбивать молотками или киркой. И тут было много попыток побегов, но почти всегда они проваливались. Лишь двоим удалось уйти из лагеря через решетку, которую для них разломали товарищи. После этого немцы всех нас зверски избили и усилили охрану. Но и после этого одному из наших товарищей удалось бежать. Это был Николай Гончаров из Курска. Но, увы, через восемь дней его поймали, привезли в лагерь и расстреляли.

В этих условиях у многих сдавали нервы. Тогда я стал писать для тех, кто ослаб духом, самодельные стишки о советской Родине, о чувстве патриотизма, о нашей армии, которая нас рано или поздно освободит от фашистов. Писал на обрывках бумаги, подобранной возле уборной, вскоре у меня получилась небольшая книжечка. В день 1 мая я отдал ее бывшему сельскому учителю, который вслух прочитал мои «творения», которые заканчивались поздравлением с Первомаем и призывом к скорой Победе над врагом. Раздались аплодисменты и кто-то крикнул «Ура!». Немцы, услышав шум, ворвались в наш барак, и стали спрашивать нашего переводчика, Лешу Мажаева, кто тут занимается политикой. Леша сделал вид, что не понял вопроса, а сам дал мне знак, чтобы я уничтожил свою «книжку». Мне удалось скомкать все листки и бросить в печку. Немцы сделали обыск, но ничего не нашли.

Тогда меня никто не выдал, но через несколько дней немцы все же что-то пронюхали и ко мне стали относиться с особым подозрением, называя «большевиком» и придираясь по любой мелочи. Но, несмотря на это, я продолжал писать и даже сумел сохранить один черновик до освобождения.

Наш лагерь, между тем, менял место дислокации по мере того, как на-ступала Красная армия. Мы работали в Латвии, Литве, затем нас пере-бросили в Восточную Пруссию, а весной 1945 года нас погнали на запад, в горы Альпы. По пути, во время авианалета советской авиации на дорогу, по которой кроме нас двигали и немецкие войска, и беженцы, группе военнопленных, среди которых был и я, удалось бежать. А через несколько дней мы вышли в расположение советских частей, которые к тому времени уже добивали немцев в Берлине.

После проверки в особом отделе меня зачислили в запасной полк, где я прослужил еще полгода до демобилизации. На родину я приехал в октябре 1945 года. Родные, считавшие меня погибшим, были на седьмом небе от радости и счастья.

Моя послевоенная жизнь сложилась удачно: меня назначили бригадиром полеводства, затем я работал заместителем председателя объединенного колхоза имени Калинина, был награжден орденом Ленина. Я рад, что Родина поверила мне. Хотя были времена, когда я чувствовал и косые взгляды, и недоверие руководителей: был в плену, значит, ненадежен! Слава богу, что эти времена уже позади. Вот только все чаще и чаще стало сжимать тугой болью сердце, все чаще болит голова и наворачиваются на глаза слезы. Да, проклятая война и годы в немецком плену разрушили мое здоровье. Но не убили любовь к Родине и огромное желание сделать нашу жизнь и нашу родную землю еще прекрасней!

P S Автор этих воспоминаний Яков Штыков умер в конце семидесятых годов.

Записал Владимир МУЗЫЧЕНКО («Казанские ведомости»).