Владимир Пенчуков | Два ведра полевых огурцов

Сколько ни давил Чибис на кнопку, звонка внутри квартиры не услышал. И никто не отозвался. «Дома нет… — с досадой подумал он. — А договаривались же… Вот и верь таким: то всюду высовываются, а тут, когда допетрили, что их время тю-тю… — в кусты. Может, догадался, зачем я к нему?.. — Приложился ухом к дверному полотну, ещё раз даванул на кнопку… И опять тишина — звонок не прозвенел. Взялся за ручку, чуть надавил… Дверь легко открылась. — Значит, есть кто-то».

Напрашиваясь в гости, Чибис заранее знал, о чём он не будет говорить с поэтом Залесовым. Знал, что мэтру могут не понравиться его слова. Догадывался, что тот не согласится с его вескими доводами, — ну, понятно… куда ему!.. ему бы на пьедестал, да поучать всех налево и направо… Но Чибис знал и то, что он должен высказаться. Обязательно должен. Промолчит — собственные слова задушат. Он не может не высказаться. Никак не может. Но не может и высказаться. И хочется, и колется… А надо бы сказать, — хватит… наелись… дайте и другим постоять у кормушки. Но и сам метр, надеялся Чибис, не должен не понять, что все, чем он жил до перестройки, уже начало устаревать, плесневеть. Ещё год-другой, и коньки отбросит. И что пора ему на покой, отойти в сторонку, уступить дорогу новому времени, а все его, уже давно побитые молью идеалы: Пашки Корчагины, Сашки Матросовы, шобла молодогвардейских босяков и прочие кликуши — в магазин уценённых товаров… Может, кто и купит. Вот так-то… Хватит им путаться под ногами и дурачить народ, восхваляя вечное добро и любовь неземную. Хватит. Где те идолы?.. Ау!.. Нет их. Сейчас другое время — тех идолов никто не знает и не хочет знать. Сейчас другие герои заявляют о себе: крепкие, зубастые… у таких не стой на дороге — сомнут, и ноги вытрут.

И постучал в филёнку.

— Ну, и кому там тесно? — отозвался скрипучий и чуть гнусавый голос. — Татарин, ты, что ли там балуешься? Закрой ворота, а то меня с табуретки сдует. — И пояснил: — Сквозняком. — И ещё добавил: — Понимаешь ли.

Чибис насторожился, уловив недовольство в голосе, но… раз уж пришёл… Шагнул через порог, закрыл за собою дверь, повернул налево, в кухню: решил, что именно там кто-то есть — оттуда слышались слова, оттуда тянет дымом крепкого табака… и оттуда из репродуктора доносятся звуки «Лебединого озера».

И не ошибся.

— Здравствуйте, — поздоровался Чибис с моложавым и крепким мужчиной.

Тот, в майке и в синих спортивных с белыми лампасами трусах, сидит на табуретке. Сидит — курит. Перед ним на полу — эмалированная выварка, до краёв наполненная огурцами. Рядом — два пластмассовых ведра. Одно — синее, второе — красное. Вёдра пустые. На столе — пепельница, до отказа набитая окурками. Наверное, ещё со вчерашнего дня, — решил Чибис, и потянул носом.

— Ты кто? — уставился на гостя мужчина в трусах и майке.

— Мне… это… — замялся Чибис. — Мне хозяин нужен. Он дома? Я к нему… Мы договаривались.

— Да? — удивился мужчина… и сморщил лоб.

Голова болит, — догадался Чибис. И сделал вывод, — с перепоя.

— Хозяин, говоришь?.. — Мужчина выпрямил спину, расправил плечи… мокрыми пальцами вынул сигарету изо рта… и пополнил и без того перегруженную пепельницу. — Оне дома. — И прищурился. — А ты кто?

— Я — Чибис. Кирилл Чибис.

— Чибис!.. Птичка, что ли? — Усмехнулся хозяин квартиры и уставился на Кирилла.

— Нет, — начал злиться Чибис, но быстро спохватился — всё-таки он в гостях, а не у себя дома… и обуздал свой норов. И улыбнулся. — Нет. Я не птичка. Я — бард.

— Ах, ты ба-ард! — мужчина в трусах и майке открыл рот — ещё больше удивился… И округлил глаза. И тут же снял маску удивления. — А что это, козий рог, такое — бард? С чем его едят?

— Я пишу песни. Слова и музыку… И пою их… под гитару. — И сердито. — Ладно тебе, мужик, передохни… Мне нужен поэт Валерьян Залесов.

— Иди ты!..

— Да.

— А я, по-твоему, кто… конь в пальто?

— Ты…вы Залесов?

Теперь уже Кирилл удивился. И даже пожалел, что обратился к нему со словом «мужик».

— Я. — Залесов нашарил под табуреткой растоптанные, давно потерявшие форму тапочки. — Хоть Валерьян Залесов, хоть Залесов Валерьян — один хрен. И прищурился. С хитрецой. — Тебе как больше нравится: стакан наполовину пустой или наполовину полный?

Кирилл пожал плечами… подумал немного…

— А какая разница?

— Вот-вот… — усмехнулся поэт Залесов. — Все так думают. А оно, козий ты рог, есть разница: один дерёт, а другой дразнится.

«Баран»! — выругал себя Кирилл: и как я сразу не узнал его… по голосу.

По телефону разговор был короткий: «Алло, можно я к вам приеду?» И ответ: «Ну приезжай, — даже не спросив, зачем, разрешил голос на другом конце провода. — Если больше делать нечего». Кирилл поинтересовался, где он живет. Тот назвал адрес и положил трубку. И «до свидания» не сказал. Но всё же голос вспомнился — очень характерный тембр: с трещинкой, и — в нос.

Кирилл в недоумении смотрит на хозяина квартиры: никак не ожидал увидеть в поэте Залесове моложавого бугая, — такого с первого раза и дубиной не свалишь. Да и одет как-то не комильфо: в трусах… в майке… В школе на уроках литературы у него сложилось совсем иное представление о поэтах, а тут… Ещё и перед банальной вываркой с обыкновенными банальными огурцами… и с хорошего бодуна — по лицу видно: погулял от души. Интересно, с кем это он так?..

И совершенно не к месту …

— А что это вы делаете?

— Да вот… — Поэт Залесов с явным недовольством выставил вперёд руки и указал на выварку. — Татарин задание дала: отсортировать… хорошие — в одно ведро, плохие — в другое. — И скривил рот, отчего усы его дёрнулись, словно таракан скорчил рожицу. — А как?.. Сколько ни пробую… и те вкусные, и другие… тоже, вроде, как ничего. Вот хоть убей меня, не пойму, какой огурец в какое ведро определить. Во… — И указал на стол. Там лежат с десяток надкушенных огурцов. — Видал! — Залесов взял один огурец из выварки, надкусил, пожевал, проглотил… По лицу видно — понравился огурчик, вкусный. Второй рукой взял другой огурец и тоже надкусил. И тоже — вкусный. — Ничего не пойму. — И постучал костяшками кулака по лбу. По своему лбу. — Хоть убей, ни бум-бум. Может, ты? — И, положив оба надкушенных огурца на стол, взял из выварки ещё один огурчик и подал Чибису.

— А ну, ты…

Чибис надкусил. Залесов подал ему второй огурчик. Чибис и от того солидно отхватил. Прожевал… проглотил… И ещё раз откусил.

— Ну и как? — внимательно посмотрел на него поэт Залесов.

— Вкусно. Хрустят…

— Вкусно… хрустят… козий ты рог. — Поэт шевельнул усами. — Сам знаю, что вкусно и, что хрустят… Какой лучше?

«Вам бы в самый раз спички пробовать!» — про себя усмехнулся Кирилл, но сказал другое.

— Не пойму. — И пожал плечами. — И тот, и тот хороший. Одинаковые.

— А я про что! — То ли обрадовался, то ли опешил поэт и, хлопнув ладонями себя по коленям, резко выпрямился, мол, зачем же тогда голову морочить. — А ты мне тут: «какая разница…»

Не вставая с табуретки, поэт дотянулся до репродуктора, повернул регулятор громкости — убрал мелодию «Лебединого озера».

Чибис помедлил немного — не знал, как дальше ему быть, и, решившись на что-то, положил оба надкушенных огурца на стол. И облегчённо вздохнул, будто сделал нудную, но обязательную работу, и теперь свободен от взятых на себя обязательств. Залесов пристально, как дикий жеребец за палкой укротителя, следит за его движениями — ждёт, что ещё тот предпримет.

… дождался. Чибис совершенно бестолково взял из выварки еще один, уже третий огурец, стряхнул с него воду и с хрустом надкусил. Посмотрев в глаза Залесову, смутился… и положил испорченный продукт на стол рядом с такими же.

Два пластмассовых ведра, как молчаливый укор хозяину, так и стоят пустыми.

Залесов шевельнул усами.

— Ну, и что мне теперь, козий ты рог, с ними делать? — И указал на кучку опробованных огурцов. — Мой татарин не станет такие в банки закатывать.

И опять: пристально — Чибису в глаза. Тот не выдержал… потупился.

«Чего это он, всё “козий рог” да “козий рог”? Какой я ему, к чёрту, “козий рог”? Сказал бы такое на улице — в лоб схлопотал бы», — возмутился Чибис, но своё недовольство оставил при себе. Надежда, что Залесов поможет: подскажет, в какое издательство можно сунуться с рукописью романа, сгладила острые углы их общения.

— Съесть их надо. Чтоб не пропали. С хлебом и солью.

— Ты, что, козий, опупел! — Залесов во второй раз постучал кулаком себе по лбу. — Разве можно такой продукт… — Он взял из выварки еще один огурчик и с хрустом надкусил. — Вот так вот, взять и перевести?.. Думать надо… — И ещё раз — кулаком по лбу… — Вредитель. За такие дела тебя бы при Йоське Сталине раз-два, и… Это без варьянтов. — И в упор, будто из ружья прицелился. — Ну, и?..

… «Думать надо!.. Вредитель!..» — выпрыгнул из десятилетнего прошлого майор Буркало. Где надо делать ударение в его фамилии: на буквах А или О, или У – никто из солдат не знал, но все весело похихикивали над недотёпой майором. Даже у офицеров не было единого мнения. Или не хотели… Уж больно комичная была походка у БуркалО – БуркАло – БУркало — зачем сослуживцам лишать себя радости, наблюдая за страданиями больного геморроем. Особенно, когда тот, со слезами на глазах, выходит из полкового сортира.

За полгода до «дембеля» рядового Чибиса приказом командира полка перевели из строевой роты в хозчасть. Повезло, — сначала обрадовался Кирилл, рассчитывая, что как старослужащий попадёт в хлеборезку — масло, сахар делить, но уже на следующее утро, сразу же после подъёма… Полковой свинарник — не самое почётное место для «дедушки» Советской Армии. Да куда ж деваться: приказ есть приказ. «Принимай пополнение», — майор Буркало подвёл Кирилла к старшине-сверхсрочнику. Тот — по козырёк, — есть!.. и с ехидством уставился на нового помощника. «Деревенский?.. Нет?.. Ну-ну… А в деревне-то бывал когда-нибудь?» Кирилл вспомнил раннее детство, летние каникулы, проведённые на Белгородщине в деревне у деда с бабкой, и кивнул головой. «Было дело, по молодости». Старшина похлопал по плечу, сказал — ну и добре… и тут же дал первое задание. «Через десять минут поросячья жратва будет готова, снимешь чугун с плиты, накормишь тварюг… — И кивнул на закут, где яростно гудели два десятка здоровенных голодных свиней. — Ишь, как гудят!.. ненасытные. Того и гляди, свинарник разнесут. Когда дашь им пожрать… Это тебе, чтоб служба мёдом не казалась — вычистишь навоз, заменишь подстилку… свежей соломки кинешь им, и… гуляй себе. А мне пора. Ждут… К вечеру появлюсь — дам новое задание».

Куда ему пора, кто его ждет, и какое такое новое задание он даст — не объяснил. В армии старшие по званию не отчитываются перед подчинёнными: есть у них такое уставное право. Что позволено Юпитеру, о том быку и думать не смей. Кирилл проводил грустным взглядом «макаронника» и понял — попал как кур в ощип. Догадался и о том, почему именно в свинарнике очутился. Солдаты всего полка весело распевали его песенку про лодырей Советской Армии в погонах сверхсрочников.

А к вечеру того же дня… Половину свиней — под нож.

Откуда было знать рядовому Кириллу Чибису, все свои годы прожившему в центре крупного областного города, что свиньям, которых видел только в кино да на картинках, ни в коем случае нельзя давать горячую жратву. Кирилл Чибис этого не знал. И свиньи не знали. Ринулись к корыту, с голодухи нахватались горячего… И обварили себе желудки. «Вредитель! — на всю казарму орал майор Буркало. Даже смотреть было страшно на взбешённого замполка по хозчасти. Казалось, ещё чуть-чуть, совсем немного… и глаза повылазят из орбит. — Да за такие дела тебя, в наше время, не в дисбат, а прямо — к стенке. Вредитель!.. А то, ишь, моду взял, песенки сочинять!.. Я тебе, вредитель, посочиняю!.. Я тебе…» И, схватив Кириллову гитару, изо всей силы хватил ею об пол.

Хорошая была гитара, ещё с гражданки. Кореша перед уходом в армию отговаривали брать её на службу, — подумай, потом жалеть будешь… Не послушался, не внял доброму совету — взял… И нет гитары. Была, и нет… На прощанье взвизгнула серебряными струнами… и стихла. Навеки умолкла, похоронив своё бархатное звучание в жалкой кучке бесформенных древесных щепок и в суровом приговоре трибунала.

«Считай, что тебе повезло, легко отделался. — Успокаивали Кирилла друзья по казарме. — Два года в дисбате — не на зоне с урками. За вредительство могли и за решетку упрятать. Могли пятерик впаять. Те свиньи, которых не успели прирезать — дуба врезали».

— Ну, и… — повторил поэт Залесов, и в ожидании чёткого и ясного понимания сложившейся ситуации, уставился на гостя.

— Понял, — Чибис уже знал, что надо делать.

Залесов улыбнулся. Первый раз за время встречи. Даже похмельный синдром ослабил свою бульдожью хватку. И в голове прояснилось. И с большим удовольствием вспомнил вчерашний день. Председатель колхоза поупрямился немного, но, услышав, что двадцать пять процентов от суммы договора живыми рублями попадут к нему в карман, тут же согласился. Но при условии, что ни агроном, ни главбух об это ничего не будут знать. Нет проблем. И председатель тут же, одним махом подписал и договор, и экономическое обоснование… и акт о проделанной работе. Дело в шляпе. «Ещё парочка таких договоров, и… куплю своему татарину норковую шубу. Это без варьянтов. Жена поэта должна ходить в норковой шубе».

— Ты как, может, денег дать? — Попытался нашарить карманы, где могли быть деньги … даже рукой дёрнулся, но… Какие карманы в трусах…

— Нет, нет… Всё в порядке, — Чибис торопливо сунул руку в карман и достал червонец. Тот самый, последний, который остался от вчерашнего преферанса. Проигрался, даже в долги влетел. А этот червонец утаил… на всякий случай: дисбатовская выучка — думать о завтрашнем дне.

Ещё совсем недавно был кум королю — за свои песни на вечеринке у кооператоров отхватил пять сотен, накормили-напоили и с собой бутылку дали, как белого человека на хорошей машине домой отвезли, а на следующий день… «И какого чёрта я на восьмерную подписался!.. Подловили, гады — без двух в “гору” всадили».

Лицо поэта ещё шире заулыбалось: хорошего человека сразу видно. И Чибис понял: с таким тягаться — себе дороже выйдет.

— Вы сами дома?.. Я это к тому… а где ваша жена?

— А мой татарин там… — Залесов кивнул в сторону окна. — Она сейчас в колхозе. Ещё с утра. Подрядилась огурцы собирать. Она у меня… козий рог… умная баба. Не то, что некоторые… Она у меня — всё в дом, всё в дом… Во. — И показал на выварку. — Вчера притарабанила. Явилась, умылась, отдохнула — переспала, и утречком чуть свет… с пустыми сумками — опять на электричку. В поле. Всё чин чинарём. День год кормит. Вечером еще будет столько. Она у меня умница, хозяйственная, любит разные консервации забульбенивать — к зиме закусь мне готовит. Так что, сейчас мы примем по граммульке… не больше. Это без варьянтов… Ты мне свои стихи покажешь… и — домой. Давай, давай, козий, показывай… Вижу, что принёс. А то б чего ты ко мне…А поговорим завтра… о поэзии. Лады? Нам сегодня с татарином надо, понимаешь ли, консервацией заняться. Это — железно, без варьянтов. Ну, давай, давай, козий, побыстрее… Только ты того, не очень-то траться на закусь: у меня всё есть… Сам видишь.

Поэт взял из выварки зелёненький в пупырышках огурчик и демонстративно впился в него зубами.

Чибис достал из кармана блокнот, положил на стол, и…словно конь, почуяв шпоры — за дверь. Рысью — к одному гастроному, второму, третьему… «Я только чуть-чуть… грамм сто, не больше…»

Трёхдневной давности принудительное посещение вытрезвителя ещё свежо в памяти. Да и рёбра болят от заботливых рук блюстителей правопорядка в белых халатах — ни вздохнуть, ни кашлянуть. Но и то полбеды. Рёбра поболят и перестанут, а вот «телега» на работу… Да и это — не конец света. Бывало и хуже. А вот, что гитара сникла в кондовых традициях милицейского гостеприимства — жалко. Очень жалко. Будто подружку увели из-под самого носа. Помнит, что в машину втолкнули — была гитара, а утром проснулся… Нет родимой. Спросил — где?.. Ещё схлопотал. По печени. Больше не стал докучать.

* * *

Лишь в четвертом гастрономе Чибис нашел, что искал. Весь микрорайон оббегал… запыхался. Горбачёвская борьба за трезвый образ жизни выступила на молодом теле солёным потом. Умыться бы, принять душ, да разве о том надо помышлять в такой момент. Забыл думать и о том, зачем постучался в дверь поэта… и все слова, которые заготовил для разговора с ним, тоже — как грязную воду из корыта… Даже про свою рукопись о бандите-кооператоре и рэкетирах не вспомнил.

Прибежал…

— Ну, тебя, козий, только за смертью посылать. Ей-богу. Огорчил ты меня. — Залесов встретил Чибиса в свежей рубашке, в брюках, на ногах — свежие носки и новые вельветовые тапочки. Лицо чисто выбрито. Чибис потянул носом — уловил тонкий запах хорошего одеколона. — Я уже истомился, понимаешь ли. Думал: ушёл и — с концами.

Чибис поставил на стол бутылку марочного вина “Черный доктор”. Рядом — плитку шоколада. «Можно подумать, сейчас так просто хорошего бухла достать, — про себя огрызнулся Чибис. Но вслух ничего не сказал. — Сам бы сбегал и купил, раз такой умный. — Мельком глянул на свой блокнот… понял: Залесов посмотрел стихи. — Надо было и рукопись романа захватить: пусть бы почитал — узнал, как это надо делать».

Двадцать минут… и — ни единой капли в бутылке. Пошло — как в сухой песок. Шоколад остался нетронутым. Повеселевший поэт закурил сигарету и, купаясь в собственном благодушии, вальяжно откинулся назад. И дальше бы откинулся, да некуда — спиной навалился на холодильник. Хорошо ему, вольготно… день обещает радужные перспективы. По лицу блуждает благодатная улыбка.

«Наверное, сочиняет, что о моей поэзии сказать», — подумал Чибис, наблюдая за хозяином. И тут же понял, что ошибся. Залесов встал, вынул из кармана десять рублей одной бумажкой… и положил на стол.

— Слетаешь?.. — И с прищуром посмотрел на гостя. — Или я сам?

Чибис скривился, — опять разговор не о том.

— То же самое взять?..

— Нет, — резко и коротко осадил его Залесов. И тут же подобрел… улыбнулся. — Ты, козий, лучше две бутылочки нашенского, простенького возьми. В самый раз будет. «Агдам»… знаешь такое?

Чибис кивнул.

— Знаю.

Шёл в гости — в уме проговаривал встречу, даже запланировал надерзить, если тот откажет в помощи, мало будет, так и нахамить местной знаменитости… и вот, — на тебе!.. И глянул на Залесова… и неожиданно для самого себя: «Такой, пожалуй, и молодому даст форы».

— Вот и лады. — Улыбнулся Залесов. — Зайдёшь в наш гастроном… к рыжей Маньке, продавщице… ты её сразу узнаешь — она там одна такая, шепнёшь на ушко, что это мне… мою фамилию назовёшь… Она и даст тебе. Из своего загашника достанет. Скажешь — я потом отблагодарю её. Тут… — Он показал на деньги. — Еще и на сырок хватит. Проверено. И на сигареты останется.

Чибис принёс три бутылки — своих денег, что остались от последнего червонца, добавил. Теперь уже точно, гол как сокол. Завтра можно будет зубы на полку…

— Ну-уу, — одобрительно протянул поэт. — Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец. — И утвердительно махнул рукой. — Насыпай.

Выпили, закусили огурчиком. Шоколад опять не тронули. После второго стакана Залесов достал из холодильника котёлку кровяной колбасы, порезал, аккуратно выложил кусочки на тарелку. Достал горчицу. Еще выпили… Совсем захорошело. Залесов скомкал пустую пачку “Ватры”, бросил ее в мусорное ведро — не попал.

— А про сигареты забыл?

— Нет, не забыл. Просто не хватило.

— Ну, и ладно. Ну, и не надо. У меня тут… — Залесов выдвинул ящик стола, достал новую пачку… раскрыл… закурил. К потолку поднялся клубок едкого рыжего дыма.

Залесов сделал одну затяжку… вторую… третью… Потянулся к репродуктору — включил его. Знакомая мелодия ударила по ушам тревожным стакатто танца Чёрного лебедя. «Да что у них там, другой пластинки нет?.. Надоели уже: с самого утра одно и то же…» — про себя выругался поэт и убрал звук.

Хорошо… Уютно… Чибис тоже расслабился… Ему даже показалось, что теперь и море по колено, и ещё раз пожалел, что не прихватил свой роман — не показал, что и он не на сивой кобыле подвалил к боярским покоям.

— Ну, вы, прямо, как персонаж из детективного романа…

— Из тех, что нынче стряпают? — шевельнул усами поэт Залесов.

— Да. А что… Не нравится? А вот вы, что думаете о таком направлении в литературе?

Спросил и обрадовался — грамотно поставил вопрос.

— В литературе? — усмехнулся Залесов. — Ну, ты, козий, того… загнул маленько.

— Не скажите, не скажите… — Чибис покачал головой… вспомнил, зачем в гости напросился. — Сейчас такие романы набирают хорошие обороты. Скоро весь книжный рынок заполнят. Народ зачитывается.

— Ну и пусть себе, если ума ни на грош. Только при мне не смей называть эту полову литературой. Сейчас каждый десятый мент в писатели намылился. А скоро — и каждый второй. Читать их стряпню, всё равно, что картофельной шелухой обжираться.

— А что так?.. Какая разница, кто пишет?.. Толстой, на-сколько я знаю, тоже не учился на писателя.

— Я тебе уже говорил: один дерёт, а другой дразнится.

— А всё-таки, — не хотел сдаваться Чибис. — Достоевский… Чейз… Чем они кроме, конечно, формы отличаются… А? И тот, и другой — литература. Какая между ними разница? Только не говорите, один дерёт, а…

Залесов махнул рукой, — молчи, сиди и слушай.

— Чтобы покушать пюре, надо сначала почистить картошечку, помыть её в чистой воде, глазки повыковыривать, сварить её, посолить… Ты понимаешь, о чём я?.. — И пальцем — в Чибиса. — Потом слить воду, потолочь с молочком или маслицем, красиво на тарелочку выложить… Ты понял меня?.. А про всякую там шелуху можно и не думать: сварил в грязном чугуне и вывалил свиньям в корыто. Вот и с нынешней писаниной так же… Скажу больше: и те, кто пишет эту мудистику, и те, кто читает её… возле одного корыта подъедаются. Это без варьянтов. И ещё… — понесло Залесова. — Прежде чем покушать картошечку-пюре, надо немного потрудиться, пораскинуть мозгами, чтоб и себе самому было вкусно, и перед гостями не стыдно…

Залесов говорил и рад был, что может высказаться, может сказать те слова, которые уже давно у него на языке… им тесно во рту, на волю рвутся. На встречах с читателями ему уже задавали вопросы о нынешних авторах криминальных романов. И не раз. Не отмалчивался — отвечал. Но там не так всё просто — надо подбирать слова: не всё можно говорить перед широкой аудиторией. Внутренний цензор сдерживал. Да и не всегда такие встречи проходили гладко. Как-то, на одном из выступлений, кто-то даже выкрикнул, мол, вы, традиционные литераторы, просто завидуете тиражам и гонорарам тех, кто пишет детективы. — Ну, чем тут возразить?.. против лома нет приёма. А тут, — Залесов с удовольствием глянул на Чибиса. — Говори, что хочешь… и любыми словами.

— Одно успокаивает: нажрётся народ поросячьей хавки, и задумается: а не пора ли и чего вкусненького покушать? — Помолчал немного. — Только ты, козий, не путай Достоевского и братьев Вайнеров с нынешними сочинителями. Их романы — это здоровая колоритная пища. А писанина ментов-сочинителей… Хотя… свиней тоже надо чем-то кормить. Знаю одного такого мусорка. Его бандиты тюкнули головой об асфальт… В майорах он тогда ходил… это ещё до перестройки… А сейчас, после перестройки, подлечился чуток и в писатели намылился. Уже три книжки издал.

— Это вы потому, что на литературе сейчас много не заработаешь. Так, да? А на детективах можно и разбогатеть.

— Да, козий, тут ты прав. С деньгами у них всё в порядке. Ушлые борзописцы. Перелистывал я их стряпню. Один такой даже хотел меня в литературные батраки нанять, обещал золотые горы. Так вот: берут роман какого-нибудь американца, поменяют Джона на Гаврилу… и всё, готово дело, можно в издательство нести. Чушь собачья. Для тех писак чем больше крови, секса и денег, тем круче. Даже над сюжетом не утруждаются, не то что над образом, характером или психологией персонажей. Все и всё — под копирку. Даже денежные знаки не меняют, сплошные доляры. Но, слушай меня внимательно. — Залесов ткнул пальцем в грудь Чибиса. — Настоящий литератор не только про деньги думает. — И с досадой махнул рукой. — Грёбанные перестройщики… С молотка пустили литературу. Скоро всю культуру на обочину выпихнут. — И сердито глянул на Чибиса. — Знал бы, что подобную гадость хочешь писать, на порог не пустил бы. — И резко. — Это без варьянтов. — И улыбнулся. — А вот стихи у тебя хорошие, настоящие. Мельком глянул — понравились. Есть о чём поговорить-поспорить.

Чибис втянул голову в плечи: не ожидал услышать этих слов. И похвалил себя, что не взял с собой рукопись романа: уж очень убедительным показался ему аргумент про картошку-пюре и картофельные очистки. Но, слово не воробей… и не проглотишь сказанного.

— Да, я что… Я ничего. Я так только. — Стал оправдываться Чибис. — Сейчас про это столько говорят… вот и я… спросил у вас. Я даже ни одного их романа не дочитал до конца, не то что… (Чибис не мог, чтоб не врать.) Начинал несколько раз… Я это потому… Просто, хотелось знать, что настоящий поэт думает про это явление в литературе.

— Я?.. — Залесов подобрел: лесть пришлась по душе. — А вот, что сказал, то и думаю. — И усмехнулся. — Явление… И никакое это не явление, а так — выкидыш. Говорил уже тебе: знаю одного такого сочинителя… И ты следом?.. Нет?.. Ну, вот и ладушки. А то я уж грешным делом подумал… Настоящая литература — это жизнь. Ты выгляни в окно — вон, где она…

Залесов оторвался от табуретки, подошёл к окну… выглянул на улицу…

… и очень вовремя.

К подъезду подкатила милицейская машина. Два сержанта, осторожно поддерживая с двух сторон, вывели пьяного.

«Негодяище!.. — узнал Залесов поэта Збукера. — Он, что, от самого колхоза с ментами едет?»

Стук в дверь. Залесов — из кухни… Открыл. Два молоденьких, улыбчивых сержантика… и Збукер между ними. Стоит — пошатывается… лыка не вяжет.

— Ваш? — спросил сержантик, и кивнул на пьяного Збукера. Тот начал медленно оседать — ноги подкосились. Сержант подхватил его за пояс — не дал упасть.

— Наш, — только и сказал Залесов.

— А вы — тоже поэт?

— Да. А что? — Залесов быстро соображал, что последует за вопросом: «А вы тоже поэт?» Ничего хорошего от визита милиционеров он не ждал.

— Надо же!.. — улыбнулся второй сержантик, бережно поддерживающий поэта Збукера с другой стороны. — В один день сразу двоих пьяных… Извините, — смутился сержантик. — Двух поэтов видим. Расскажем в отделе — не поверят.

Залесов успокоился — опасаться нечего.

— Поверят. Я вам сейчас свою… — И кивнул на Збукера. — И его книжку подпишу.

— Правда!? — обрадовался сержантик.

— Легко. Для хороших ребят не жалко. — И уже хотел было отойти от двери, чтобы взять с полки обещанные книжки стихов, но… — И где это он так… В колхозе?.. Вы его там подобрали?

— Почему, в колхозе?.. У нас в городе… В центре… Возле ресторана. — Сержант поднял брови, и осторожно… — А вы, что, не смотрите телевизор?

— Телевизор? — удивился Залесов. — А на кой он мне… Я вообще его редко включаю. А что?..

— Да так… Что-то непонятное у нас творится. Ну, да ладно… Пусть там сами разбираются. А этот… — Сержант показал глазами на Збукера. — Хорошо, что не сопротивлялся. Едем, патрулируем себе, а он стоит… шатается. Мы — к нему… Ваши документы!.. Он — по карманам… И предъявил. Вот. — Сержант достал из своего кармана членский билет Союза писателей. — Первый раз видим живого писателя. Раньше про поэтов мы только в школе на уроках литературы слышали. А тут… Пожалели. Спросили адрес. Он и назвал. Вот мы и привезли. Так что, принимайте. Получше, чем в такси доставили.— И хамовито подмигнул. — Не посчитались с затратами. У нас сейчас бензин в дефиците… за каждый литр в управлении отчитываемся.

Залесов достал из кармана деньги…

… сержанты улыбнулись… И шагнули через порог.

— Куда его?

Сержант торопливо спрятал красную банкноту в бездонный карман своего милицейского кителя.

Залесов показал рукой, — в спальню. И усмехнулся про себя: «Надо же, всего неделя, как получил членский билет, и вот… Как фон барона доставили. Везёт же дуракам!»

* * *

После второй бутылки Чибис уже громко разговаривал, пытался высказать свое мнение о современной литературе, а после третьей — расступись честной народ, не пыли дорога. Время сдвинулось, уплотнилось, стрелки на часах указывали на ничего не значащие цифры. Словно два закадычных друга, поэт и бард пили вино, брали из выварки огурчики, стряхивали с них воду, макали в соль и с хрустом закусывали. Вино — огурец — сигарета, вино — огурец — сигарета… И откуда в руках появился стакан с водкой?..

Чибис поднял глаза — здоровяк с бородой. Прислушался: говорят о какой-то Марине Филипповне из магазина “Поэзия”… об Америке, куда она якобы уехала, и ещё о каких-то договорах с колхозами… Чибис протянул руку бородачу и пьяно представился.

— Кирилл Чибис. Бард. — И пояснил: — Певец, поэт и композитор. — И ещё добавил: — Прозаик.

Рукопись криминального романа всё никак не даёт ему покоя.

Бородач пожал его руку.

— Круто… А я… — И махнул рукой. — Всё равно не запомнишь.

Чибис собрался с духом и выпил.

— Молоток, — похвалил бородатый здоровяк и выловил из выварки огурец. — На, закуси.

А дальше — взахлёб… до икоты… до песен во всю глотку. Полная авоська пустых бутылок, и… вперёд, под танки за наградами. Да не тут-то было: очередь в приёмку стеклотары — до белых мух не достоишься. Что делать?.. С тыльной стороны вернее будет, — сообразил Чибис, — хоть и по десять копеек, невелика беда, зато сразу, как уважаемого человека… — Пьяный мозг Кирилла быстренько сосчитал барыши: как раз на “огнетушитель” бормотухи хватит.

Бородач ещё раз похвалил, — молоток, парень; Залесов одобрительно прогнусавил: — Ну ты, негодяище, прям-таки реактивный. — И погрозил пальцем. — Смотри мне, узнаю, что пишешь муру про бандитов…

И когда в руках оказались два пластмассовых ведра — красное и синее, доверху наполненных огурцами, без лишних слов понял, что от него требуется. Под козырек, и — бегом за орденами. Продал всё сразу. Оптом. Вместе с вёдрами. Стройная, красивая женщина, услышав, сколько всё стоит, молча дала мятую трёшку, взяла ведра…

А Чибис вихрем — в гастроном. В ближайший. В тот самый, в котором торгует знакомая поэта Залесова. Влетел… купил… и — в дверь: борьба за каждую минуту. Там ждут. Явился… В доме — как после разноса большого и строгого начальника. Такое ощущение, что даже стены вибрируют. Лишь тихий, виноватый голос хозяина даёт знать, что не все сложили головы, остались и живые: «Ты не права, Кариночка… Ну, оскоромились… всего-то по граммульке… подумаешь!..» Залесов — как перед иконой: и чист, и кроток. И наконец, не выдержал:

— Ну, что ты, в самом-то деле, как маленькая!.. Видишь, новый поэт у нас появился. — И указал на Чибиса. — Мы тут с Алексеем думаем, как помочь ему. Ну и, — Залесов сделал невинное, как у ангелочка лицо, — увлеклись маненько. По граммульке, по граммульке… и не заметили, как время пролетело. А ты… огурцы… Да что те огурцы!.. Будто мало банок уже закатали… Хватит нам. Ну, ладно, извини… я больше не буду. Вот те крест на пузе, — пообещал провинившийся муж, но осенить себя крестным знаменем не удосужился. — Но теперь… — Он не совсем четко и не очень твёрдо рубанул ладонью воздух. — Шабаш, Каринэ. Сейчас-с мы с тобой, Кар-ринэшичк-ка ты моя, конс-сер-рвацие-ей зай-ймемся.

— И что ты будешь консервировать? — с хитрецой и уже, кажется, без злости спросила жена.

— Как ч-что?.. Огурч-чики, — кристально чисто удивился Залесов, и, словно забыл про только что полученную взбучку: — Ты же в поле была.

— В поле я была… Как дала б тебе!.. Нас, между прочим, сегодня в поле не пустили. Мы сегодня… туда и обратно… Только даром время потратили.

— Не пустили? — Залесов покачал головой. — Ну, надо же!.. — И, будто вдруг вспомнив что-то великое и радостное, что может враз перевернуть и осчастливить весь мир, пьяно и лучезарно заулыбался. — А мы тут, между пр-рочим, всё время о тебе думали.

— Думали они!.. — Карина покачала головой. — Чем думать, ты б лучше телевизор включил. В электричке только об этом и разговоры разговаривали.

— А чего его включать… Пару раз попробовал… по всем каналам одно и то же. Всё время «Лебединое озеро» показывают. И по радио то же самое. Уже задолбал меня этот балет. Надоело.

— Надоело!.. А водку жрать тебе не надоело?..

— Да, да… не смейся… всё время и только о тебе… ну когда ж, скучали мы по тебе, наша Кариночка приедет. Вот. — И театральным жестом указал на забытую плитку шоколада. — Видишь, даже и не притронулись — для тебя берегли. Да… берегли… И не заметили, как он огурцы умыкнул. Схватил вёдра, и — за порог. Негодяище. Что ж мне, вдогонку за ним?.. А может… — И виновато глянул на жену. — И ты с нами… по граммульке, а?.. Нет?! — И с радостью. — Ну, как хочешь. — И, словно забыв, что жена всё ещё здесь, на кухне, рядом, удовлетворённый её отказом, тихо прогундосил: — Ну и ладно, ну и правильно… ну её эту водку… тьфу!.. кака. — И убрал улыбку с лица. — А чего это, собственно, ты мне про телевизор?.. Что, Горбачёв «сухой закон» отменил?

— Его самого отменили. Переворот в стране, а ты тут водку глушишь.

— Ну, да?..

— Вот тебе и ну да… Ехали домой — по приёмнику слушали… Мишку Горбачёва в Крыму, в Форосе под замком держат.

— Иди ты!.. — И через секунду. — Ну и хрен с ним. А то уже задолбал своей борьбой с пьянством. Теперь хоть за выпивку не будут хватать на улице. Давно пора ему под зад коленом.

— И больше ничего не хочешь сказать?

— А что тут рассусоливать? Они там за власть друг другу глотки грызут, а я — переживай за них?.. Не дождутся. Плевать мне на них. Пусть там хоть на уши становятся, а я как был Залесовым, так Залесовым и останусь.

Телефонный звонок прервал тираду поэта.

— Звонят… Тебе, наверное… Подойдёшь?..

— И не подумаю, — отмахнулась жена.

— Ну и не надо. Я тоже не подойду.

Чибис с опаской поглядывает на женщину, которая десять минут назад оптом купила у него огурцы, вместе с вёдрами купила, и даже не торговалась… и выстроил неожиданную для себя цепочку: татарин, женщина, купившая огурцы… жена поэта… Карина… — одно лицо.

И она узнала его. Узнала, но вида не подала. И Залесов ни слова об этом.

— Валерьян! — Её голос из комнаты. — Это тебя…

— Ну, кто там ещё? — изображая фальшивое недовольство, протянул поэт.

— Кто, кто… дед пихто, — прокричала жена поэта. — Быстрее, а то трубку брошу.

— Дед пихто, дед пихто, встал и глянул в окно. Глядь — на улице светло, — бубня себе под нос, нехотя поднялся из-за стола Залесов и вышел из кухни. Вслед за ним и бородач оторвался от табурета и тоже — в комнату. Чибис остался на месте — не смог распрощаться со стеной… не упасть бы. Наконец, решился, сделал шаг и, бережно прижимая к груди бутылку дешевого вина, рванул, как с высокого старта — в комнату. Не перехвати его бородатый здоровяк, головой бы врезался в стекло книжного шкафа.

— Ну, — сердито буркнул Залесов в трубку, — кто там ещё? — И через пару секунд: — Ты, что ли, негодяище!.. Так какого хрена ты ещё там?!. Давай, козий, живо ко мне… Нам сейчас татарин закусочку сообразит… Давай, давай, у меня тут скоро весь истеблишмент будет, одного тебя не хватает… Кто, кто, приезжай, сам увидишь. — И положил трубку. — Кариночка! — громко, радостно и ласково обратился он к жене. — Придумай нам что-нибудь…

— Может, тебе ещё и огурчиков порезать? — съязвила жена. — Приваживаешь тут всякую шпану… Когда-нибудь приду домой… не то, что огурцов… ни телевизора, ни холодильника не увижу.

— Да ладно тебе, хватит… Хватит уже. Я же сказал: больше такого не повторится. Обещаю.

Жена махнула рукой.

— Уже сто раз это слышу.

— А ты ещё раз послушай. — И спохватившись: — Да, чуть не забыл сказать… Сейчас Саша Жерех приедет, будем обмывать его нового сыночка. Позвонил, сказал, что вчера родила.

— Да он что, чёрт-дьявол, совсем сдурел на старости лет?! У него уже внук скоро в школу пойдёт.

— Ну, — Залесов подмигнул бородачу: буря прошла мимо, — это сама у него спросишь.

Залесов преобразился, будто и не пил вовсе. Подмигнув Чибису, пошел на кухню. Там его жена уже позвякивает вилками, ложками, тарелками. Через несколько минут на сковороде зашипели кусочки сала и разбитые яйца.

— Да я бы тебе, чёрт ты дьявол, голову снесла за такое!.. Все люди, как люди — все в дом несут, а ты… чёрт ты дьявол… ишь, что выдумал!.. Я как проклятая в поле карячусь, а ты… Все мои труды — на выпивку… А это ещё кто?.. Тоже поэт?.. Развелось тут вас… Кинь палку — в поэта угодишь. Знала б, что мои огурцы продаёт… Да я б ему… Чёрт дьявол!.. И когда уже ты нажрёшься этой заразы… Тьфу!.. глаза б мои на тебя не смотрели.

— Ну ладно, ладно тебе… Забудем. Давай лучше о чём-нибудь хорошем…

На кухне послышалась возня.

— Руки… руки. Мешаешь. — И с нарочитой сердитостью чуть повысила голос: — Убери руки, чёрт ты дьявол!.. Я кому сказала! — И уже сквозь смех. — Ухажёр задрипанный. Пьяный, пьяный, а туда же… Как молодой… — И снова за старое. — Не дом, а забегаловка какая-то. Завтра не то, что огурцы… приду домой — ни холодильника, ни телевизора… Мне уже осточертело смотреть на ваши пьяные рожи. — И кивнула головой на выход из кухни. — А там кто спит?

— Где?

— На бороде… В спальне.

— В спальне? — Удивлённый голос Залесова.

— Да, в спальне. — Сердитый голос жены Залесова.

— А-а-а… — вспомнил Залесов. — То там наш Васька Збукер.

— А его за каким чёртом к тебе занесло? Зинка из дома выгнала? Так ему и надо, пьяндыге.

— Ну, ты тоже, скажешь… выгнала…— Возмутился Залесов. — Выгнала… Скажешь тоже… Теперь он при делах…

— Вон он что!..

— Да… Теперь наш Васька…

— Ну, как же!.. В Союз писателей пьяндыгу приняли… За что раньше и на порог не пускали, теперь с распростёртыми объятьями встречают. Перестроились!.. При делах он…

— Да, Васька Збукер при делах. Теперь он богатенький Буратино. Теперь таких не выгоняют из дома. И не смейся. И мы с тобой скоро заживём, как люди.

— Иди ты!..

— Да… И не надо так глаза вытаращивать. Хочешь дублёнку или шубу?.. из норки.

— И где же ты её возьмёшь?.. шубу из норки. В своих стишках придумаешь? Такая зимой не согреет.

— Не надо… не надо так… Васька — прямым ходом из колхоза. По нашим с ним делам туда мотался. Председателю деньги отвозил.

— Какие такие деньги?

— Ну, ты что, дура! — Залесов постучал себя кулаком по лбу.— Деньги… откат за внедрение новой технологии. Ещё в прошлом месяце договор подписали. Ну… приехал из колхоза… Ну, ты сама понимаешь… Зашёл с устатка в ганделик и оскоромился. — Залесов с трудом подбирал слова, пытаясь хоть как-то обелить своего друга. — Вот… — Он хлопнул себя по карману. — Скоро мы с тобой разбогатеем.

— Ну-ну…

— Баранки гну. И шубу купим, и…

— И на бутылку тебе останется, — прервала жена полёт мужниной фантазии.

Залесов — ноль внимания на ехидство жены.

— И мне новый костюм справим. Ещё и на книжку стихов хватит. Я уже ходил в издательство — узнавал, во сколько мне это обойдётся. А то совсем уже… два года лежит готовая рукопись, а всё как-то не до неё — денег не хватает. Сейчас только за свои можно книжку выдать. Дожились… — И усмехнулся. — Да, и на бутылку тоже останется. А то!.. Обмоем и твою шубу, и мой костюм… и мою новую книжку издадим… и тоже обмоем.

— Слава тебе, Господи! — Жена Залесова демонстративно перекрестилась и, едва сдерживаясь, чтоб не рассмеяться, подняла глаза к потолку. — Услышал Господь мои стенания, наконец-то… Хоть подумал про шубу, и то спасибо… — И уже без смеха… даже с тревогой в голосе: — Смотри, а то, как бы не загремел под фанфары.

Залесов на жену — как на чудо заморское.

— Ты это про что?

— Да всё про тоже… «Новости» надо смотреть, а не водку жрать. Переворот в стране… обещают всех спекулянтов и кооператоров прищучить. — И махнула рукой. — Да что с тобой разговаривать… Суши сухари, а то узнаешь, да поздно будет. Пойди, включи телевизор.

— Телевизор… телевизор… Болтаешь тут чёрти что…

Карина отмахнулась — надоело спорить с пьяным мужем.

— Чёрт ты дьявол… Пойди глянь в спальню…

— А чё я там не видел?.. Мишка Горбачёв к нам в гости пожаловал?..

— А ты пойди, пойди посмотри… Мишка Горбачёв… Дался тебе Мишка…Там твой пьяндыга дрыхнет.

— А чего мне смотреть, я сам его туда уложил. Пусть отдохнёт с дороги. — Залесов поднял брови и сморщил лоб. — Сама подумай, куда ему в таком виде на улицу…

— Понятно!.. — ехидно усмехнулась Карина. — Куда ж ещё ему сунуться, как не к Залесову.

— Я ближе всех живу. — Логика Залесова казалась безупречной. То, что Збукера привезла милиция — ни слова.

— Вот и я ж про то.

— Ну и молодец… умничка… — Залесов — само обаяние. — Понятливая ты моя. Не зря я тебя у того басурмана умыкнул. — И уже залихватски. — Знал, что делать!

…переборщил.

— Как дала б сковородкой по твоей бестолковой башке!.. Дурочку нашёл… — Жена пыталась быть сердитой, но это у неё не очень получилось. Совсем не получилось. — Хоть бы разулся, чёрт-дьявол… Прямо в ботинках — на чистое покрывало…

— Да куда там ему разуваться!.. — Отмахнулся Залесов. — Еле-еле ноги приволок. Утомился бедняга. Думаешь, легко на перекладных через всю область пилить?.. Сама попробуй. Я ему — подожди чуток, скоро моя Кариночка свеженьких огурчиков принесёт, а он — брык!.. И засопел. Сразу засопел. Слабак. — И будто дал согласие. — Ладно, пусть отдыхает. К вечеру проспится — домой поедет. Это без варьянтов… я сказал.

— Я сказал!.. я сказал!.. — передразнила его жена. — А ты что, не мог ботинки снять?

— С кого?

— С него. С пьяндыги твоего. С кого ж ещё?

— Придумала!.. — возмутился Залесов. — Я что ему, нянька?.. Сам пусть… не маленький.

— Охо-хо-хо-хо!.. — Вздохнула жена поэта. — Горе мне с тобой. Скоро из квартиры ночлежку сделаешь. — И сердито: — Пойди, сними с него ботинки.

— Не пойду.

— Пойди, я сказала!

— Не пойду, — будто капризный ребёнок, не желающий идти в детский сад, упрямился Залесов.

Жена замахнулась… И ударила своим маленьким кулачком в широкую грудь мужа.

Тот хихикнул. Молния сверкнула, и — нет её… и будто не было грозы.

Жена поэта тоже хихикнула.

— Чёрт ты дьявол!.. Пойди, разуй его. Покрывало испачкает.

— Поздно уже.

— Ничего не поздно. Пойди, я сказала.

— Сама разувай, если хочешь. — И, обнаглев до предела: — Скоро ты тут со своей закуской?.. Вот-вот Жерех явится, а у тебя тут конь не валялся. Огурчиков можешь не резать… Наелся.

Жена уступила — не стала наседать: умная женщина — что толку спорить с пьяным мужем. Но не сдержалась — проворчала. Тихо. Будто сама себе.

— Жерех… Жерех… Ну и что с того, что Жерех… тоже мне, пуп земли… И устраивал бы пьянку у себя, раз такой умный… Чего сюда переться? Ближний свет?.. — И — в упор на мужа. — Опять всю ночь будете в шахматы резаться?

— Почему только в шахматы?.. — усмехнулся Залесов. — Не только… Мы и в картишки можем.

Жерех явился с бутылкой спиртовой жидкости, ловко и умело, как молчаливый протест Горбачёву, выгнанной из обыкновенной аптечной зелёнки. Вошёл без стука в дверь. Молча открыл, ступил через порог, и… семьсот граммовую бутылку — на стол…

Карина махнула рукой, — глаза б мои вас не видели!.. И уехала к внучке.

«И правильно сделала», — одобрил её поступок Залесов, и…

… застолье — по новому кругу. Количество выпитого обещает качественное изменение… к лучшему.

… и только Чибис не принимал участия в разговоре о грядущих переменах в стране — первый не выдержал и сошёл с дистанции.

Чибис тихо-смирно, словно малое дитя, посапывает на раскладушке. На балконе. Тепло — не простудится. И не страшно, если и вывалится: первый этаж — дальше земли не упадёт.

* * *

Утро. Только-только начало светать. На часах — четыре. Город спит. На дворе свежо. Чибис зябко поежился и открыл глаза. «Где я?» — никак не мог понять он, где находится.

Сильно хочется пить — во рту сухо… и — будто кот нагадил. Чибис с трудом разомкнул слипнувшиеся губы. Язык словно деревянный — не помещается во рту. Чибис приподнял голову, застонал… и тут же уронил ее обратно.

…из туманного леса вынырнул пьяный трамвай.

Чибис собрался с духом, встал, выглянул с балкона. В том, что вчера он пил — никаких сомнений: и голова гудит, и во рту сушняк, и руки-ноги, будто ватные, да еще и подташнивает. И насторожился, — как бы харчи не метнуть. Да, но с кем я так наклюкался?!. Тьфу, гадость!.. И где я?.. В парке Горького с Ванькой, с Борькою?.. Чёрт побери, что за Ванька и Борька?.. Хреновина какая-то… И откуда я знаю это: «В парке Горького Ванька с Борькою пили горькую…»? И только подумал, что с какими-то совершенно реальными Ванькой и Борькой в парке Горького пил горькую — к горлу подкатило всё, что вчера пил и ел. Чибис метнулся к краю балкона и… выдал мощный фонтан блевотины. На глазах выступили слёзы. Чибис вытер их тыльной стороной ладони, содрогнулся и… ещё раз облегчился. В голове чуть посветлело. «Да это же стихи Залесова “…Ванька с Борькою пили горькую…”, и еще он читал, — Чибис наморщил лоб, пытаясь припомнить особенно понравившееся стихотворение. — Как же там?.. Ага! — радостно вспомнил: — “…и какая-то сволочь мне руку пожала, так пожала, что сердце болит до сих пор”. Здорово! Такие простые слова, а так клёво… Надо будет переписать слова, выучить… и на музыку положить. Не хуже, чем у Башлычёва получится».

…из вагона пьяного трамвая вышел Залесов и ткнул прокуренным пальцем в пустоту: «Cамому себе можешь врать, девкам лапшу на уши вешать, друзьям-товарищам наплести с три короба, попадёшь в ментовку — хоть ужом извивайся, но перед чистым листом бумаги, как перед Богом, ты должен честен быть, чтоб каждое слово — как слеза ребенка… а иначе… Считай, что зря мы с тобой тут водку кушали. А ещё раз про суррогатные детективы заикнёшься, так и знай — в шею вытолкну. В моём доме на эту гадость — табу. Это без варьянтов».

Чибис толкнул балконную дверь. Осторожно ступая и придерживаясь за всё, что попадалось на пути: тумбочку, стол, стулья, диван… осторожненько, не упасть бы — двинулся на приглушенные голоса. На кухне — Залесов, вчерашний бородач и ещё двое. Тех двоих Чибис не помнит. Один — с умным лицом. Второй — глянешь на него, и войны не надо бояться.

Под потолком горит бестолковая лампочка.

На столе — шахматная доска. Тот, который с умным лицом, энергично размахивает руками и приглушенно декламирует стихи. Наверное, свои. Чибис сосредоточил внимание — стихи о ветре. Залесов слушает, курит, маленькими глоточками пьёт спиртовую жидкость, жует колбасу-кровянку и, словно таракан, шевелит усами. Бородач, взявшись за голову, склонился над шахматной доской — думает. Тот, который страшнее атомной войны, мирно посапывает, сидя на табуретке возле мойки. Спит — никому не мешает.

Из крана мойки тоненькой струйкой бежит вода. Бежит себе потихоньку, и никому никакого дела до того, что бежит.

— Ну, что скажешь? — кончив декламировать, спросил тот, который с умным лицом. И усмехнулся…. и потянулся к бутылке. Налил чуть-чуть… выпил. — Молчишь?.. Сказать нечего?

— А что тут говорить, — сонно и устало протянул Залесов и отправил в рот маленький кусочек дешевой колбаски. Пожевал, пошевелил усами… и проглотил. — Скоро нормальную, правильную водку будем пить, а не твой самопал из зелёнки. Мишку Горбачёва — на фиг… Слыхал?

— Да я не про «Горбатого…» плевать мне на него. Я про стихи…

— А что про твои стихи говорить… Если хорошо, так оно и хорошо, но… Ты же, козий рог, мне эти стихи сто лет назад читал.

— Нет, я спрашиваю, — упрямо наседает поэт с рыбьей фамилией. — Это поэзия или гындра-мындра, по-твоему?

— Ну, и что ты хочешь, Саша? — рассердился Залесов, — чтоб я тебя похвалил?.. Ну, молодец, Саша Жерех, молодец. А дальше что? Что ты еще написал после того, как свой “Ветер” придумал? Чем занимался?

— Ну, как что, — замялся Жерех. — Думал о большом и главном… размышлял. Я думаю…

— Ах, ты ду-умаешь… — с издевкой протянул Залесов и поднял глаза. И тут же, увидев Чибиса, повеселел — не надо выдумывать каких-то слов, чтобы не обидеть Жереха. И запел: «У дороги чибис, у дороги чибис, он кричит, волнуется чудак…» И махнул рукой, приглашая. — Давай сюда, козий, присаживайся, будем Сашкину бормотуху кушать. Слыхал?.. скоро кирдык борьбе с пьянством. Наша взяла. А то!.. А Мишку Горбатого… Ну и хрен с ним…

Чибис сел на свободную табуретку. Залесов налил ему, себе и Жереху. Толкнул локтем бородача. — Налить? — Тот закивал головой, — нет… не мешай думать. Жерех самодовольно ухмыльнулся — он выигрывает партию. Глянул на Збукера… Тот, свесив голову на грудь, как солдат между перерывами в карауле, добросовестно «давит клопа». Спит — не замечает, что вокруг творится. Печальный исход первого президента СССР его совершенно не волнует. Но едва раздались знакомое и сердцу милое бульканье спиртного из бутылки в стакан, тут же открыл глаза.

— Ну, негодяище, давай по граммульке… за рождение сына этого старого хрыча. — И указал пальцем на Жереха.

Чибис глянул на стакан, испуганно вздрогнул, скривился.

— Да я вообще-то… вроде как в завязке, — жалобно вымолвил он.

— И правильно делаешь, козий. Не хочешь — не пей. У нас никто никого не принуждает. Хозяин барин. Это без варьянтов, — одобрил Залесов хорошее побуждение молодого гостя (выпивки оставалось чуть-чуть, лишь на два пальца в бутылке) и с удовольствием выцедил свою долю. Выпил и Жерех. Бородач всё ещё думает. Поэт Збукер потянулся рукой к бутылке… далеко — не дотянуться… и упал с табуретки… и не поднялся.

Чибис посмотрел на богемное сборище и, задержав дыхание, будто перед прыжком в ледяную воду… догнал собутыльников. Спирт из переработанной зелёнки покатился по пищеводу к желудку, просочился в кровь, надавил на нужные рецепторы, и через пару минут в голове стало светло-светло… и легкость во всём теле…будто только что на свет родился.

— Вот так-то, господа офицеры. — Жерех сделал «вилку» конём: шах королю и ферзь под ударом, и оторвал глаза от шахматной доски. И глянул на Залесова. — Думать надо, думать… А не стишки кропать. Ну, ты сам подумай, кому сейчас нужны твои стихи?.. Да никому. Впрочем, если уж до конца быть честным — не только твои.

— Ну-ну… Говори, говори… — буркнул Залесов.

— И скажу. Думаешь, приняли тебя в Союз писателей, так и сразу — с ложкой к бочке мёда?.. Так, да?

— Ты говори, говори…

— А ты не перебивай. Так вот — держи карман шире. Время не то.

— Иди ты?.. — Залесов шевельнул усами. — И какое же оно сейчас… время твоё?

Жерех обречённо махнул рукой.

— Да уже и не моё. Ушёл наш поезд. Тутукнул… и хвост показал. А мы — на пустом перроне… И даже не пытаемся догнать.

— Поезд?.. А чего его догонять?.. Постоим, покурим, пивка попьём — подождём следующего.

— Не дождёмся. А если и дождёмся, то подадут такой вагон, что нам до него, как до Луны раком… ни ростом, ни рожей не вышли.

— Ну да?

— Вот тебе и ну да. У нас с тобой денег не хватит на билеты. Другие, те, кто в наше время по щелям прятались, будут ездить в дорогих и красивых вагонах. Им даже кофе с коньяком будут подавать.

— Иди ты?.. — В голосе Залесова — явная издёвка.

— Может, и мы поедем… вместе с тобой… но только в прицепном вагоне, в теплушке… в хвосте состава. Я вчера вышел из подъезда, гляжу: дворничиха макулатуру в огромную кипу связывает. Подошёл ближе… а среди вороха бумаг…

— Пачка червонцев? — усмехнулся поэт Залесов.

— Почти, — усмехнулся и поэт Жерех. — Там и Хемингуэй был, и книжка Толстого… и томик Тургенева «Записки охотника». Дай мне, говорю. А она, — вот тебе! И дулю показала. Сказала, я эту макулатуру в обменном пункте на крышки для консервации выменяю.

— Ну, что ты хочешь… Дворничиха… что с неё взять. Её забота — метла… мусор… Она уже, наверное, и буквы-то позабыла. Ещё в первом классе букварь скурила.

— Не скажи, не скажи… дворничиха-то молодая… не какая там тёмная старуха. Раньше тоже, небось, очереди в книжном магазине выстаивала да переплачивала в три дорога за какого-нибудь Пикуля или еще кого, а теперь… Томик Тургенева на жестяные крышки… Да и не только в дворничихе дело… Дворничиха — это так, между прочим. Сам знаешь, не придуривайся. А вот кто-то же выбросил… посчитал за хлам… Всё… Мир перевернулся. Никто не хочет книжки читать — поумнели. Всем хочется деньги считать. — И в упор посмотрел на Залесова. — Даже ты.

— Я?..

— Ты, ты. Сам же только что сказал: в кипе макулатуры — пачка червонцев.

— Ну, ты уж совсем… Я так… хотел подыграть тебе.

— А выходит, что себя выдал. С головой. Ляпнул то, что тебя больше всего волнует. У кого что болит, тот о том и говорит. Читайте Зигмунда Фрейда, господа офицеры. — Жерех взял сигарету, прикурил… сделал глубокую затяжку. — Думаешь, не знаю, что ты и Васька Збукер каким-то афёрным бизнесом занимаетесь — председателям колхозов лапшу на уши вешаете?.. Знаю. Я со всеми Збукеровскими подельниками знаком, в одном НИИ работаем. Ты не думай… я понимаю… Время такое. Да я и сам бы… Грех не поживиться, не прибрать к рукам то, что плохо лежит.

— А мы ничего… Мы по-честному с председателями. Никто не в обиде. Всё чин чинарём.

— Ну, да… Понимаю. Какой же дурак откажется наличными от четверти суммы договора. Отдал сто тысяч мёртвых, казённых денег, а через неделю положил в кармам живых, душу греющих двадцать пять штук… Не хило. А что… всё правильно. Председатель тоже кушать хочет. Председатели тоже поумнели… Перестроились. Понимают — на одну зарплату в наше время только дураки да лодыри живут. Вот оно как, господа офицеры. Ещё пару лет назад за томик Тургенева…

Залесов махнул рукой.

— Ты уже говорил… не повторяйся.

— И ещё раз скажу. А ты послушай. Стихи!.. Поэзия!.. Мне-то хоть не втюхивай эту гындру мындру.

— Ты это про что?

— Про то самое… борец за чистое искусство. Денег много наскирдовал?

— А тебе завидно?

— Ни чуточки. Сам знаешь. Для меня деньги — тьфу!.. Я люблю тратить их, а не спину гнуть из-за каких-то рубликов.

— Я тоже не переломился.

Залесов встал, распрямил спину… широко, во весь рот зевнул… Рукой дотянулся до репродуктора…

— И всё? — удивился, не услышав тревожных, всколыхнувших мировую общественность звуков «Лебединого озера».

— А ты думал, — усмехнулся Жерех. — Я ещё вчера говорил, что это не надолго, что ГКЧП — как спичка… вспыхнула, и погасла. Да и время-то какое сейчас.. глянь на часы… Нормальные люди спят ещё, а тебе музыку… «Лебединое озеро» подавай. Всё, улетели твои лебеди в тёплые края.

Чибис заёрзал на табуретке, глянул на часы… Пора и честь знать. Да и на работу… а то, чего доброго, по статье за прогулы уволят.

Залесов уловил его беспокойство, вынул из кармана десять рублей… подумал немного… достал ещё червонец и протянул деньги Кириллу. Тот отмахнулся: «…не надо, я пить больше не могу», но поэт Залесов и слушать не захотел: «Это не на выпивку. Это тебе на хлеб. Разбогатеешь — отдашь. Бери, бери, козий, не выдрючивайся».

Владимир Пенчуков