Владимир Темкин | Столетие алии семьи Левит
Об авторе
Темкин Владимир. 1944 года рождения. Стихи пишу смолоду. Прозой увлекся 10 лет назад.Уже пять лет живу в Чикаго. Двадцать лет перед этим жил в Израиле и работал в тамошнем хайтэке. PhD в области навигационной электромеханики. Родился в Москве, вырос на Дальнем Востоке и в Забайкальи. Отец воевал, а после войны служил в авиации, военный штурман, полковник. Матушка врач по профессии. Оба покойные. Сам я три года, как пенсионер. Хобби — пишу, коллекционирую самоцветные минералы, путешествую по Америке. Готовлюсь к экзамену на гражданство.
СТОЛЕТИЕ АЛИИ СЕМЬИ ЛЕВИТ
Вернувшись из поездки в Израиль, некоторое время я не находил себе места. Cидя за письменным столом и глядя в чикагскую ночную темноту за окном, перебирал в памяти свои израильские встречи. В большинстве своем они касались бывшей работы. Как никак, но с фирмой нашей меня почти четверть века связывает. Для меня это треть жизни. Общением в этот приезд меня не обидели ни близкие друзья, ни приятели, ни коллеги. Но более всего другого я был удивлен тем, как много времени мне уделил мой бывший босс, Надав Левит. За помянутые выше двадцать пять лет много чего у нас с ним случалось и происходило. И хорошего, и не очень. Сам он, иногда посмеиваясь, говорил:
– Мы с тобой, на заводе, как два медведя в одной берлоге. До смерти не грыземся, но и в мире не живем!
И сейчас копаюсь я в мыслях, раскладывая по полочкам то, что помню и знаю об этом человеке. Знания мои обширны, хотя и разрознены. Они почерпнуты в основном из разговоров и бесед с ним самим или из моего личного опыта, связанного с его поступками и решениями, с нашими совместными действиями, продвижениями и победами, просчетами и поражениями.
Чужие мнения я когда-то тоже выслушивал, но в расчет старался не брать, потому что люди посторонние отзываются о нём, как правило, или отрицательно, или сдержанно. Бизнесмен – он и есть бизнесмен. Ведь любое его действие, направленное к достижению собственной прибыли, чаще всего наносит кому-то ущерб и убыток. Даже если просто выражается в виде перехваченного заказа, переманенного от конкурентов сотрудника, чего-то наперехват запатентованного или по умыслу скопированного. Всякое в любой человеческой жизни бывает, но в такой, как у него, правила игры вынуждают и позволяют делать многое, являясь, в свою очередь, если и не целью жизни, то допустимыми её устоями.
И вот сижу я, предаваясь этим своим размышлениям, а темнота за окном напоминает о когдатошней поздней нашей с ним совместной вечерней поездке осенью 96 года. Он за рулем, я на пассажирском сидении справа. Возвращались мы с совещания на кибуцном заводе, расположенном в Изреэльской долине и заинтересованном разместить у нас разработку и производство электродвигателей. И после перебрасывания мыслями о результатах этого обсуждения, он вдруг произнёс, указав на зелёную стрелку на перекрестке – «НАХАЛАЛ»:
– А ты знаешь, Радомир, я ведь здесь родился…
По происхождению Надав – тайманец. А корни семьи Левит, одним из потомков которой он является, теряются в древней истории Южного Йемена. Мне доводилось читать большую газетную статью о том, как старший из его многочисленных дядьёв, рав Йосеф Левит, в 1917 году добрался оттуда через Саудовскую Аравию и Иорданию до Палестинских земель. По поручению большой религиозной семьи, решившей вернуться к своим Сионским корням и истокам, он приобрёл огромный участок земли неподалёку от Афулы на территории строящегося тогда посёлка Нахалал.
Посёлок проектировался европейским гражданским инженером по оригинальной для тех времён схеме. Общественный центр был сосредоточен внутри круговой улицы, а вокруг неё секторами располагались участки жилой застройки, каждый из которых развивался во внешнюю сторону ещё и в виде клина сельскохозяйственных угодий. Йосеф закупил двенадцать таких участков, расположенных единым массивом, вплотную друг к другу.
Проделав такую непростую для тех времён и мест операцию, рав Йосеф вернулся тем же путём к родителям и братьям. Доложил о результатах поездки, после чего на семейном совете принято и утверждено было общее решение – ЕХАТЬ! Но решившись на такое за 70-80 лет до советских евреев, полагавшихся в этом деле, главным образом, на СОХНУТ, мужчины семьи Левит приняли тогда решение собственное, личное, серьезное и ответственное.
Было распродано все семейное имущество, куплено более пятидесяти добротных двугорбых верблюдов, на все этапы непростого пути были наняты проводники и погонщики. И семья, состоявшая на момент отправления из 78 человек, бесстрашно двинулась в неблизкий путь. Пройдя по Саудовской Аравии восточным берегом Красного моря, обогнув с юга на север Акабский залив, от этой нижней узловой точки Синайского полуострова свернули они в Иорданские горы, а дойдя через горные перевалы до Аммана, взяли влево. И там уже через долину реки Ермук, обойдя слева же Тивериадское озеро, добрались до своей цели. И я не зря помянул про мужское и ответственное решение. В дальнюю эту дорогу были заготовлены в достаточном количестве вода, припасы и продовольствие, и, что не менее важно, оружие и боеприпасы к нему.
Рассчитаны были и «таможенные» затраты, выражавшиеся в различных поборах пограничных патрульных. И, Барух А-Шем, благословен ты, Господи, взятых с собой денег на это мероприятие хватило. Мудрый и предпреимчивый рав Йосеф, возвращаясь после первого своего путешествия, оговорил размеры мзды на каждой пограничной станции, и выяснил заодно мелкие и крупные нужды пограничных чиновников, превратив поборы и выплаты в приятные, а главное, с нетерпением ожидаемые сюрпризы-подарки.
Путь в 3800 километров занял у семьи Левит чуть менее полугода. Четверо из членов семьи и трое погонщиков погибли в схватках с разбойниками, нападавшими по дороге на их караван, а двое малых детей умерли от заразных местных болезней. Оставшиеся же 72 добрались до нового своего обиталища и, вознеся благодарственную молитву Б-гу, взялись за строительство жилья и возделывание пашни, благо семена и саженцы для этого важного дела они привезли с собой.
Многовековой круг замкнулся, семья Левит вернулась в Эрец Исраэль, на землю Израиля. И долгий этот процесс, начиная с отъезда рава Йосефа на разведку и кончая уже воцарением на новом месте всей их семьи, занял немногим более трёх лет.
Надав родился в августе 1938 года. Он был последним, восьмым ребенком в семье самого младшего из братьев и сестёр Левит. А рав Йосеф жил ещё долго и при последней встрече благословил его в числе целой когорты бней мишпаха (детей семьи), уходящих по срочному призыву на войну Судного дня в октябре 1973 года. Во время кровопролитных боёв на Синае Надав был тяжело ранен, а вернувшись по излечении, уже не застал рава Йосефа в живых. Всего же их семья из ушедших в Судный день двенадцати сыновей потеряла убитыми двоих, а ранено было пятеро. Жестокое было время. И доброе сердце старого рава не перенесло таких потерь…
И вот сейчас, стоя на перекрестке и о чем-то задумавшись, Надав вдруг повернулся ко мне и спросил:
– Радомир! Ты не торопишься? У тебя на вечер чего-то важного не запланировано?
– Да нет, вроде. А что такое?
– Ты знаешь, я так давно возле родительского дома не был. Всё как-то спешу, проезжая мимо. Хочешь, свернём и сделаем кружок по посёлку. Я тебе все покажу и расскажу…
– Почему нет. С удовольствием посмотрю и послушаю.
Надо сказать, что «Русский роман» Меира Шалева, основным местом действия которого машав Нахалал является, я прочел лишь десять лет спустя. А тогда с интересом слушал увлекательное и волнующее повествование Надава о его детстве, о судьбе семьи, о его родных и друзьях.
В какой-то момент показал он мне на дом своих родителей, где живет с семьёй самая младшая из его сестёр. И, проехав совсем немного, притормозил возле только что припарковавшегося автомобиля, из которого выходил по-европейски одетый мужчина. Надав окликнул его, а когда тот обернулся, вышел из машины, и они, поздоровавшись, обнялись. Обернувшись, Надав помахал мне рукой. Я тоже вышел, и он радостно и возбужденно представил нас друг другу. Это был его кузен Йюгев Левит, известный хайфский адвокат, возвращавшийся с работы. Тот также искренне обрадовался встрече и стал зазывать нас к себе домой, обещая вкусный ужин и приятную беседу. Видя, что Надаву явно хотелось бы зайти, я не воспротивился этому их желанию и не пожалел об этом, так как первый раз за почти шесть лет, прожитых в Израиле, побывал в старинном левантийском жилище, посмотрел, как оно устроено и организовано. Пока же кузены обменивались новостями, зять Йюгева показал мне дом и домовое хозяйство. А через полчаса всех пригласили к ужину. Потчевали нас салатами и запеченными овощами, хумусом и жаренной рыбой – местным делатесом – именуемым амноном или муштом, известным во всем мире под названием «рыба Святого Петра». Готовили рыбу в кипящем растительном масле, налитом в большом количестве в широкий чугунный закоптелый чан, подвешенный на толстых цепях над открытым огнем в самом настоящем каменном очаге, занимавшем один из углов большой старинной кухни. А над очагом нависала шатром широкая вентиляционная вытяжка.
За столом Надав много рассказывал про нашу с ним поездку в Румынию, особо налегая на тамошнюю «послереволюционную» несуразицу в делах и общее царившее в стране обнищание. Из фраз и реплик, которыми они за столом перекидывались, следовало, что здесь в Израиле всё организованно иначе, и тут такого беспредела просто-таки быть не может. Израильтяне, надо сказать, народ занозистый, с достаточным самомнением. И высокий уровень всего, что они имеют у себя в стране, считается ими, во-первых, собственной заслугой, а во-вторых, фактом естественным и сомнению не подлежащим. А я сидел, в качестве пассивного свидетеля присутствуя при их разговоре, немного отвлёкшись и задумавшись о том, как же это так получается, что в такой крохотной стране, которая ничем, кроме каменистой пустынной территории и озверелых соседей, не располагает, люди живут, несмотря даже на постоянные войны, вполне комфортно и по-человечески. А богатые ресурсами страны Восточной Европы и Зауралья, включая Россию и её бывших саттелитов, прозябают в убогости и нищете.
И в этих своих размышлениях я не уловил причину общего веселья, проявившегося неожиданным для меня поголовным хохотом. А Надав, заметив моё замешательство, указав мне на дочь Йюгева и вытирая ладонью слезы, добавил:
— Ты послушай… Ты послушай, Радомир, что Яэль тут нам рассказывает.
Я обернулся к молодой женщине, и она повторила специально для меня, медленно и четко выговаривая слова, что 23 года назад жена Надава с двумя старшими дочерьми заехала за её матерью и ею с братом по дороге в Беер-Шеву, где в военном госпитале после войны Судного Дня находились после ранений оба присутствующие здесь кузена. Йюгев попал туда с серьезным переломом правой ноги, случившимся в середине компании на Синае при перевороте бронетранспортера, наехавшего на противотанковую мину. А Надав оказался в том же отделении госпиталя немного позже с перебитыми осколками обеими ногами. Это произошло с ним уже на берегу Суэцкого канала при взрыве египетского ракетного снаряда, всего за три дня до прекращения огня. Йюгев при этом передвигался на двух костылях, подгибая загипсованную ногу, а Надав раскатывал в инвалидной коляске. Дети их были примерно одного возраста в 6-9 лет, две пары с очень небольшой разницей.
И вот сейчас Яэль припомнила, насколько было велико их с младшим братом разочарование от столь явной несправедливости. Ведь на прогулке по дорожкам больничного парка Надав усадил дочерей рядом с собой и катал их на своей коляске. А Яэль, шедшая сзади и завидовавшая, глядя на привалившее троюродным сестренкам счастье, вдруг от досады расплакалась.
Когда же мама с папой принялись её успокаивать и выяснять, что случилось, она со слезами в голосе упрекнула отца:
– Ты что, не мог две ноги сломать. Мы бы с братом сейчас тоже были бы не хуже их, и тоже б катались!
И все присутствующие расхохотались повторно.
– А в связи с чем вы об этом вспомнили? – отсмеявшись вместе со всеми, спросил я.
– Сейчас как раз двадцать третья годовщина этой войны… Папа с Надавом приглашены на следующей неделе на традиционные встречи их частей. И мы тут заговорили, а что же было самым памятным с той войны. Вот мне и пришло в голову.
– А после ваших слез дядя покатал вас с братом?
— Покатал, покатал! Он у меня самый любимый дядя! — и Яэль, перегнувшись через спинку кресла поцеловала Надава в щеку.
К этому времени мы уже перешли от стола к камину. Огонь всполохами мерцал на углях где-то в глубине его огромного зева, отделанного по периметру подкопченными сероватыми обкатанными булыжниками. А возникавшие от него на стенах и потолке зыбкие тени создавали в этой слабоовещенной части обеденного зала приятную и располагающую к успокоению обстановку.
– Радомир! – обратился ко мне Йюгев. – Как тебе наш дом показался?
– Я поражен! Очень хороший дом. Высокий, просторный… И планировка удобная, нижний этаж жилой, а верхний спальный. Мы там в Союзе к такой роскоши, как собственный дом, живя в городах, не привыкли. А деревенские тамошние строения намного проще и меньше по площади. Кстати, вопрос у меня есть. Вот эта отделка камнем на камине, и та, что я видел фрагментами на стенах снаружи, откуда этот материал. Эти вот гладкие и обкатанные камни.
– У нас в посёлке все дома семьи Левит так отделаны. Это мы в Афуле у иранцев подсмотрели и позаимствовали. В Йемене-то глинобитное строительство. А потом стены слегка шершавят и просто белят, от солнца. А иранцы и турки часть поверхности кирпичом отделывают, а часть – таким камнем. Но кирпич тогда дорогим материалом считался, а камень – дешевле. Надав, я думаю, тоже помнит, как нас, пацанов среднего возраста, завозили на берег Иордана, чуть выше того места, где он в Кинерет впадает, и мы, бродя по колено в воде, набирали и выкладывали по берегам огромные кучи этого камня. А потом уже взрослые организовывали вывозку домой лошадьми всей нашей добычи. И костер у нас всегда горел на берегу, подзамерзнув, мы возле него грелись. Это нас ваши русские, дубровинские ребята научили. Жили они в долине Хула и тоже отсюда материал для строек своих добывали. А греться было необходимо, так как река Иордан собирается из ручьев, текущих с горы Хермон, где до мая-июня висят снеговые шапки. Зимой и по весне вода в нем просто ледяная, а летом и осенью – достаточно прохладная.
– Ты знаешь, Радомир, кто такие Дубровины? – перебил Йюгева Надав.
– Да, я слышал об этих людях. То ли секта «субботников», то ли «жидовствующие» они назывались.
– Вот, вот. Это точно они, из российской глубинки, русские. Они нас и научили костры у воды разводить и около них греться. И картошку печь в углях! Вкусная такая. Мы там в плавнях и рыбу ловили, а потом тут же на углях запекали. Золотое было время.
– Значит, у вас с тех ещё времен такая делёжка по месту Исхода существовала?
– Это ты про иранцев и турок? – засмеялся Йогев.
– Ну, почему же. Русские тоже в этом ряду у ас значатся! И мы, теперешние, в эту традицию вписываться продолжаем, так сказать.
– Брось ты, не обижайся, Радомир. Просто легче произносится – русим («русские»), чем олим хадашим ми Русия — «новые репатрианты из России».
– Да я и не обижаюсь, Йогев. Просто к слову пришлось.
* * *
Посидев за этими разговорами с хозяевами ещё полчасика, ближе к десяти мы стали прощаться. Все они вышли к машине нас проводить. В деревнях и здесь в Израиле гостя провожают до дороги. А через сорок минут, благополучно миновав в темноте серпантины Мисгавского ущелья, мы с Надавом уже подъезжали к Кармиэлю.
– Ну, как? Ты не жалеешь о потраченом вечере? – спросил босс, прощаясь и высаживая меня возле завода, где оставалась моя машина.
– Нет, конечно. Спасибо тебе, Надав. Прекрасно провели время. Поговорили, расслабились. Все прошло просто замечательно. И вкусно было, и послушать интересно… Особенно историю про твою больничную коляску.
Владимир Темкин
Чикаго, 2016