Владимир ЯРАНЦЕВ | «Нас никто не собьет с пути…»

Владимир Зазубрин и Вивиан Итин в истории сибирской литературы

Их жизни и судьбы связала не только революция, но и Сибирь. На ее земле они состоялись как писатели, журналисты, организаторы лит. движения, воспитавшие целое поколение писателей и поэтов. Здесь, в Сибири, они заслужили авторитет и «имя», представляя затем наш край и наш город в Москве на писательских форумах, заставляя говорить о сибирской литературе и ее главном журнале – «Сибирских огнях».

Сибиряками они стали в начале 20-х гг., пришли в Канск, а затем в Новониколаевск-Новосибирск одним Транссибирским путем, но по-разному. С каким багажом, опытом жизненным, интеллектуальным, эмоциональным приехали в наши края Владимир Зазубрин и Вивиан Итин, что дало им силу работать и творить здесь, мы и постараемся рассказать. В первой части нашего очерка будет рассказано о дореволюционном периоде жизни будущих писателей, во второй – их жизнь и деятельность в 20-е гг., самые плодотворные и успешные в их биографии, в третьей – о трагических 30-х, когда ужесточающиеся требования сталинской власти не поколебали истинно сибирскую самобытность таланта этих писателей.

В Зазубрин и В. Итин, ровесники и современники, жили бок о бок и физически и творчески, судьбы их настолько же близки, насколько и различны, дополняя друг друга. Поэтому и повествование о них будет единым, но двумя руслами, параллельными главами, отражая полифонию эпохи.

1.

Владимир Зазубрин, в отличие от В. Итина, до 1921 г. жил под настоящей фамилией, созвучной псевдониму, – Зубцов. Более прозаичной и распространенной, ибо родился в рабочей семье железнодорожника Якова Зубцова в Тамбовской области в слободе Заворонеж 25 мая (6 июня) 1895 г. В Пензе, куда семья переехала вскоре после его рождения, начались события революции 1905 г., в которых отец Владимира участвовал на стороне эсеров-максималистов и был за это наказан ссылкой в уездную Сызрань. Владимир, как подросток с явным художественным дарованием, по-своему реагировал на произошедшее. Уже в 1907 г. он написал свое первое произведение – комедию «Два» о двух незадачливых провокаторах, писал картины маслом с уклоном в психологию революционеров: «Ведут», «Перед казнью», «Черная», сам любил рядиться в «фантастические костюмы», искусно гримируясь, по воспоминаниям сестры писателя.

Но главным увлечением, ставшим роковым, был роман «Бесы» Ф. Достоевского, который «он знал почти наизусть» (Г. Федоров). Безумные идеи главного «беса» романа – Петра Верховенского, возбудили в нем мечты об организации в их тихой Сызрани революционных «пятерок», связав «всех одним общим преступлением». В 1912 г. он вступает в большевистскую РСДРП, а уже через год становится одним из самых активных деятелей» ее сызранской группы: издает и распространяет листовки, сотрудничает с журналом «Заря Поволжья», организует массовки и митинги с участием столичных гостей. Последствия не замедлили сказаться: в конце 1914 г. – обыск и обвинение в большевистской агитации, отчисление из реального училища, где он доучился до 7-го класса, а 6 апреля 1915 г. – арест и заключение в тюрьму.

Может, и к лучшему, ибо юный террорист вполне серьезно готовил «экс», т.е. силовое изъятие 40 тысяч рублей у одного богача-артельщика на покупку типографии. Для этого он даже перешел на нелегальное положение, устроился на завод токарем, работая ночами у станка. Соверши В. Зазубрин подобное, и судьба его была бы другой, вплоть до карьеры «профессионального революционера», как у Камо. Но все пошло по другому сценарию. Апрельский арест обернулся болезнью сердца, слабостью легких, отзывавшихся потом всю его жизнь. Через два месяца, в июне того же 1915 г. его выпустили «под надзор полиции». Грозила ему и ссылка в северную губернию но ее вдруг отменили, возможно, ценой документа о сотрудничестве с полицией. Вряд ли мастера вербовать в свои агенты неопытных оппозиционеров упустили такую возможность, пользуясь слабым здоровьем В. Зазубрина. Если так и было, яснее становится история его успешной «службы» агентом жандармской охранки под кличкой «Минин» с декабря 1916 по март 1917 гг.: поручение Сызранской организации РСДРП по внедрению в охранку ему было бы легче выполнить, если бы он уже там числился. На товарищеском суде в 1917 г. учли также, что он никого не выдал, а деньги за «службу» отдавал в парт. кассу, и В. Зазубрин был оправдан. Тем не менее, подозрения оставались, и от работы у большевиков его отстранили – боялись дискредитации в глазах «враждебных партий». И вряд ли приняли бы в расчет увлечение будущего писателя литературой, живописью, театром. В. Зазубрина тогда, очевидно, больше увлекала игровая сторона подпольной революционной деятельности, возможность примерить на себе роль «террориста», «проф. революционера», «агента охранки», чтобы использовать потом в своем творчестве. И как бы ни трепала и мотала его жизнь, как бы ни привлекала впоследствии роль партийца-идеолога, организатора-руководителя, стремление писать неизменно побеждало.

Особенно когда жизнь снабжала В. Зазубрина все новым материалом. Он не препятствовал своей мобилизации в армию Временного правительства в августе 1917 г., командированию в петроградское Павловское юнкерское училище, где вошел в училищный ревком, сагитировавший в Октябрьские дни переход юнкеров на сторону большевиков. Был в его биографии и неясный эпизод с работой в должности секретаря Госбанка, закончившийся возвращением в Сызрань. Не нужный ни большевикам, ни их врагам, В. Зазубрин оказывается в армии и вновь в училище, на этот раз Оренбургском, переведенном вскоре в Иркутск. В. Зазубрин впервые попадает в Сибирь, которая в 1918-1919 гг., благодаря восстанию чехов, была контрреволюционной, белой, и в июле 1919 г. выпускник Иркутского военного училища получает золотые погоны подпоручика колчаковской армии. Но уже зимой 1919 г. В. Зазубрин переходит по ту сторону баррикад, к большевикам. Точнее, к партизанам «Тасеевской республики», вскоре влившейся в 5-ю Красную армию.

После недолгого разбирательства Следственной комиссии он стал «своим» (видимо, не обошлось без сызранской соратницы по РСДРП А. Никифоровой, сосланной еще до революции в Канск, в районе которого В. Зазубрин и перешел фронт: вряд ли это совпадение!). Но не простым бойцом, а инструктором профбюро, лектором партшколы, сотрудником газеты при политуправлении Северо-Канского фронта. Это было актом полного доверия былому большевику, и он его ревностно оправдывал. В 1921 г. В. Зазубрина приняли в члены РКП (б) без прохождения кандидатского стажа – случай исключительный для вчерашнего колчаковца. Этому предшествовал эпизод с проектом «Канской Коммунистической Роты» для отправки на войну с Врангелем – заявление об этом он подал в уездный комитет. Инициативу не поддержали, но, видимо, оценили. В том же 1921 г. он не только вступил в партию и был назначен начальником и лектором дивизионной партшколы и редактором газеты «Красный стрелок», но и публикует роман «Два мира», на котором лежит явный отпечаток его работы лектора-пропагандиста. Не случайно роман был напечатан в походной типографии политуправления армии.

«Два мира» заметили в Москве, причем на высшем уровне – В. Ленин и А. Горький. В. Зазубрин вполне мог рассчитывать на карьеру одного из первых советских писателей. Он едет в Москву для работы в первом советском лит. журнале «Красная новь», так как его редактор А. Воронский, будто бы, включил В. Зазубрина в число сотрудников журнала. Но этого все же не произошло, и он возвращается в Канск. Скорее всего случилось недоразумение, ибо А. Воронский о «Двух мирах» отзывался отрицательно, говоря о нем как «сплошном кровавом сгустке». К тому же, написанный в большой спешке, он был явно недоработан, представляя собой больше ряд сцен и эпизодов Гражданской войны, крайне натуралистических, чем роман. Да и фигура его главного героя, подпоручика Барановского, выглядела слишком противоречиво. В первую очередь он гуманист, осуждающий войну, в том числе со стороны красных, изображая и их жестокости. Причем еще смягченно, в чем упрекнули писателя в 1928 г. коммунары «Майского утра». Вызывал вопросы и автобиографизм Барановского, заставляя вспомнить о службе самого В. Зазубрина у белых. Характерно, что одно из изданий «Двух миров» вышло с подзаголовком «Исповедь белого офицера», вызвавшем настоящий гнев автора, говорившего, что «идейно» белым он никогда не был.

Наступил 1923 г. и В. Зазубрин уже мог говорить о себе как о настоящем сибиряке, четвертый год живущем в Канске-Енисейском. Он женат на местной девушке Варваре Теряевой, имеет двух летнего сына Игоря, является журналистом, напечатавшем в газете ряд острых очерков, например, о приговоренном к казни бароне Унгерне, а главное, автором « первого советского романа». А точнее, сибирского, о жителях тайги, крестьянах и рабочих, ставших красными партизанами. Атмосфера этого истинно сибирского города способствовала его творческой деятельности: в Канске он написал главы из продолжения «Двух миров», рассказы «Бледная правда» и «Общежитие» и самое известное произведение – повесть «Щепка». Посвященная чекистам, их кровавой работе по очищению нового общества от остатков старого, повесть, по сути, продолжает роман «Два мира» с его первым названием «За землю чистую», заканчивающемся словами комиссара Молова об «очистительной железной метле» ЧК, призванной «уничтожить все классы», «переоценить» ценности, выбросить ненужное «в помойку». «Очищение» это на деле оборачивается массовыми убийствами мирных людей, «ассенизатор», как называет себя главный герой, чекист Срубов – палачом, не отличающемся от Красильникова, Орлова, Жестикова и других белых-головорезов из «Двух миров». Новый, бесклассовый гуманизм – сплошным кошмаром, а героический подвиг во имя «переустройства человечества» (В. Правдухин) – сумасшествием Срубова, так и не сумевшего оправдать красный террор. Запутался он и в ипостасях своего кумира – Революции (см. подзаголовок «Повесть о Ней и о Ней»), которую надо любить, но и «кормить» все новыми казнями.

На протяжении пяти лет В. Зазубрин пытался опубликовать «Щепку», переделать ее в роман, избавив от кошмаров, бреда, крови. Но ни в Москве, но в Новониколаевске, куда в 1923 г. переезжает, напечатать повесть он не смог. Тем не менее именно она показала главное в творчестве В. Зазубрина – влечение к «темному» в человеке и натуралистичность его поэтики, вплоть до фантасмагорий, галлюцинаций. Это и подметил в нем А. Воронский, писавший, что В. Зазубрин «не пишет, а галлюцинирует». А В. Итин подтвердил: «В творчестве Зазубрина вообще чувствуется уклон в сторону кошмарного». Сказал это В. Итин в январе 1924 г. на обсуждении рассказа «Общежитие», вызывавшем обвинения в порнографии и клевете.

К этому времени В. Зазубрин уже жил в Новониколаевске и работал в Сибкрайиздате в должности «председателя и секретаря «Сибирских огней»». Канск, хоть и подарил ему (и всем нам тоже) его главные произведения, но слишком много времени отнимал на лекции и доклады. В августе 1923 г. он пишет письмо авторитетному в Сибири партийцу В. Вегману с просьбой «забронировать меня хоть на месяц от усиленной партработы» с помощью «охранной грамоты» из Сиббюро». В итоге В. Зазубрин переезжает в столицу Сибири для работы в «Сиб. огнях», где его уже знают по произведениям, напечатанным в журнале, его основатели В. Правдухин и Л. Сейфуллина. Лишь год назад отыскали они В. Зазубрина в далеком Канске письмом и предложили стать автором «Сиб. огней». Также отыскали они В. Итина, поэта по призванию, будущего редактора отдела поэзии.

Каков же был путь В. Итина в Сибирь, Новониколаевск, «Сиб. огни»?

2.

Отцом В. Итина был известный адвокат Азарий Алексеевич Итин, уроженец Белоруссии, приехавший в Уфу после окончания Харьковского университета. Еврей, принявший православие, он сделал карьеру и сумел обеспечить будущее пятерым детям. Матерью В. Итина была дочь купца Короткова Зинаида Ивановна, игравшая в любительском театре. Все сулило ему, второму ребенку (род. 26 декабря 1893 г.) в этой замечательной семье счастливый жизненный путь, какой-то особенный с таким необычным именем: Вивиан. Происходит оно от латинского «vivere», т.е. «жить» и переводится «живущий», «живучий», словно угадывая будущие испытания. Первое же грянуло еще в детстве. В восемь лет он заболел костным туберкулезом (простудился во время тушения пожара в доме) и лечился в крымской клинике доктора Изергина в Алупке семь лет, до 1908 г. Лечение предполагало лежание на постели на открытом воздухе возле моря под присмотром матери. Ибо любое движение вызывало боль, а постоянно повышенная (до 37 гр.) температура вызывала утомляемость и сонливость. Во время революции 1905 г., согласно автобиографии середины 20-х гг., он писал в «рукописный журнал» и «сочувствовал террористам». Наверное, это было первой фантазией юного В. Итина, благодаря болезни и обильному чтению, развившему в себе мечтательность, склонность к открытию иных пространств и миров. С другой стороны, это помогло преодолеть болезнь (была также удалена левая надбровная кость).

Вернувшись в Уфу, В. Итин поступает в реальное училище, ни в чем не уступавшее гимназии по уровню финансирования и преподавания, в том числе законоведения. Отец, безусловно, видел сына юристом, преемником профессии, где он добился больших успехов. К 1913 г. А. Итин, при должности присяжного поверенного Уфимского окружного суда, был членом многих комиссий, комитетов, обществ, от Красного Креста и «человеколюбивого общества» с «родовым приютом» до гинекологической лечебницы и «школы поварского дела». Возможно, так – при широком круге знакомств, он узнал о петербургском Психоневрологическом институте. Туда можно было поступить без гимназического образования, там был и юридический факультет, туда принимали евреев и женщин, все тут было очень демократично. Руководил Институтом выдающийся ученый, физиолог и психиатр В.М. Бехтерев. Устав, подписанный самим П. Столыпиным признавал необходимым, как «входящие в область психологии и неврологии», преподавание гуманитарных дисциплин, в том числе историю культуры и искусств и важную для дальнейшего творчества В. Итина «гипнологию и учение о внушении». «По окончании общеобразовательного факультета» он и выбирал юридический факультет.

Так В. Итин и написал в заявлении при поступлении туда 26 июня 1912 г. Тогда же состоялось и его поистине судьбоносное знакомство с Ларисой Рейснер, отец которой преподавал юриспруденцию. С тех пор наука, литература, лирика сольются для В. Итина воедино, предрешая его жизненный путь. Ибо его ровесница Л. Рейснер в свои 18 лет уже всерьез писала стихи, статьи, пьесы, а ее легендарная красота не могла не вдохновлять на творчество. Она была достойной дочерью своего отца, профессора и революционера, бунтаря, уволенного из Томского университета за крамольные речи, помогавшего всем, кто боролся с самодержавием, в 1905 г. вступивший в РСДРП, написавший первую Конституцию советского государства. Первая пьеса Л. Рейснер «Атлантида» (1913) показала не только эрудицию автора в области утопий и мифологии, но и хорошо усвоенные лекции В. Бехтерева: Жрец внушает рыбаку Леиду стать «обреченным» на жертву во имя спасения страны, а сам он внушает себе, что людей можно спасти, втайне от жрецов построив корабли. Он и новый «бог», и «обычный» спаситель.

Этот сложный механизм создания произведений, поэзию мысли и любви, революции и религии В. Итин, вхожий в дом Рейснеров, впитал и перенес и в свое творчество. Первое же стихотворение «Эмпедокл» о древнем философе, бросившемся в вулкан Этну, чтобы вернуться в свою изначальную стихию («Подобное к подобному стремится») перекликалось с «Атлантидой» и ее героем. Строка из него: «Моя душа огонь, Аидоней» даст название циклу стихов книги, изданной в 1923 г. в Новониколаевске. Все стихи этого времени можно назвать биографией души В. Итина, его невиданных пространств и миров. В стихотворении «Синий жемчуг» он, «безумный искатель чудес», грезит высотой, «жемчужинами в море небес». Строка «он отдался туманным наркозам» говорит о способе достижения эти миров – своеобразном самогипнозе, которому нужен лишь толчок в виде мифа или образа. Говорит она и о занятиях в «Психоневроложке», теоретических, практических, экспериментальных. И о развитии авиации, большой ее популярности в те годы: Дедал и Икар уже пилоты самолетов, миф и утопия сбывались на глазах. В 20-е гг. В. Итин от фантазий перейдет к реальности, напишет повесть-«поэму» «Каан-Кэрэдэ» о летчиках советского времени.

Только одно стихотворение – «Знак бесконечности», было написано до революции о гибели летчика, хотя и славило полет вечный (см. название стиха), бесконечный, фантастический. Как во всех стихах того времени, словарь которых выдает в В. Итине поэта-интроверта: «туманные тайны», «дух, словно океан огромный», «во мне горят огромные мечты». Видимо, по этой причине излишней камерности стихов В. Итина они не попали в журнал, издаваемый Рейснерами под названием «Рудин» – сплав публицистики, модернизма и блестящих иллюстраций. У Л. Рейснер была большая подборка его стихов, но замкнутость поэта на исследовании собственной души, ее бесконечных миров, явно не подходила под формат журнала. Поэзия В. Итина отличается культурой стиха и стихосложения, так как в Петербургском университете, где он учился после Психоневрологического института, были высокого уровня лит. кружки. Их посещали В. Злобин, Вс. Рождественский, Г. Маслов, Д. Майзельс, авторы «Рудина», друзья Л. Рейснер, впоследствии известные поэты. Был и юридический кружок, руководимый профессором Л. Петражицким, автором оригинальной теории «психологической» юриспруденции. «Наблюдение правовых явлений, – писал он в своих трудах, – это в первую очередь самонаблюдение» и призывал своих студентов «создавать в своей фантазии… возможно яркие картины». Все это было близко В. Итин-поэту, способствовало совмещению науки и творчества. С другой стороны, был эпизод в его биографии, когда он едва не сменил студенческий мундир на военный. В ноябре 1914 г., когда шла мобилизация на фронт среди студентов, первокурсник В. Итин написал «Прошение» о поступлении в Михайловское артиллерийское училище. Спустя месяц документы пришлось вернуть в университет ввиду отказа. Но сам эпизод свидетельствует о том, что В. Итин готов был к резким переменам судьбы. Возможно, и по примеру Н. Гумилева с его поэзией героики и странствий, у которого был роман с Л. Рейснер и трагическая судьба. В 1922 г. в «Сиб. огнях» В. Итин напишет рецензию на его посмертную книгу – поступок смелый, в духе самого Н. Гумилева.

После свержения Николая 11 В. Итин, как он сам пишет, «активно участвовал в Февральской революции, работал в студенческой милиции». Университет не бросил, совмещая учебу с работой, близкой специальности. (Везде В. Итин писал, что проучился в университете 1,5 года, хотя чисто арифметически получается больше, с 1914 по 1917 гг.). Сначала он служил в Министерстве торговли и промышленности, затем в Наркомате просвещения и, наконец, в Наркомате юстиции (с декабря 1917 по июнь 1918 г.). Каждый из них возглавляли известные люди: банкир и политик А. Коновалов, философ, драматург, политик А. Луначарский, отец Л. Рейснер ученый-правовед М. Рейснер. В. Итин мог сделать карьеру, но вместо этого берет командировку в Уфу, где начинается мятеж белочехов. Скорее всего, этот отъезд был связан замужеством Л. Рейснер, к которой В. Итин испытывал самые высокие чувства. Ее муж Ф. Раскольников был ярым большевиком и с началом мятежа уехал воевать на Волгу с женой, которая вскоре приняла участие в боевых действиях Волжской флотилии. Там ее увидит В. Итин, воевавший по ту сторону фронта. Оказался он там по причине охлаждения к работе и большевикам, среди которых «всякие дрязги» (письмо Л. Рейснер 16 апреля 1918 г.). В контрреволюционной Уфе он вступает в русско-чешский полк («учредиловская гвардия») под командованием В. Каппеля, ибо «потерял надежду на победу пролетарской революции», как он напишет позже. Повлиял, видимо, и отец, который был членом кадетской партии. В этом полку В. Итин провоевал четыре месяца, с июля по ноябрь 1918 г., и столкновение с «красной» Л. Рейснер могло произойти где-то в это время.

Далее В. Итина выручил случай: на Урале в это время находились Американский Красный Крест и «Христианская миссия молодых людей» (АКК-ИМКА), куда он получил «от чехов удостоверение о прикомандировании к американской миссии» в качестве переводчика. Похоже, что и здесь помог А. Итин, который, как мы знаем, был в руководстве местного Красного Креста, имел медаль за свою деятельность и мог «пристроить» туда своего сына. Внешне деятельность АКК-ИМКА была вполне мирной – «по дешевке» отпускать солдатам продукты, но были известны факты и ее политической деятельности, помощь как красным, так и белым. И красным, к которым В. Итин примкнул в январе 1920 г., было к чему придраться. И хотя В. Итин, по его словам, весь 1919 г. «жил в вагоне», но все-таки сопровождал войска колчаковские, а не большевистские. После взятия Красноярска красными у В. Итин хотел вернуться в Москву, когда его признали «своим». Он даже «взял разрешение на отъезд», но «товарищи уговорили остаться налаживать городской отдел юстиции». В. Итин подает заявление о вступлении в РКП (б) и для успешного прохождения кандидатского стажа служит в ЧОНе, где подписывал смертные приговоры, затем поступает в подотдел юстиции и газету «Красноярский рабочий». Начал он там как «юрист-редактор» газетной вкладки «Бюллетень постановлений», быстро освоив плакатный язык большевистской газеты, особенно в антирелигиозных статьях. Но не забывает о поэзии. В рубрике «Цветы в тайге» публикуются его новые, «красные» стихи («Молодежи», «Радио», «Красные сердца») и старые, дореволюционные, адаптированные. Как, например, «Триолет» с посвящением «поручику Ф.», написанный осенью 1917 г., в «Красноярском рабочем» вышел под заголовком «Добровольцы» с датой «12 сентября 1920 г.», посвященном уже красным, воевавшим с Врангелем. Некоторые стихи, как «Крым», В. Итин больше не перепечатывал из-за слишком очевидного влияния К. Бальмонта и других модернистов.

Но главным произведением, подвергшемся переделке, был рассказ «Открытие Риэля», который еще в начале 1917 г., с подачи Л. Рейснер, В. Итин принес А. Горькому для его журнала «Летопись» и был одобрен. Но из-за трудностей, он к концу года закрылся, и А. Горький не смог найти рукопись. В. Итин о рассказе забыл, как об устаревшем, с «благородным пастором», «блоковской девушкой», «луной» и «высокими мыслями», как потом вспоминал. Но был там и антивоенный пафос, и «аналогия между солнечной системой и атомом», и целый клубок всяческих влияний: произведений А. Блока и Н. Гумилева, А. Грина и Г. Уэллса, А. Богданова и Е. Замятина. В 1921 г., рукопись кто-то прислал в Канск, куда в 1921 г. В. Итина командировали из Красноярска. В условиях уездного городка, где В. Итин был сверхъестественно загружен («был одновременно завагитпропом, завуполитпросветом, завуроста, редактором газеты и председателем товарищеского дисциплинарного суда»), жил в крайней бедности (носил обмундирование, брошенное белогвардейцами, жил в кинотеатре), обременен семьей (женился в 1920 г. на А.И. Чириковой), он переделал рассказ в повесть «Страна Гонгури», абстракции и мечты переплелись с автобиографией. В Гелии, члене «коммунистического отряда», попавшем в белогвардейскую тюрьму и его альтер эго Риэле, гениальном ученом, живущем в ХХХХ-м веке в Стране Гонгури, отразились скитания В. Итина по Уралу и Сибири в Гражданскую войну, а также учеба в Психоневрологическом институте и Петербургском университете. Гелий становится Риэлем под влиянием гипноза его сокамерника доктора Митчеля, и само открытие Риэля тоже гипнотического свойства: Голубой Шар, который он изучает с помощью изобретенной им машины, оказывается мозгом ученого-гонгурийца Неатна. В одной из его «молекул» он видит Землю, где идут жестокие войны. Научное открытие – сходство строения Вселенной и атома, мира как живой материи, превращается в открытие реальной жизни.

Как это случилось и с самим В. Итиным, сменившим уютные аудитории вузов на кровь и страдания Гражданской войны, неземные стихи и мечтательную любовь к Л. Рейснер – на прозу жизни в Красноярске и Канске. Тем не менее, в красивой девушке и поэтессе Гонгури, отмеченной орденом Рубинового Сердца и вдохновляющей Риэля на открытие, угадывается Л. Рейснер. Важен здесь и лейтмотив полета, преодоления земного тяготения: «Волшебная легкость – основа нашего мира», – говорит Риэль. В этом смысле он еще и Ариэль: ангел двоякой природы, посредник между высшим и нижним мирами. С другой стороны, в имени героя отражается имя героя одного из рассказов А. Грина Риоля, можно найти параллели с произведениями В. Брюсова («Гора Звезды») и А. Богданова («Красная звезда» и «Инженер Мэнни»), Е. Замятина («Мы») и А. Толстого («Аэлита»), с книгами лирики А. Белого («Золото в лазури») и К. Бальмонта («Будем как солнце»), поэмой Н. Клюева («Песнь солнценосца»). С поэтами связан другой мотив – Солнца как источника света и энергии, прежде всего, духовных. Отсюда и имя героя – Гелий, т.е. Солнце по-древнегречески, в чьем сознании и появляется Риэль и Страна Гонгури. С Гелием же связаны и собственные впечатления автора, вольно или невольно оказавшегося на Гражданской войне. Он не смягчает красок, описывая, как «качался черный труп повешенного» или как «голая нога» добиваемого «поднималась три раза при каждом нажиме» пикой.

Очевидно, В. Итин читал «Два мира» В. Зазубрина еще в Канске, когда писал свою утопию в кинотеатре при свете коптильника, укрывшись географической картой. Они жили в 1921-1922 г. в одном городе, занимали важные посты, но свидетельств их общения, встреч нет. И все-таки, видимо, с этих канских лет между ними началось творческое соревнование-соперничество. Судьба свела их вновь уже в Новониколаевске, в журнале «Сибирские огни». Постановлением все того же «Сиббюро В. Итин «был отозван в Новониколаевск для работы в Сибгосиздате». Датируется этот документ 12 июня, очевидно, 1923 г. Если это так, то понятно обращение В. Зазубрина к В. Вегману в августе того же года с просьбой к Сиббюро. Через два месяца В. Зазубрин был также командирован в Сибгосиздат и «Сиб. огни». С тех пор их судьбы вновь будут идти рядом, но никакой идиллии в их отношениях не было. В первые же годы В. Зазубрин стал лидером журнала. В конце 20-х гг. В. Итин возьмет реванш. Самое время вернуться к В. Зазубрину.

3.

В. Зазубрин не мог не знать о стихотворении В. Итина «Я люблю борьбу, и чем – трудней, тем больше…», напечатанном в «Сиб. огнях» в 1922 г., № 5. Ибо в том же номере публиковался отрывок из III-ей части «Двух миров». Главное, что посвящено оно было ему, В. Зазубрину и обнаруживало явную солидарность с его «Щепкой». Точнее, с той идеей необходимости террора, который должен покончить с врагами и раздвоенностью своего «Я», дореволюционной «культурностью»: «Нужно пальцы чувствовать – на горле / Своего второго Я». В. Итин совпадал здесь с оценкой «Щепки» В. Правдухиным, и в этом смысле мог пожать протянутую руку. Но он не был поэтом, тем более интровертом, образование его закончилось сызранским реальным училищем, воздушная лирика или утопическая фантастика была ему чужда. Отзыв В. Зазубрина об «Аэлите» А. Толстого, которую он прочел в «Красной нови», груб: «белиберда водянистая». Что уж было говорить о «Стране Гонгури». В. Зазубрин был исключительно прозаиком, но в условиях внутрипартийной борьбы, где требовалось определиться по отношению к оппозиции, Л. Троцкому, «попутчикам», надо было иметь твердую идеологическую платформу. И в то же время оставаться «художником по преимуществу», как он писал Ф. Березовскому.

С прояснения позиции началась его работа в «Сиб. огнях» в качестве главы журнала, открыто заявившего в конце 1923 г., что стоит на позициях Л. Троцкого. Ф. Березовский, выражавший иную точку зрения, В. Зазубрина тоже не убеждал. Казалось, что творчество, литература помогут. Произведения 1923 г. показали обратное, наиболее болезненным симптомом неразрешенных противоречий стал рассказ «Общежитие». Если другой рассказ «Бледная правда» был достаточно традиционен в его неприятии НЭПа, и миру стяжателей Латчиных и Ползухиных противостоит честный, но наивный Аверьянов – очередная «жертва революции», то в «Общежитии» автор посягал на святое – на коммунизм, синоним общежития. А тема заражения сифилисом обитателей комнат – партийцев и их жен, провоцировала на крамольное сравнение общежития / коммунизма с венерической болезнью. Это почуяли столичные надзиратели, прислав в Сиббюро закрытое письмо с риторическим вопросом: может, и «весь советский строй» является «вопиющим злом?» Назвав произведение «политически и идеологически вредным», Главлит требовал «привлечь к ответственности», и Агитпроп признал свою ошибку. В. Зазубрин, однако, шел в ногу со временем и лит. процессом тех «нэповских» лет «Половая тема» громко звучала в прозе Б. Пильняка, Н. Никитина, М. Зощенко, Е. Замятина, С Есенина, С. Клычкова, когда популярен был лозунг: «Дорогу крылатому Эросу!» А. Коллонтай. Рассказ В. Зазубрина продолжал еще и тему очищения от грязи старого мира, звучащей в «Двух мирах» (первое название «За землю чистую»), но с «достоевским» притяжением к темному, злому, перерастающем в кошмар, «окошмаривание» повествования. Не избежал этого В. Зазубрин и в рассказе-очерке-некрологе на смерть В. Ленина, озаглавленном взятым в кавычки словом «Смерть». Из банальной для текстов о вожде мысли о его бессмертии следует почти мистический текст о ночной демонстрации, Ленине, оставившем свой «труп пожилого мужчины» хоронить и оплакивать, а «сам ушел на работу» в Кремль.

И все-таки в В. Зазубрине видели здоровую основу, природную честность, прямоту, уже сибирскую, и критики-хулители, и писатели-соратники. Первые ждали его перехода на позиции пролетарской литературы, вторые все охотнее шли в его, «зазубринский» журнал. И если в августе 1923 г. он писал: «до осени, полагаю, «Сибирские огни» умрут», то через год журнал уверенно смотрел вперед. Прозаики и поэты Р. Фраерман и Ф. Тихменев, А. Сорокин и К. Урманов, Г. Пушкарев и А. Коптелов, И. Гольдберг и Г. Вяткин, В. Итин и И. Ерошин, М. Скуратов и Л. Мартынов, публицисты и критики В. Вегман, В. Болдырев, М. Плотников, Я. Браун, Б. Жеребцов – и это далеко не все известные «огнелюбы». Не зря еще до революции А. Никифорова заметила, что талант организатора в В. Зазубрине перевешивает. И авторы наперебой старались: «Гроб полковника Недочетова» И. Гольдберга, «Ассирийская рукопись» М. Кравкова, «Марь» К. Урманова, поэма Л. Мартынова «Адмиральский час», статья «Литературные течения современности» В. Правдухина, «Почему я попал в ссылку» В. Вегмана, неожиданный К. Паустовский с рассказом «Минетоза» поднимали «Сиб. огни» на высокий уровень. А после романа А. Караваевой «Золотой клюв», лучшего произведения 1925 г., стало ясно, что журнал встает в ряд ведущих российских журналов со своим, сибирским лицом. И как бы ни сердился В. Зазубрин на А. Воронского и его «Красную новь», именно этот лучший «толстый» советский журнал 20-х гг. был его образцом, но и зеркалом. А такие прославленные сибиряки, как Вс. Иванов и Л. Сейфуллина, печатались и там и там.

В связи с этим позиция «Сиб. огней» очерчивалась как «попутническая», и В. Зазубрина ждали атаки ревнителей пролет. литературы, как А. Воронского в одиночку отражавшего нападки известной тройки «радикалов» Л. Авербах-Г. Лелевич-С. Родов. И вот уже в начале 1926 г. в Новосибирске оказывается один из них – Семен Родов, приняв участие в I съезде Союза сибирских писателей (ССП). В. Зазубрин подошел к съезду, имея серьезный конфликт с властью – исключение из партии в апреле 1925 г. по результатам всесоюзной «чистки» рядов РКП (б). Формулировка была убийственной: «Как случайно пролезший, злостно примазавшийся» к партии, исходя из событий конца 1916-начала 1917 гг., «службы» в жандармской охранке. Спасло В. Зазубрина от катастрофы письмо П. Ионова, в апреле 1917-го председателя Сызранского суда, характеризовавшего В. Зазубрина как «честного, преданного партийному делу человека» (Г. Федоров). В июне Сибирская контрольная комиссия решение отменила, но через двенадцать лет чекисты о нем снова вспомнят. В эти месяцы между выговором за «Общежитие» и временным исключением В. Зазубрин напишет сценарии к двум художественным фильмам по «Двум мирам» – «Красный газ» и «Избушка на Байкале». Как в 1921-м, доказывая свою верность РКП (б).

Особенно горячо это придется ему доказывать на I съезде ССП и год спустя, на праздновании 5-летия «Сиб. огней» и 10-летия Октябрьской революции. В. Зазубрин признает, что позиция журнала на данный момент «левопопутническая», и надо становиться «на рельсы пролетарской литературы». Объективно же сибирская литература в своем подавляющем большинстве была крестьянской и ее легко было заподозрить в «областничестве». Совместить крайности было невозможно, пока В. Зазубрин, сохраняя круг авторов, продолжал публиковать в «Сиб. огнях» «непролетарские» произведения, прозу и поэзию А. Коптелова, К. Урманова, И. Ерошина, позже Е. Пермитина, к которым присоединились молодые Н. Дубняк, А. Каргополов, поэты С. Марков и П. Васильев, в чьих произведениях складывались черты сибирской литературы, основанной на изображении своеобразии края и людей, «стихийных», по выражению Л. Троцкого. Об этом ярко сказал И. Гольдберг в докладе на съезде: «Сибирские литераторы начинают писать не только о Сибири (этнографически), не только для Сибири (проповедь областничества), но и по-сибирски, т.е. исходя из данных условий сибирского быта… всецело охваченные сибирской стихией и ей подчиненные». Настоящей целиной были «инородческие» произведения, как самих коренных сибиряков, особенно алтайцев, так и на их «материале». Публикуя их, можно было уравновесить идеологичность и «этнографиизм». В 30-е гг. это стало поистине спасительным.

Удивительно, что В. Зазубрин словно не замечал меняющегося времени, ситуации в партии, литературе. Он пишет ряд очерков, где сохраняет свободу самовыражения, не заботясь о партийности. В «съездовском» 1926 г. он публикует очерк «Неезжеными дорогами» о свом полете на самолете «Сибревком» по Сибири. Являясь, по сути, сырьем для прозы, очерк показывал, что В. Зазубрин остался верен себе. И Достоевскому, о котором напомнил Кузнецк, где партизаны Рогова совершили невиданные жестокости. «Литературная пушнина» названа фельетоном не случайно: давая портреты сибирских писателей, он сочетает похвалу с критикой, сравнивая их произведения с «пушниной», часто «плохо, торопливо снятой и посаженной». А надежду на ее будущее «общесоюзное» качество – с критикой, похожей на СибАППовскую и едва ли не отречением от своей прозы, ее «слипшихся (от крови) страниц». Так что вряд ли случайно В. Зазубрин в 1928 г. оказался в редакции журнала «Настоящее», возглавляемом соратником С. Родова Александром Курсом. С первого же номера этот журнал, похожий на газету, объявил войну художественной литературе и «академии изящной словесности» – «Сиб. огням» и ССП. Примирения СибАПП и ССП – цель, с которой В. Зазубрин шел в «Настоящее», не получилось. Вскоре он вышел из редакции «Настоящего», а в апреле пришлось покинуть и «Сиб. огни» после жесткой Резолюции Сибкрайкома.

Сам В. Зазубрин все сделал для этого, печатая произведения М. Никитина, А. Югова, П. Семынина, А. Давурина и др., где не было ничего «пролетарского». Как вызов прозвучала статья Л. Анисимова (А. Воронского) с «субъективистским» взглядом на литературу. В списке произведений, «отражающих чуждые рабочему классу настроения», «элементы областничества», были и зазубринские. В том числе и «Заметки о ремесле», где он хотя и соглашался с критикой «Щепки», но чуть ли не карикатурно изобразил вождей партии, начиная со Сталина, будучи командированным на XV съезд партии. И лишний раз показал, что изменить своему натуралистическому, «окошмаривающему», избыточно метафорическому стилю не может. В. Зазубрин буквально бежит из Новосибирска, не получив поддержки коллег и С. Сырцова, покровительствовавшего ему. Здесь он пробудет еще полтора года, а впереди были Ленинград, и Москва и А. Горький, с которым он вел оживленную переписку.

А. Горький, как мы помним, помог когда-то и В. Итину, судьба которого сложилась совсем иначе. Но сначала вернемся в 1923 г.

4.

Фантастичность мировосприятия В. Итина, автора «Страны Гонгури», не сразу исчезла в его советской прозе. До 1920 г. он был далек от политики, потому так легко оказался в «учредиловской» армии и американской миссии. После 1920 г. «политики» было уже не избежать. В пьесе «Власть», написанной в те же канские годы (опубликована в «Сиб. огнях», 1922, № 5) действие происходит во дворце. Премьер хитростью хочет сохранить власть в союзе с Революционным советом. Взрыв дворца побуждает Петра из этого Совета сказать в духе «Щепки»: нужно «выжечь гниль наших душ, зараженных рабством». Предстоит «штурм неба» – «все выше и выше!». Тот же Петроград становится ареной событий повести «Урамбо». В этот «тупой, тяжелый и гениальный» город накануне первой мировой войны американский делец привозит слона для зоопарка. Вырвавшегося с корабля, его пристреливает студент Шеломин. С этого момента слон Урамбо символизирует «бунт, стихийное, дионисовское начало», а Шеломин, занимающийся космофизическими исследованиями, мобилизован в армию. В том числе и затем, чтобы добыть немецкую каску для Нади Никольской. Объемный образ Урамбо, таким образом, знаменует для В. Итина все прошлое, включая автобиографическое, и от него трудно избавиться.

В том же 1923 г. вышел сборник стихов В. Итина «Солнце сердца». В предисловии В. Правдухина поэзия В. Итина предстает как эволюция от «взлетов души», романтики и мистики, к революционной стихии, где он, «здоровый человек», обретает свой «поэтический лик» – «синтез солнца (революция) и сердца» (сохранение «своего личного, музыкального»). Заглавная поэма книги это опровергает: какие бы стихии не бушевали, поэт сохраняет главное – свою душу: «Сквозь бурю, морозы и пламя / Я душу, как чудо, пронес». Революция оказывается только тенью мечтающей души: «Привычное алое знамя / Лишь отблеск сиявших нам грез». После переезда в Новониколаевск, ставший столицей Сибкрая и получения постоянной работы в Сибкрайиздате: «зав. редакционной частью в «Сиб. огнях», редактор отдела поэзии, «ответственный секретарь», налаживается и быт. Жил он на ул. Горького, 48 с женой и двумя детьми, дочерью и сыном. Однако и его не оставили в покое во время «чистки» 1925 г. Его «разрабатывали» по делу «монархической организации», подозревая, что он «скрывается в Сибири от разоблачения и «в Уфу боится показаться». Уликой служило и письмо отца, передававшего В. Итину страховой полис на крупную сумму в банке Нью-Йорка, и получить ее можно было только с помощью американца, живущего в Новониколаевске. Для выяснения обстоятельств дело передали в Губ.К.К., так как В. Итин был членом РКП (б). В апреле 1925 г. его исключили из партии на два года. Он защищался, по пунктам доказывая, что у Колчака не служил, а в партии работал «менее заметно» из-за «хронического афтозного стоматита», затрудняющего речь. Поэтому он «преимущественно писатель и поэт».Тем не менее, в июне того же года Губ.К.К. подтвердила: «Итина из рядов РКП (б) исключить безоговорочно». И только 25 сентября парткомиссия решение отменила, настолько убедителен оказался юрист В. Итин. Возможно, сыграло роль и заявление от 3 сентября, где он просил разобрать его дело «заочно» в связи со смертью сына «от дизентерии»: «Мне сейчас трудно интересоваться своей личной судьбой», – пишет он. Интересовали его тогда судьбы героев его новой повести «Каан-Кэрэдэ» («Сиб. огни», 1926, № 1-2). Автор назвал свое произведение поэмой не случайно: лирический сюжет о русском пилоте иностранного самолета Эрмии Броневе, гибнущем с женщиной на борту, зависим от алтайской мифологии, где Каан-Кэрэдэ – недобрый бог, «подземное крылатое чудовище». Сравнив его «юнкерс» с этим «чудовищем», шаман Кунь-Коргэн пророчит ему гибель. Есть в «поэме» и фантастика: мечта о полетах на электроэнергии, и стиль, похожий на зазубринский с его размашистыми метафорами: «Тучная земля истекала зеленой кровью роженицы». С другой стороны «поэма» В. Итина «культурнее» очерка В. Зазубрина (упоминание имен художников и английских писателей). Может, потому, что ее предполагалось опубликовать в Ленинграде. В итоге он сделал на ее основе сценарий («Сиб. огни», 1928, № 4).

Так оба бывших канца все больше вступали в отношения состязательности. Сначала творческой, а затем и карьерной. После 1-го съезда ССП В. Зазубрин стал председателем Правления ССП, а В. Итин только секретарем. В. Зазубрин выступает там с двумя докладами, В. Итин «по болезни» не присутствует (возможно, в связи со смертью Л. Рейснер). На заседании в честь 5-летия «Сиб. огней» В. Зазубрин выступил с докладом о прозе журнала, а В. Итин – о поэзии, но только через месяц. И впервые резко, но интеллигентно спорил с председателем в ответ на резкости В. Зазубрина. У В. Итина, говорит он, «культурность, его знания владеют им, а не он ими», и живет он «отраженным светом искусства, а не действительностью». Эту «заграничность» надо соскоблить, как этикетки с чемодана. В. Итин увидел в этих словах «злость», нетерпимость к критике: «Вся кровь бросается у него к кулакам и клыкам (не потому ли его творчество такое кровяное)». Драться же лучше не с писателями, и «надо учиться и специализироваться», – переводя на разговор о критике.

Но выяснять отношения В. Итину некогда. Он погружен в поэзию, поиск и поддержку молодых талантов. О 5 из 48-ми он и пишет в своей статье «Поэты и критики» на основе доклада. Старшие П. Драверт и И. Ерошин, молодые М. Скуратов, И. Уткин, Л. Мартынов – хороший сплав опыта и молодости, дающий перспективу на будущее. Ближе ему Л. Мартынов своей гумилевской романтикой приключений и экзотики и ощущением действительности, вплоть до публицистичности: «Мартынов целиком наш… Я готов биться за него в любых литературных боях!» За В. Зазубрина биться он не был готов, хотя оба были за сибирский патриотизм против московского высокомерия. Несмотря на то, что В. Зазубрин публиковал все произведения В. Итина, от стихов о Бресте и о Февральской революции до «будничного» «Блок-нота», «Открытия Риэля», сокращенного и переработанного варианта «Страны Гонгури» и до этой статьи, его критикующей (№№ 1 и 2, 1927 г.). В. Итин поддержал антизазубринскую Резолюцию в специальном «Обращении» правления ССП к сибирским писателям – его подпись стоит первой в списке поддержавших, – соглашаясь с тем, что «художественное произведение не может стоять вне связи с идеями пролетарской революции» и с необходимостью «изучения современного социалистического строительства и участия в нем». Это стало, по сути, поддержкой СибАППа, который вскоре и станет у руля «Сиб. огней». Журнал начнет терять прежний «зазубринский» облик, В. Итин, вошедший в триумвират редакторов, поддержит этот процесс.

Впоследствии этот компромисс снизит участие В. Итина в редакционной политике «Сиб. огней», уступив место одиозному А. Высоцкому. Рассказ «Люди» («Сиб. огни», 1927, №2) о героической взаимовыручке советского и немецкого летчиков, Чанцева и Эца перед лицом смертельной опасности написан еще в духе «Каан-Кэрэдэ». На пути к новой очерковой прозе создается «Спасение Печенкина» («Сиб. огни», 1928, № 6), где текст больше напоминает монтаж детектива и полярной географии, являясь только главой из будущей книги. Такова и «Страна будущего» («Сиб. огни», 1929, № 1), глава из будущего романа «Чистый ветер». Открывается она символично – «прологом к сценарию «Северный морской путь»», означая отказ от чистой беллетристики. Также и герой «Страны…» Тимофей Иванов отказывается от семьи и зарплаты ради экспедиции к Карскому морю. Сам В. Итин едет в «полярное плавание» как «член комитета Северного морского пути» «ранней весной 1928 г.». Об этом он пишет А. Горькому, который еще в 1917 г. ориентировал его на написание «социального романа», не приветствуя переделку «Страны Гонгури» в «Открытие Риэля». В. Итин соглашается, что «писать надо проще», сообщая о готовящейся книге «Чистый ветер» о «полярных моряках».

Как и В. Зазубрин, В. Итин пишет А. Горькому о «Настоящем» – «отрыжке ЛЕФа», мечтающем закрыть «Сиб. огни», в связи с чем его с В. Зазубриным, «партийных коммунистов», не пустили на пленум Крайкома. Оба просят помочь разъяснить «в центре» ситуацию с журналом. А. Горький помогает, и выходит Резолюция ВКП (б), касающаяся «Настоящего». Для В. Зазубрина поддержка А. Горького станет поистине спасительной. Но лишь пока А. Горький будет жив, т.е. на шесть лет.

5.

Однако первый «блин» получился комом. В. Зазубрин приехал в столицу («в Москву я попал с Вашей помощью», – писал он А. Горькому) 15 сентября 1928 г. работать «заведующим литхудотделом Гиза», но назначили его только главным редактором. Узнав о назначении, в Москву приехали С. Сырцов, Ф. Березовский, А. Оленич-Гнененко и А. Шацкий, напомнив о его «деле в ЦКК», т.е. о «чистке» 1925 г. Несмотря на неожиданную поддержку А. Фадеева и Ю. Либединского, а также Е. Ярославского, но при молчании А. Горького, В. Зазубрину пришлось покинуть столицу, вернувшись в Новосибирск: 1 декабря 1928 г. он узнал, что исключен из партии. Оставалась литература, и В. Зазубрин приступает к новому роману «Горы» о коллективизации на Алтае – «о хлебозаготовках и медведях». Так он пишет монголоведу А. Бурдукову, сообщая и о другом, «монгольском», романе «Золотой баран», для чего нужно ехать «в Питер». Однако весь 1929 г. он пишет «Горы», выезжая для этого на Алтай. А. Горький, словно сознавая свою вину за неудачу с Москвой, помогает изданию «Двух миров» со своим предисловием и стенограммой обсуждения романа в коммуне «Майское утро» А. Топорова. Это было хорошей материальной поддержкой В. Зазубрину, остававшемуся без работы. К концу 1930 г. вышло четыре издания «Двух миров». «Теперь еще на год у меня обеспечен прожиточный минимум», – благодарит он А. Горького. Всего при жизни В. Зазубрина роман будет издан 14 раз, включая Екатеринбург и Омск.

В октябре 1930 г. В. Зазубрин окончательно уезжает из Новосибирска, осев сначала под Ленинградом в Лахте. Возможно, свою роль сыграл отказ опубликовать «Горы» (точнее, первую редакцию романа) «в сибирских журналах», которые «вернули мне рукописи непрочитанными». Зато в Ленинграде и Москве «Горы» имели успех: его хвалили К. Федин, Л. Сейфуллина, В. Правдухин. Но на чтениях в Горках у А. Горького роман резко раскритиковал А. Воронский, назвав его «никудышным», а его героя Ивана Безуглого – «чепухой». Вряд ли мог этот «европеец» понять роман, написанный на сибирском материале, в переплетении с бытом коренных жителей – алтайцев и староверов, с «кулачеством», горными пейзажами, поэзией фольклора и «животной» физиологичности («медвежья свадьба», изнасилование отцом кулака Морева жены своего спутника). Чувствуется, что и В. Зазубрину трудно было перейти к теме коллективизации, а его герою – к колхозам. Тем более что Безуглого однажды спас Морев, а потом он и сам спас кулака от медведя. Вообще, враги колхоза выглядят ярче, колоритнее (Поликарп Агапов, англичанин Фрейс, поляк Замбржицкий), убедительней говорят о его вреде: коммунисты «одно только звание имеют», беднота «думает, что работать не надо». Да и много еще в крестьянах первобытного, «медвежьего» или мечтательного, как у Бедарева и Дитятина. Процесс отказа от частной собственности труден, как восхождение на горы. Этот образ противопоставлен образу «щепки» как живое – омертвевшему, как будущий образ «человека-горы» – «человеку-щепке» и «человеку-медведю». Такому «человеку-горе» соответствуют пока только Сталин (в романе он провидит «горообразовательные процессы» появления «нового мира») и А. Горький, имя которого так явно перекликается с названием романа. Тем более что с его помощью В. Зазубрин многократно правил роман, который был напечатан в журнале «Новый мир» (1933, №№ 6-12). Обсуждение «Гор» в Оргкомитете СП СССР в апреле 1934 г. показало, что критика воспринимает натуралистичность романа как «досоциальную стадию развития общества», а коммунисты здесь, по словам Л. Сейфуллиной, «настоящие живые люди», ведущие это общество к социализации путем колхозов.

Вряд ли, однако, читатели и критики знали, что «Горы» – лишь часть («вторая») будущей трилогии, «подступ» к «монгольскому» роману, который должен заканчиваться «постройкой или перестройкой семьи, дома». Но В. Зазубрин не закончил даже «Горы», одновременно с ними переводя алтайский эпос: сказка «Когутэй» вышла в издательстве «Академия» в 1933 г. с его предисловием и под его редакцией. К тому же с подачи А. Горького он знакомится с Институтом экспериментальной медицины (затем Всесоюзным – ВИЭМ), занимавшемся «выработкой новых взглядов на болезнь и больной организм», тибетской медициной, омоложением («нервная система как орган внутренней секреции») и т.д. В ноябре 1933 г. он пишет очерк «История одного подкопа» об ученых этого института в привычной манере синтеза комизма и натурализма «Литературной пушнины» и «Заметок о ремесле», за что получил гневную отповедь А. Горького. Видимо, не помог урок годичной давности, когда на встрече видных писателей со Сталиным на квартире А. Горького 26 октября 1932 г. В. Зазубрин нечаянно упомянул в одном контексте Муссолини и Сталина. С благой мыслью подчеркнуть «простоту и естественность» второго в противовес «рефлексу на величие» первого. А получилось сравнение, вызвавшее неодобрение у вождя и присутствовавших.

А. Горький, однако, в очередной раз поддержал В. Зазубрина: 14 августа 1933 г. его ввели в Оргкомитет ССП, и в феврале 1934 г. по поручению комитета он едет в Новосибирск, чтобы провести собрание писателей в связи с подготовкой к съезду. К этому времени В. Зазубрин уже получил квартиру в центре Москвы (Сивцев Вражек), и его приезд в столицу Сибири в новом качестве помог бы восстановить репутацию, вернуть утраченное. К тому же после ликвидации РАППа, смены руководства в журналах на успех можно было рассчитывать. Однако выдвинувшийся на первые роли в Сибири В. Итин – зам. председателя Западно-Сибирского Оргкомитета ССП, главный редактор «Сиб. огней» – сказал ему в телефонном разговоре: «Не настало время для публичных выступлений Зазубрина в Новосибирске». Он уехал в Горный Алтай, о чем, вместо Новосибирска, и отчитался потом на Оргкомитете. На самом съезде в августе 1934 г. В. Зазубрин был в качестве зарегистрированного участника. Не выбрали его и в Правление СП СССР – сказались интриги Ф. Березовского. В. Итин рассказывал в письме А. Горькому положительно о роли В. Зазубрина « в продвижении наиболее талантливых сибирских писателей в Москве», но будто бы только «по поручению аппарата журнала «Колхозник».

Этот журнал, созданный по инициативе А. Горького как часть его просветительской программы, стал для В. Зазубрина и спасением и мучением. Слишком широкие рамки «Колхозника» («литературно-политический и научно-популярный»), предполагавшие и науку и литературу, при непопулярности журнала среди потенциальных авторов, заставляли редактора литературно-художественного отдела – должность В. Зазубрина – проявлять чудеса находчивости. В итоге в нем опубликовались лишь М. Пришвин и Б. Шергин, М. Исаковский и А. Прокофьев, сибиряки М. Ошаров и М. Кравков. Давал свои рассказы и А. Горький, но только о дореволюционной деревне. Как редактор он был слишком строг и придирчив, часто отвергал предлагаемое В. Зазубриным сухим: «Не пойдет». Так что уже в марте 1935 г. он впервые попросил об уходе из журнала. На какое-то время выручила пьеса о ВИЭМе «Человеческие обязанности», видимо, после установки Сталина на преимущественное развитие драматургии. Обрадовало и назначение в Правление Литфонда. Однако воодушевление, вызванное одобрительными отзывами Вс. Иванова, П. Павленко, Б. Лавренева, директора ВИЭМа А. Сперанского, возможностью постановки пьесы в театре им. Вахтангова, прошло. Пьесу раскритиковал А. Горький, из спасителя все более превращавшийся в губителя. В письмах к нему все чаще стали звучать слова о своей невостребованности и даже о смерти.

Однако умер сам А. Горький в июне 1936 г. В. Зазубрин выступил на траурном собрании, опубликовал свое выступление в виде очерка-некролога «Последние дни Алексея Максимовича Горького», заостряя внимание на физиологических подробностях. Видимо, уже тогда он думал о своей смерти в атмосфере усиливавшихся репрессий в отношении государственных деятелей. Он уходит в литературную работу, дописывая «Горы», работал на даче, которую достраивал в Переделкине. Архив сохранил, очевидно, последнее произведение В. Зазубрина, помеченное 1937-м г. – пьесу «Подкоп», являющуюся переделкой «Человеческих обязанностей». Рассказывающая о дерзком новаторе-экспериментаторе Рымареве, стремящемся победить неизлечимые болезни, пьеса автобиографична: заговор недоброжелателей Рымарева, угроза «разоблачения» и ареста напоминают перипетии биографии В. Зазубрина, хирург Зарянский критика А. Воронского, академик Евладов – А. Горького, говорящего словами «некролога» В. Зазубрина о нем. Счастливый финал этой явно недоработанной пьесы («Да здравствует профессор Рымарев, лучший врач, друг трудящихся!») был словно вызовом надвигающейся трагедии. 28 июня 1937 г. последовал арест и через три месяца расстрел В. Зазубрина. Не помогло и августовское письмо Н. Ежову с раскаянием и просьбой посвятить себя только литературной работе. В опубликованных в 90-е гг. протоколах допроса В. Зазубрин признается в своей «антисоветской работе в «Сиб. огнях»», «обработке» А. Горького в антисоветском духе и т.д. Постиг ли его синдром Срубова, сошедшего с ума, или хорошо поработали следователи, но обвинили В. Зазубрина по ст. 58 п. 3, 11, 13, и в тот же день 27 сентября, расстреляли

4 августа 1956 г. В. Зазубрин был реабилитирован. Его жена В.П. Теряева 8 лет отбыла в ГУЛАГе, умерла в 1983 г. Сын Игорь 1921 г.р., в 10 лет «схвативший» туберкулез, лечился в семье А. Горького – в Горках и в Крыму, в 1939 г. поступил в МГУ (геологический факультет), в 1942 г. погиб под Сталинградом. В.Зазубрин продолжает жить своих книгах. Недавно в издательстве «Вече» были переизданы его произведения. Он не забыт, и это означает, что писателем он был настоящим.

Путь В. Итина был, может, и благополучнее, но и ему его «грехов» не простили.

6.

Для В. Итина Резолюция, разоблачающая «Настоящее», тоже не стала «манной небесной». Бдительные товарищи из Сибкрайкома решили перестраховаться и вместе с «настоященцами» взялись за «правых», которые «решительно не исправляют» своих ошибок». Поскольку в Постановлении Сибкрайкома была указана фамилия В. Итина, пришлось каяться. Причем всенародно, публикуя свою исповедь в «Сиб. огнях» (1929, № 6). Читать этот текст тяжело, как показания В. Зазубрина 1937 г. Ибо В. Итин не щадил здесь ни В. Зазубрина, ни И. Ерошина, ни своей работы в отделе поэзии «Сиб. огней», сравнивал себя с «попутчиками», обвинял в пассивности и примиренчестве к «реакционным явлениям». Искренность этих самообвинений ему еще придется не раз доказывать в 30-е гг. и до конца своей жизни.

К счастью, у него была вполне «легальная» отдушина – регулярные экспедиции к Карскому морю, по Енисею, «Северной Азии». Романтика «Страны Гонгури» уступила место книге очерков «Выход к морю» (М, 1933; Новосибирск, 1935). Главы другой, несостоявшейся книги «Страна будущего» В. Итин печатал в «Сиб. огнях» в 1929 г. В главе «Енисей», уже знакомый нам Тимофей Иванов плывет на исследовательском судне по Енисею, познавая не только природу, но и людей: входит в партячейку, говорит о «высокой роли исследователей», воюет со сквернословием. Но он не «сухарь», а живой человек, ему не чужда любовь. В главах книги «Выход к морю» герой тоже не созерцатель дикой природы Приобья, жизни аборигенов края ненцев, промысловых, торговых дел, ледовой обстановки, а во все вникающий, деятельный человек. Но и здесь у В. Итина появляются иностранцы с идущего одним курсом английского судна, английские слова и фразы не сходят со страниц книги. И хотя видно, что книга очерковая, ощущение «беллетристики» остается. В целом же книга об экспедициях от Карского моря до Ленинграда в сопровождении ледокола и по Охотскому «Восточному» морю к Колыме весьма информативна, познавательна, с ощущением арктического климата, бросающего то в жар, то в холод.

Так же и в жизни В. Итина до рокового 1938 г. На II съезде Сибирского союза писателей в январе 1930 г. В. Итин делает доклад «Пути сибирской литературы», но съезд принимает решение, по сути, о ликвидации ССП – его реорганизации в Сибирский отдел Всероссийского съезда советских писателей. А еще чуть позже все литературные организации Сибири стали сибирским отделением Федерации советских писателей (ФОСП). Весте с В. Итиным теперь «Сиб. огнями» руководили сибапповцы А. Высоцкий и П. Запорожский, фактически возглавляя журнал. Именно они наводняли «Сиб. огни» в 1930-1932 гг. оголтелыми статьями против «заубринщины» («попытки… протащить в литературу буржуазно-кулацкие идеи»), превратили журнал в род газеты, повести и рассказы – в репортажи с заводов и ферм, писателей объединили в «лит. бригады», изгоняя из литературы художественность. Те же «товарищи» не давали В. Итину закончить «Выход к морю», заставив участвовать в посевной кампании, потом он был призван «на военную службу для переподготовки». «Так, с некоторыми вариациями, повторяется каждый год», – признавался он А. Горькому летом 1931 г.

Но уже через год, после Постановления ЦК против РАППа, все стало меняться. Иго сибапповцев ослабло, «оттепель» ассоциировалась с А. Горьким, который мечтал не столько собрать писателей в один «колхоз» ССП, сколько дать возможность без помех заниматься творчеством. В первую очередь «периферийным» писателям. Встреча В. Итина с А. Горьким в июле 1932 г. окрылила, слова о том, что «мы строим не один, а много центров культуры», В. Итин воспринял и как стимул к собственному творчеству. Несомненно, вдохновляло и назначение главным («ответственным») редактором «Сиб. огней» Оргкомитетом по подготовке I съезда ССП и зам. председателя Оргкомитета. Новый роман, который он задумал в это время, должен был называться соответственно: «Конец страха». Это конец и владычеству РАППа, и вечных обвинений в службе у колчаковцев. В № 1 «Сиб. огней» за 1933 г. В. Итин публикует главу из романа под названием «Ананасы под березой», где Американская миссия показана изнутри: и ее руководитель мистер Коркоран, и чех, патер Погуда – демагоги, лицемеры, развратники. Поэтому так легко они сдаются партизанам «в черных полушубках». «Россия идет, идет и революция», – заканчивает автор, в чьем Иване Перине узнается сам В. Итин. В конце того же года, в № 9-10, он публикует 2-ю главу из романа – «Сон Люцифера», хронологически предшествующую первой публикации и посвященной Петрограду и университету. Атмосферу тревоги на грани истерии иллюстрирует лекция о «мозге и нервах», которую студенты слушают в разгар Октябрьской революции. Оказавшийся среди них «раненый прапорщик» напуган происходящим так, что близок к выстрелу в сердце, чтобы наконец «проснуться в мир настоящий».

В том же 1933 г. выходит повесть «Белый кит», главу из которого – «Спасение Печенкина» В. Итин публиковал еще в 1928 г. (№ 6). Здесь он разворачивает многослойное повествование, где есть и экспедиция на Карское море за белугами, и вредитель Печенкин, убивающий всю команду шхуны, и героическая гибель заслуженного полярника Нордаля и даже «спиритка» мисс Хобс. Всему этому словно противопоставляется мощь и надежность ледокола «Сталин», спасшего, однако, лишь негодяя Печенкина. Тимофей Иванов, перешедший в книгу из «Страны будущего», говорит рассказчику: «Надо так снаряжать экспедиции, чтобы потом не спасать».

Это можно отнести и к «Сиб. огням» 1933-1935 гг., возглавляемых В. Итиным. Почувствовавший, что его «потянуло к литературно-художественной работе», он и журнал возвращает к «большой литературе». Причем в прямом смысле: печатаются романы Е. Пермитина, К. Урманова, И. Гольдберга, А. Коптелова. Последние двое поставили рекорд – роман И. Гольдберга «Жизнь начинается сегодня» занял почти весь № 1 за 1934 г., а роман А. Коптелова «Великое кочевье», ставший классикой сибирской литературы, рекорд побил: 133 страницы № 3, 1934 и 160 страниц (!) № 3, 1935. Печатались и поэты, ранее ошельмованные, например, И. Ерошин. Пришедшаяся весьма кстати годовщина журнала вызвала у В. Итина вдохновенную статью «Десять лет «Сибирских огней» (доклад на первом пленуме Западно-Сибирского Оргкомитета ССП), показывающую необычную «живучесть» журнала. С мудростью поседевшего в боях ветерана В. Итин говорит об ошибках «Сиб. огней» в период НЭПа – изображение революции как стихии, критикует В. Зазубрина с его «теорией» «иногда печатать скандальные произведения», сибапповство с его узко «групповой оценкой произведений советских писателей. «Мы окрепли в классовых боях», – заключает В. Итин. – Теперь нас никто не собьет с пути».

Но 1937-1938 гг. были уже не за горами. На пике развития сибирской литературы в середине 30-х гг. при В. Итине в журнале сложился костяк писателей разных поколений, от И. Гольдберга и Г, Вяткина, А. Караваевой и Г. Пушкарева до М. Никитина и Н. Чертовой, И. Мухачева и Л. Мартынова. Воодушевляла и поддержка А. Горького, чей завет о развитии «краевой литературы» В. Итин сделал основой своего доклада на I съезде Союза советских писателей. Об этом они «условились» еще при встрече в 1932 г. В. Итин говорил с высокой трибуны съезда о «постыдном и непонятном безразличии к литературе областей и союзных республик», о многонациональности Сибири, о том, что она не «гиблое место», а развивающийся край, о необходимости «многих центров культуры» в стране. Возможно, громче прозвучал бы на этом форуме В. Зазубрин с его резкостью и парадоксальностью, чем слишком интеллигентный В. Итин. 1935 г. стал последним спокойным годом в его жизни и творчестве. Переизданный «Выход к морю» дополнен и переработан, с особенно интересной главой о «путешественнике вокруг света на велосипеде Глебе Травине». В следующем году редактором «Сиб. огней» вновь стал А. Высоцкий, этот «свободный» год В. Итин использует для издания своих «полярных» книг: выходят две книги о Северном морском пути в соавторстве с Н. Сибирцевым, которые выступают за мореходство против железной дороги и показывают высокий научный уровень исследований.

В 1937 г. В. Итин восстанавливает свое редакторство, но тревожный звонок уже прозвучал, как и для всей страны, встревоженной процессами над «врагами народа». В Новосибирске страшными словами клеймили В. Вегмана («двурушник, контрреволюционер», который «распространял свой зловонный смрад»), В. Итин поддержал эту кампанию. Он ставит свою подпись под резолюциями митингов и собраний против троцкистских «мерзавцев» – таковы были безумие и ужас тех лет. В статье «Пять лет» («Сиб. огни», 1937, № 3), посвященной годовщине постановления ЦК о лит. организациях, В. Итин перечислил «грехи» и «левых» и «правых», от А. Курса и А. Высоцкого до В. Зазубрина и А. Коптелова, повторяя расхожие славословия Сталину и соцреализму. Скорее, это отражало дух времени, потерявшего здравомыслие, чем образ мыслей В. Итина. При том, что, бывая на севере Сибири и на Колыме, он видел репрессированных и не мог им не сочувствовать. Эти крамольные мысли почти открыто прозвучали в стихотворении «Скованный Прометей», напечатанные в том же году в № 2). Первая же строка была, по сути, «расстрельной»: «Я раб тирана-олимпийца / Прикованный к скале Кавказских гор, / И мой палач – пернатый кровопийца». В. Итин, как и В. Зазубрин, успел еще написать пьесу под названием «Козел» и представить ее в «Красный факел», но увидеть сену ей было не суждено.

Пришли за В. Итиным только через год, 29 апреля 1938 г. – «работы» у чекистов было много, «черные воронки» чуть ли не каждый день увозили новую жертву. Его обвинили в шпионаже в пользу Японии по статье 58, п. 6, приведя приговор в исполнение в Новосибирске 22 октября того же года. 11 сентября 1956 г. В. Итин был реабилитирован

В. Итин больше В. Зазубрина жил и работал в Сибири. Его горячая заинтересованность в Сибири полярной, Северном морском пути сроднила его душу романтика и поэта с суровой и богатейшей Сибирью, ее людьми. Не случайно даже А. Высоцкий, имевший основания недолюбливать В. Итина, в своих поздних воспоминаниях подчеркивает, что «главное в нем – он был поэтом», заражая сибирскую молодежь любовью к поэзии, испытавшей в ХХ веке небывалый расцвет. В. Зазубрин, напротив, по складу души был прозаиком, человеком земли, эпоса, эпопеи, не романтиком, а трагиком. В. Зазубрин и В. Итин были целеустремленными, лидерами, привлекая людей масштабом своей личности, силой натуры, яркой внешностью, культурой, эрудицией, обаянием. И даже если действительно В. Зазубрин «был высокомерный» и менее «культурен», чем В. Итин, но и он испытал на себе и своем творчестве влияние В. Итина. А увлечению авиацией и полярными экспедициями В. Итин был тоже отчасти обязан мощной фигуре своего друга-соперника.

Важно, что от их творческого и человеческого соприсутствия и соучастия в жизни и развитии Сибири, приумножении сибирской земли достижениями и талантами выиграл и наш край, и страна в целом. Имена этих замечательных сибиряков навечно вписаны в историю Сибири.

Владимир ЯРАНЦЕВ