ХОЛОДНАЯ ВОЙНА

Рождение, Происхождение и Начало

РОЖДЕНИЕ ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ
Происхождение словосочетания «Холодная война» до сих пор является предметом споров.
Большинство специалистов отдают пальму первенства в его изобретении английскому журналисту и писателю Эрику Артуру Блэйру (Eric Arthur Blair), автору романа «1984», не менее прославленной повести «Ферма Животных» (Animal Farm) и множества других замечательных книг и статей, опубликованных под псевдонимом Джордж Оруэлл (George Orwell).
19 октября 1945 года он напечатал в лейбористском еженедельнике Tribune эссе «Вы и Атомная Бомба» (You and the Atomic Bomb), где это словосочетание появилось, скорее всего, впервые. Отметив, что «возможно, мы движемся не к общему краху, а к эпохе, которая будет отличаться такой же ужасной стабильностью, что и рабовладельческие империи античных времен», Оруэлл предсказал появление государства, «которое окажется просто невозможно завоевать и которое будет находиться в перманентном состоянии ‘холодной войны’ со своими соседями».
Оруэлл не довел свой абстрактный прогноз до предсказания будущих конфликтов между США и СССР, вероятность которых осенью 1945 года отнюдь не выглядела фатальной. В конкретном внешнеполитическом контексте выражение «Холодная война» впервые появляется лишь через полтора года в речи американского финансиста и политика Бернарда Баруха, произнесенной 16 апреля 1947 года. Барух не делал на нем никакого специального акцента и вставил в свою речь лишь один раз, обратившись к слушателям с призывом: «Давайте не допустим, чтобы нас обманывали. Мы находимся в разгаре холодной войны». Историки не могут сказать, позаимствовал ли Барух это выражение у Оруэлла или придумал сам.
Во всяком случае, достоверно известно, что его заметил и использовал известный американский политический журналист Уолтер Липпман. В сентябре того же года Липпман начал публиковать в газете New York Herald Tribune серию статей о советско-американских отношениях, которые вскоре вышли в издательстве Harper&Brothers отдельным изданием, озаглавленным «Холодная война: Исследование Внешней Политики США» (The Cold War: A Study in U.S. Foreign Policy). После этого термин «Холодная война» быстро распространился по всему миру, в том числе и в СССР.

ПРОИСХОЖДЕНИЕ ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ
Джон Льюис Гэддис (John Lewis Gaddis), профессор Йельского Университета — один из виднейших американских специалистов по политической истории 20-го столетия, в особенности его второй половины. Главная тема его трудов — Холодная война во всех ее аспектах и проявлениях. Именно она стала предметом пяти из восьми его монографий, опубликованных с 1972 по 2004 год.
Недавно Гэддис выпустил девятую по счету книгу «Новая история Холодной войны» (Cold War: A New History), в которой подвел итог своих исследований этого многолетнего конфликта. Примерно половина ее объема посвящена поискам ответов всего на два ключевых вопроса: что привело к Холодной войне, и можно ли было ее прекратить еще на начальном этапе?
Гэддис не склонен к историческому фатализму и, судя по всему, не слишком верит в то, что история, согласно известному изречению, не знает сослагательного наклонения. Тем не менее, он считает, что раскол между былыми союзниками был почти однозначно запрограммирован. Вкратце — очень вкратце — вся суть в том, что Вторая мировая война была выиграна странами, которых на протяжении многих лет разделяли глубокие идеологические и геополитические противоречия. В годы совместных боев с фашизмом эти конфликты временно отошли на второй план, но отнюдь не исчезли. Разгром Германии и ее союзников породил глобальную ситуацию, в которой интересы победителей кардинально расходились. Члены антигитлеровской коалиции в теории могли предотвратить усиление взаимного антагонизма, поставив крест на достижении большинства целей, ради которых они и воевали. На такую жертву ни одна из сторон пойти не желала, да и не могла. Подобное положение дел вызвало усиливающуюся конфронтацию, которая не раз создавала реальный риск возникновения глобального вооруженного конфликта, но все же ни разу не дошла до прямого военного противостояния между обеими тогдашними сверхдержавами. Эта конфронтация и получила название Холодной войны.
Как подчеркивает профессор Гэддис, истоки Холодной войны нельзя понять, не приняв во внимание определенные черты сходства между ее главными соперниками, США и СССР. Оба эти государства возникли в результате сильно идеологизированных революций, наложивших глубокий отпечаток на менталитет их населения и, прежде всего, политической элиты. Эти идеологии, несмотря на все их различия, претендовали на универсальную ценность; иначе говоря, и американские, и советские руководители были уверены, что их страны могут и должны служить образцами для всего человечества. И США, и Советский Союз обладали гигантскими территориями и протяженными морскими границами, причем берега каждой страны омывали воды трех океанов, что уже само по себе влекло за собой наличие обширных перекрещивающихся геополитических интересов. Наконец, они вступили во Вторую мировую войну в результате агрессии третьих стран, к которой были не готовы. Хотя эти страны понесли совершенно несравнимые потери (около 27 млн. жителей СССР против 300 тыс. американцев), они обе стремились ни в коем случае не допустить повторения такой ситуации в будущем.
Но, конечно, различий было куда больше. Американцы со времен Войны за независимость сохранили сильное недоверие к всепроникающей государственной власти. Отцы-основатели американской республики были уверены в том, что путь к свободе и справедливости лежит через ограничение роли властных институтов четко сформулированными рамками законов и традиций. Оно отнюдь не привело к слабости американской государственной системы, которая продемонстрировала свою жизнеспособность и в годы Гражданской войны, и во время Великой Депрессии и, в особенности, в ходе битв с Германией и Японией. Несмотря на далеко неизжитое наследие рабства и все еще очень сильную расовую, социальную и даже гендерную дискриминацию, американцы все же не имели оснований сомневаться в том, что живут в одном из самых свободных обществ планеты.
Советский Союз в конце Второй Мировой войны был самым закрытым и авторитарным государством мира. Во главе его стоял диктатор, который мог фактически единолично определять и внешнюю, и внутреннюю политику своего гигантского государства. Более того, сразу же после победы над Германией из всех руководителей антигитлеровской коалиции только Иосиф Сталин и остался у кормила правления. Франклин Рузвельт скоропостижно скончался 12 апреля 1945 года, так что послевоенным устройством мира пришлось заниматься совершенно неопытному в международных делах Гарри Трумэну. Тремя месяцами позже партия консерваторов потерпела поражение на всеобщих выборах в Великобритании, и на смену многолетнему борцу с Гитлером — Уинстону Черчиллю — пришел не отличавшийся особой силой воли лидер лейбористов Клемент Эттли. Так что, когда эта тройка встретилась в июле 1945 года на конференции в Потсдаме, один лишь Сталин точно знал, чего именно он рассчитывал добиться, потому что только у него было время и возможности просчитать свои приоритеты и детально продумать требования к партнерам по переговорам.
Чего же хотел советский вождь? По мнению Гэддиса, его послевоенные цели включали безопасность лично для него, его режима, его страны и его идеологии — именно в таком порядке. Главной целью Сталина было обеспечение абсолютных гарантий того, что никто из его соотечественников никогда не посмеет стать его соперником, и что отныне безопасность Советского Союза никогда не будет поколеблена никакими внешними угрозами. Он, конечно, не забывал об интересах иностранных компартий, однако никогда не ставил их на первые места в своем списке приоритетов.
Сталин прекрасно понимал, что этих целей он не сможет добиться чисто военными средствами или путем угроз. Хотя основой его ментальности были такие черты, как нарциссизм, паранойя и стремление к абсолютной власти, Сталин в 1945 году еще отнюдь не утерял осторожности и чувства реальности, которые некогда так помогли ему в борьбе с конкурентами внутри ВКП(б). Сталин твердо рассчитывал сделать восточноевропейские страны и, в меньшей степени, Финляндию советскими сателлитами, оставить под советской оккупацией восточную зону Германии, добиться территориальных уступок от Ирана и Турции и даже, в идеале, обеспечить для советского флота базы в Средиземном море, а также получить от США экономическую помощь. Для всего этого было нужно заручиться хотя бы согласием (а лучше поддержкой) Вашингтона и Лондона. Гэддис настаивает, что летом 1945 года Сталин не хотел конфронтации с Западом, поскольку полагал, что и без нее сможет осуществить свою программу — если не целиком, то в главных пунктах. В этом он просчитался.
Ошибка Сталина имела доктринальную основу. Он не сомневался в марксистской догме, которая утверждала, что крупнейшие капиталистические страны не могут не конкурировать за сферы влияния, источники сырья и рынки сбыта. Отсюда следовало, что сотрудничество между США и Великобританией окажется временным явлением и что обе эти державы в борьбе друг с другом постараются опереться на СССР. Поэтому Сталин полагал, что сможет играть на взаимных противоречиях между былыми союзниками, дожидаясь, кто из них предложит ему лучшие условия. Он также рассчитывал, что компартии смогут придти к власти хотя бы в двух-трех странах континентальной Западной Европы и превратить их в союзников Москвы. Выполнение этих прогнозов обещало Советскому Союзу доминирующее положение на всем европейском континенте, поскольку Восточная Европа уже была оккупирована Красной Армией. Нет сомнения в том, подчеркивает Гэддис, что Сталин ни в коей мере не считал эти надежды беспочвенными.
Соединенные Штаты и Великобритания тоже стремились обеспечить собственную безопасность, однако совершенно иными способами. Рузвельт надеялся и после войны сохранить союзные отношения с Британией и СССР, создать действенную систему международной безопасности на основе Организации Объединенных Наций и решительно исключить саму возможность сползания Европы к новым военным конфликтам. Ради этого он был готов даже пойти на скорый вывод американских войск из Европы (во время Тегеранской Конференции он обещал Сталину, что это произойдет в течение двух лет после победы над Гитлером) и на фактическое признание особой роли (однако все же не господства) СССР в Восточной Европе, но это уже было пределом его уступчивости. Он еще успел при жизни убедиться, что Сталин посадил в Польше своих ставленников, что стало для него горьким разочарованием (известный американский дипломат Аверелл Гарриман, который в 1943—46 годы был послом в СССР, сообщил в своих мемуарах, что за две недели до кончины Рузвельт жаловался ему на коварство Сталина, нарушившего данные в Ялте обещания). Его преемник Трумэн с самого начала доверял Сталину куда меньше и заранее был готов к тому, что американскую безопасность придется хотя бы частично обеспечивать силовыми методами, в том числе и опорой на атомную бомбу. Третий партнер, Черчилль, рассуждал куда проще. Он стремился сохранить в целости Британскую Империю и ради этого был заранее готов стать не равным, а младшим партнером Америки.
Однако главное все же не в этом. Как подчеркивает профессор Гэддис, Рузвельт и Черчилль были едины в том, что ключом к мирному будущему Европы служат экономическая интеграция ее стран и политическое самоопределение их народов. Сталин, естественно, не хотел такого урегулирования и заранее рассчитывал ему воспрепятствовать. Так уже к лету 1945 года взошли семена разногласий, которым предстояло дать начало Холодной войне.

НАЧАЛО ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ
Точная датировка начала Холодной войны зависит от точки зрения историка.
Гэддис связывает его с несколькими знаковыми событиями, имевшими место в 1946—1947 годах. 9 февраля 1946 года Сталин произнес речь, в которой решительно осудил капитализм (чего не делал уже давно) и заявил, что мир наступит только после глобальной победы коммунизма. Менее, чем через две недели, 22 февраля, американский дипломат Джордж Кеннан, который в ранге поверенного в делах заменял Гарримана в американском посольстве в Москве, отправил на имя Государственного Секретаря США телеграмму на 8 тыс. слов, в которой подчеркнул, что любые уступки Сталину со стороны Запада будут восприняты им как проявление слабости. Советские вожди, писал Кеннан, не умеют управлять иначе, чем диктаторскими методами. Поэтому они просто вынуждены считать внешний мир враждебным, чтобы тем самым оправдать свою диктатуру и те жертвы, которые они требуют от собственного населения. Поэтому, заключил Кеннан, проблема выработки правильной стратегии взаимоотношений с СССР является самой сложной из всех задач, с которыми когда-либо сталкивалась американская дипломатия.
В этом документе, который вошел в историю дипломатии и политологии как «длинная телеграмма» (long telegram), Кеннан не предложил никаких конкретных способов решения этой задачи, только отметил, что это можно сделать мирными средствами. Однако в июле 1947 года он опубликовал под псевдонимом «Х» расширенную версию «длинной телеграммы» в качестве статьи в журнале Foreign Affairs. В этой работе он провозгласил, что основным принципом американской политики в отношении СССР должно стать «длительное, спокойное, но твердое и неуклонное сдерживание российских экспансионистских тенденций». Эта «стратегия сдерживания» СССР стала фундаментом американской внешней политики на все годы Холодной войны.
Следующим событием стала прогремевшая на весь мир речь, с которой 5 марта Уинстон Черчилль в присутствии президента Трумэна выступил в Вестминстерском колледже, расположенном в городе Фултоне, штат Миссури. Черчилль выразил восхищение героизмом советского народа в годы войны (даже отдал дань уважения лично Сталину, назвав его своим «товарищем военного времени») и признал, что СССР вправе занимать свое законное место среди ведущих мировых держав. В то же время он предупредил об опасности тоталитарного контроля, который стремятся установить в разных странах коммунистические партии, и недвусмысленно связал ее со все возрастающим влиянием Москвы. В этой речи впервые прозвучало мгновенно облетевшее весь мир выражение «железный занавес», который, по словам Черчилля, опустился поперек Европы «от Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике».
Черчилль, подобно Кеннану, не говорил о неизбежности или желательности войны с СССР. Он особо подчеркнул, что и Советская Россия жаждет не войны, а ее потенциальных плодов, то есть «неограниченного расширения своей власти и идеологии». Задачи Запада он определил так: «О чем мы должны подумать здесь сегодня, пока еще есть время, так это о предотвращении войн навечно и создании условий для свободы и демократии как можно скорее во всех странах». Однако Сталин отреагировал на эту речь исключительно жестко. Всего лишь через неделю в интервью газете «Правда» он сравнил Черчилля с Гитлером и обвинил его в призыве к Западу начать войну с Советским Союзом.
Таким образом, отмечает Гэддис, в течение 1946 года практически исчезли все остатки былого доверия между теперь уже прежними союзниками, которое и с самого начала было не слишком сильным. Этому можно найти и много других подтверждений. Так, уже в начале года США и Великобритания, к немалому удивлению Сталина, вынесли на Совет Безопасности ООН вопрос о незаконности продолжающейся оккупации Северного Ирана советскими войсками, что привело к их выводу всего через несколько месяцев. Они также не позволили Советскому Союзу заполучить военные и военно-морские базы в Турции, обеспечивающие контроль над Босфором и Дарданеллами; более того, президент Трумэн приказал дислоцировать в Восточном Средиземноморье американский Шестой Флот.
12 марта 1947 года Трумэн обратился к Конгрессу с просьбой оказать военную и экономическую помощь Турции и Греции, заменив в этом Великобританию, которая известила США, что у нее больше нет для этого ресурсов. Гарри Трумэн ни разу не назвал в своей речи Советский Союз, ограничившись напоминанием об опасности «тоталитарных режимов». Однако ни у кого не было сомнений, что экстренная помощь двум средиземноморским странам должна способствовать стабилизации их правительств и предотвратить захват власти политическими вассалами Москвы (для Греции эта опасность была вполне реальной). Конгресс постановил выделить Греции $350 млн. и $50 млн. — Турции.
Однако значение речи Трумэна на объединенном заседании обеих палат Конгресса вышло далеко за рамки помощи двум конкретным странам. Президент указал, что Соединенные Штаты должны защищать жертв агрессии на всех континентах. Он провозгласил, что «поддержка свободных народов, сопротивляющихся попыткам принуждения со стороны вооруженных меньшинств или внешнего давления, должна стать политикой Соединенных Штатов». Эти положения стали известны, как «доктрина Трумэна».
Многие историки полагают, что это выступление Трумэна стоит рассматривать как дату начала Холодной войны. Из книги Гэддиса можно понять, что он считает эту точку зрения вполне правомерной. Правда, он все же не утверждает, что в это время события еще нельзя было повернуть вспять, заменив Холодную войну столь же холодным миром. Но, во всяком случае, советская блокада Западного Берлина совершенно исключила такую возможность и запустила маховик холодной войны на полные обороты.
Берлинская блокада началась 24 июня 1948 года и растянулась почти на 11 месяцев. В тот день советские войска внезапно перекрыли железнодорожное и шоссейное сообщения между американским, британским и французским секторами бывшей германской столицы и оккупационными зонами этих стран. Одновременно эти сектора были отключены от единой городской системы электроснабжения.
Гэддис не уверен в том, что же именно побудило Сталина начать блокаду. 21 июня американская, британская и французская комендатуры ввели в своих секторах единую денежную единицу, «дойчмарку», которая одновременно вошла в обращение и во всех западных зонах (уже в июле в советской зоне появилась собственная марка, которую неофициально называли «восточной»). Эта акция могла ускорить введение блокады, но вряд ли она была реальной причиной. Возможно, что Сталин рассчитывал вынудить западных союзников вообще покинуть город или надеялся, что они притормозят уже начавшийся процесс консолидации своих зон оккупации в единое государство, будущую Федеративную Республику Германию. В любом случае он просчитался. Правда, Трумэн отклонил предложение командующего войсками американской зоны генерала Люциуса Клея послать в Берлин мощную бронетанковую колонну, полагая, что это создаст неприемлемо высокий риск военного конфликта. Вместо этого он последовал совету командующего американской авиацией в Европе Кертиса ЛеМэя, который предложил снабжать жителей Западного Берлина всем необходимым по воздуху. Уже 25 июня Клей отдал соответствующие распоряжения, и на следующий день первый американский грузовой самолет приземлился на западноберлинском аэродроме Темпельгоф.
Эта операция стала грандиозным успехом западных союзников, которые смогли бесперебойно снабжать западноберлинцев всем необходимым. Сталин не решился сбивать их самолеты и 11 мая 1949 года снял блокаду. Воздушный мост функционировал до 30 сентября, поскольку союзное командование хотело на всякий случай накопить в Западном Берлине значительные резервы продовольствия и топлива. За те 462 дня, что он действовал, американские, английские и французские воздушные корабли сделали 278 228 рейсов в Берлин и доставили туда 2 млн. 326 тыс. тонн грузов, в том числе свыше 1.5 млн. тонн угля.
Спасение жителей «фронтового города» поставило Сталина в унизительное положение жестокого и некомпетентного авантюриста и чрезвычайно повысило авторитет США во всей Европе и особенно в Германии. Оно в немалой степени способствовало заключению Северо-Атлантического Договора (North Atlantic Treaty), который был подписан в Вашингтоне 4 апреля 1949 года. Через полтора месяца, 23 мая, была основана ФРГ. После этого процесс эскалации Холодной войны приобрел совершенно необратимый характер.

Washington ProFile