ЮМОРИСТИЧЕСКИЕ НОВЕЛЛЫ

Ефим ЛАЗАРЧУК

ОТ СОСТАВИТЕЛЯ
Продолжая знакомство с молодым питерским автором Ефимом Лазарчуком, я представляю вам сегодня его новые новеллы. Правда, называть их просто юмористическими будет не совсем точно, так как без присущей автору лиричности и, в тоже время (как ни странно!), тонкой иронии, дело не обходится…
Семен Каминский,
newproza@gmail.com

МАЛЕНЬКИЕ РАДОСТИ — БОЛЬШОЕ УДОВОЛЬСТВИЕ
Не отказывайте себе в радости.
Утром, опаздывая на работу, обязательно узнайте у близких, куда они дели вашу одноразовую зажигалку. Объясните им, что она была любимая, еще совсем полная и зеленая. А эта, которую вам навязывают, — совсем не зеленая. Это запасная зажигалка, и как можно так издеваться. При этом следует подробно рассказать, как вы опаздываете и как вам некогда.
Через час-другой, перерыв весь дом и обнаружив зажигалку в своем кармане, вы подарите себе удовольствие, а близким радость.

ДУРА
Стою, курю на лестнице. Выходит сосед Сергей.
— Что грустный? — спрашиваю я.
— Поругался с женой. Она, знаешь, такая дура.
— Успокойся, — говорю я, — я знаю Лену, она умная женщина, у нее пройдет.
Сергей мрачно качает головой.
— Нет. На этот раз — нет
— А что случилось-то?
Сосед некоторое время смотрит вдаль.
— Просто смешно. На ровном месте. — Сергей закуривает новую сигарету. — Сидим, смотрим телевизор. Показывают какую-то рекламу какого-то телевизора какого-то нового поколения. Ярко, красиво, рыбки, бабочки. Реклама закончилась, она и говорит: «Какой хороший телевизор, какие краски, четкость — не то, что наш. Давай купим». Представляешь, какая дура?
— Да, — говорю я. — Конечно, дура, разве можно верить этим рекламным роликам?
Сергей затравленно смотрит на меня.
— Понимаешь, эту рекламу мы смотрели по нашему телевизору.
— Я понял, Сергей, по вашему.
Сергей переходит почти на крик:
— Пойми, наконец! Тот телевизор, который рекламировали, не мог показывать краски лучше, чем наш телевизор, потому что в этот момент мы смотрели наш телевизор.
— Я все понимаю, Сергей, я же не Лена. Конечно, ваш телевизор не мог показывать краски лучше, чем у того из рекламы, он ведь у вас старенький, не обижайся, но разрешение, частота развертки, обработка сигнала уже не те.
— Ты — идиот! Вдумайся, краски того телевизора — это краски нашего телевизора!
— Зря ты, Сергей, у тебя хороший телевизор, — спешу успокоить я соседа, — он выдал все, что мог.
Сергей устало сползает на пол и упирается спиной в батарею. Заняв удобное положение, принимается легонько биться об нее головой.
— Я все понимаю, Сергей. Ты тут посиди, а я пойду к Лене и объясню, что ты сейчас не можешь купить новый телевизор с теми замечательными красками. Пусть подождет. Не дура же она, должна понять. Хотя, дура, конечно, разве можно верить краскам из рекламы.

ЧЕРЕЗ ЗВЕЗДЫ К ТЕРНИЯМ
Ты спрашиваешь, Люся, что делать в космосе до пяти утра? Ну, как же, Люся, а звезды? Выйдешь иной раз в открытый космос, а они уже тут. Я, Люся, на орбите не новичок. Мы с Колей не один уже виток вместе с Машей.
Главное, не пропустить стартовые три, два, один, пуск. «Поехали» кричит обычно Маша. И вот дрожание сменяется вдавливанием. Выбрасываем первую ступень, беремся за вторую, а там уже и космос. Земля уходит из-под ног, становится маленькой, а потом и вовсе теряется. Высоко. И невесомость. Необычайная легкость, другими словами. Ничего делать не надо. Само все летает.
Многое зависит от экипажа. Нас в ракете, обычно, трое: я, Коля и Маша. Бывает, позже присоединяется Федя. У него своя ракета.
Самое ответственное — состыковка. Одна, вторая, третья. Бывает, столько народу набьется, что хоть выноси.
Что делаем? Сидим на околоземной орбите, смотрим на Землю. Когда надоест, ставим научные эксперименты. Последний — вчера, перед самой посадкой. Коля, поэкспериментировав с Машей, пошел в открытый космос. В скафандре, конечно, без него неудобно как-то, космос все-таки, люди кругом, то есть, другие космонавты. Ты что, думаешь, осваивать космос мало желающих? И не такой уж он и мирный. Помню, на Альфу Центавру ходили. Летают, Люся, предметы, а космонавты ходят. Так, не поверишь, к кассе не пробиться. Чем ближе к звездам, тем народ жестче. Торопятся — всем, видишь ли, на орбиту.
Так вот, вышел Коля в открытый космос в скафандре, а он женский. Представляешь? Машин оказался, за экспериментом так увлеклись, что перепутали. А дома героя в чужом не ждали. Как положено — звезду героя, не помню куда, Коля показывал, но я не запомнил. Коля — назад, на орбиту, к Маше. Где, говорит, мой скафандр? Не могу я показаться дома в космическом, тем более, экспериментальном. А Маша совсем уже без скафандра. Говорит, забыла уже, как он и выглядит.
Космос полон опасностей. Вот сегодня. Идем тихим ходом. Смотрим — туманность. Полная. Ни черта не видно. Как домой возвращаться? Решили по прямой. Кто же знал, что так нельзя? В космосе, Люся, по прямой не ходят, там на каждом углу — искривления. В первую очередь, пространства. И со временем тоже какие-то проблемы. У вас здесь три ночи, а мы только Сатурн огибаем.
Ну и столкнулись с чуждой цивилизацией. Те спрашивают: зачем мы бродим по их галактике. Объясняем: срезали, думали, так короче. А они: а что, забора не видно? Забор, Люся, это что-то вроде гравитационного барьера. Чуждая цивилизация, не разобравшись, давай морду бить. Ладно, мою, а то ведь Колину. А Коля этого не любит. Он за контакты с разумной жизнью, но за пределами своей морды. Вытащил из гравитационного барьера кол и пошел устанавливать контакт. Я тут же бросился на помощь чуждой цивилизации. Жалко ее стало. Навалились. Колю оттащили от того, что осталось от цивилизации. Немного, но узнать можно. Поэтому поспели только к четырем. А если бы по старинке, по орбите, так кто знает, какие там тернии.
Я гравитацию преодолел, после невесомости это непросто, и сразу к тебе. И не кричи, Люся, в космосе, куда ни пойдешь, везде тишина. И знаешь, почему? Потому что попробуй кто-нибудь только пикнуть. Да ничего особенного не будет, Люся, только никто почему-то не пикает. Места там больше нездешние, малоизученные, потому влекущие. И что бывает за разное пиканье, малопонятно.
Если ты, Люся, против скорейшего освоения космоса, так и скажи. Я перенесу на завтра. Или поручу Коле. А Коля, он ведь в исследованиях границ мироздания совсем не знает меры, ему, что на Бету Андромеды, что к нам на балкон — все едино. Ладно бы один. Он же с Машей, чтобы та была свидетелем невероятных открытий. А Маша не умеет тихо осваивать неизведанное. Она от каждого удивительного открытия так кричит, а вселенная так полна загадками, что, сама понимаешь, спать совершенно невозможно.
То-то же. Звезды — это ведь, Люся, всегда через тернии. В космос сразу не полетишь. Здесь нужна привычка. Это ведь только в книжках — сел в ракету и поехал. Надоело — вышел. А в жизни ничего резко бросать нельзя. Нерезко можно. Но завтра не получится. Завтра на Гаму Ориона. Вместе? Ну, почему нет? Раз с Машей можно, почему с тобой нельзя? Ты, если разобраться, ничуть не хуже Маши. Я тебе, Люся, не говорил, но ты лучше всех, и не только на Земле, я проверял. Я, может быть, для этого и пошел в космонавты. Только обещай набраться романтизма, потому что звезды это сплошные тернии.

ПОД ОКНОМ
— Здравствуйте, девушка, это вы на окне сидите?
— То есть?
— Я хотел спросить, вы ведь сидите на окне, я не ошибся?
— Проходи, не мешай, не видишь, на мужчину смотрю.
— На какого?
— А вон, стоит. Да не этот, тоже мне нашел мужчину, левее.
— Но вы же мимо него смотрите.
— Мимо, конечно, чтобы он не понял и ничего такого не подумал.
— Не вздыхайте.
— Да я не вздыхаю, их здесь много за день проходит. По каждому сохнуть, с ума сойдешь.
— Да уж. Я вот тоже девушек в окне сколько перевидал. И ни с одной ничего серьезного.
— Понимаю. Иной раз такая дура в окне сядет, что лучше не смотреть. Давай, залезай, здесь невысоко. А вы, мужчина… Да-да, вы, на которого я тут целый час смотрю. Можете уже идти. Что значит, автобус еще не пришел? Нечего тут. Вон уже лысина, а туда же — под окнами ходить. Скотина. Жаль. Смотришь на них, смотришь, а в окна совсем другие лезут. Ну, где ты там?

КОГДА ИГРАЕТ БРАЗИЛИЯ
В продолжение темы: что нельзя, а что точно нельзя.
Матч Бразилия — Хорватия. Этой игры я ждал всю свою жизнь и весь вчерашний день. Последние двенадцать часов я перестал что-либо делать — настраивался на игру.
На шестьдесят второй минуте раздался звонок. Звонила любимая. Футбол показывали на кухне, а любимая позвонила в коридоре.
— Але, — сказал я, вежливо зеленея.
— Дорогой, это я.
Любимая внимательно следила за футболом, знала наперечет все трансляции, когда кто с кем играет, чтобы обязательно позвонить вовремя, и не дай бог попасть в перерыв.
— Слушаю внимательно, — сказал я со всей нежностью, приобретая некий фиолетовый оттенок.
— Мне нужно с тобой поговорить, — сообщила любимая, — об очень важном, о том, как мне нужно сейчас слышать твой голос. Ты ведь можешь это сделать для меня? Ведь верно? Я угадала?
— Конечно, — сказал я. — Но чуть позже, понимаешь, сейчас идет футбол.
— Футбол? — удивилась любимая. — А кто играет?
— В том-то дело, представь, Бразилия.
— Бразилия? Да-да. Вспоминаю. Ты что-то говорил о том, что больше всего на свете любишь смотреть, как играет Бразилия. Тем более, мне нужно сейчас слышать твой голос.
— Дорогая, ну что изменится, если я позвоню тебе через двадцать минут?
— Через двадцать минут я лягу спать, и твой голос мне будет не нужен. Как ты не понимаешь, что мне нужно сейчас.
Я без сил опустился на стул.
— Наконец-то мы видим настоящий бразильский футбол, — сообщил с кухни комментатор. — Жаль, что некоторые этого не видят.
— Я редко тебя о чем-то прошу, — напомнила любимая. — Всего шесть раз за все время.
Действительно редко, если учесть, что с любимой я познакомился на прошлой неделе.
Пришлось выйти из себя и, не вступая в дискуссию, повесить трубку.
За двадцать минут футбола я расплачивался впоследствии двумя с половиной часами послематчевого разговора о моем тяжелом детстве, сделавшем меня таким невероятно нечеловеческим. Мое детство было не только трудным, но и долгим. Мы сошлись на том, что я – чудовище. Я сам предложил этот милый диагноз, а любимая с радостью на него согласилась.
В тот день я понял, что нельзя объяснять любимой свою занятость смотрением футбола, но точно нельзя при этом рассказывать, кто играет.

ОТКАЗ
Нашей любви помешала ее холодность. Она почти меня не заметила, словно я все это время стоял с другой женщиной. В человеке прощается многое — любовь, ненависть, что угодно, но только не равнодушие. Я буквально рассвирепел. Для этого мне пришлось отойти чуть в сторону, засунуть руки в карман и пристально посмотреть мимо нее. Так мне было легче ее изводить. Но она опять ничего не заметила, как будто между нами ничего не было. А ведь было, я два раза шмыгал носом у нее над ухом и кинул один долгий, полный печальной загадки, взгляд на ее темное отражение в окне. Теперь моя неприступность представлялась вполне очевидной штукой, благодаря позе, которую я занял, и на сохранение которой я тратил много сил, потому что вагон метро сильно трясло. В конце концов, я решил сменить холодность на развязность, повис на поручнях обеими руками и наклонил голову, вчитываясь в схему Метрополитена. Девушка заметила изменение в моем настроении и попыталась улыбнуться. Но было слишком поздно что-либо менять. Приставать к женщине, не ответившей на домогательства с первого раза, я считал занятием низким, недостойным и неинтересным. Если сейчас так трудно, то что будет с ней к старости?..