Жизнь сюжетна!

Бытует мнение, и среди собственно писательского народа тоже, что жизнь, в общем-то, бессюжетна, а сюжеты – то есть законченные истории, с завязкой, развитием действия, развязкой – это уже чисто литературное изобретение: для удержания читательского внимания, ради конструкционной завершенности, эстетического изящества.

Однако же сама жизнь показывает, что это не так. Она прямо и открыто свидетельствует собой о своей сюжетности. Сюжеты рождаются ею постоянно и неустанно. Иногда небольшие, локального характера, годные для недлинного рассказа, а то и просто какого-нибудь пустячка, иногда такие, в которых отражается судьба целого народа и целых эпох. Сумей только увидеть и обработать.

В моей жизни был сюжет, в который сразу и не поверишь, если он случится не с тобой, но вот все так и было – без всякой литературной обработки.

На одном курсе со мной в Литинституте учился поэт, кажется, он был из Иваново, Александр, Саша Гаврилов. Длинный, худой, добродушный, восемнадцать-девятнадцать лет ему было, когда он поступал. Кажется, он был один такой молодой из мужской части курса. Тогда в творческие вузы брали или с двумя годами заработанного рабочего стажа, или после армии, и вот всем было за двадцать, кому и основательно. Наверное, и он в преддверии института сумел заработать стаж – для этого нужно было в последние два школьных года пойти работать, а заканчивать уже вечернюю школу. Но вечерняя школа есть вечерняя школа, знания она давала условные.

На экзамене по литературе мы оказались или за одним столом, или он впереди, я сзади, а может, наоборот, я впереди, сзади он – в общем, рядом. Тем сочинений я не помню, не помню, естественно, на какую из предложенных трех писал. Но, видимо, никакой сложности она для меня не представляла, потому что написал сочинение довольно быстро, проверил, перебелил, был уже готов сдавать его и тут получил от Саши (с которым еще и не был знаком) умоляющую записку: не могу ли я ему набросать план, коротко содержание сочинения вот на такую-то тему (которую он избрал), а то он ничего сочинить не может.

Времена были травоядные, не нынешние страсти с ЕГЭ, где лишнего листа бумаги не допросишься, в общем, полно было бумаги, и я за десяток минут живо набросал конспект его будущего сочинения, и с планом, и с характеристиками героев, и обозначил идею, и еще пересказал содержание того произведения, по которому он писал свою работу. Не знаю, возможно, Саша вышел из аудитории последним, растягивая мой конспект в полноценное сочинение, но факт остается фактом: он поступил.

Поступил он, поступил я, и после пять лет, учась на одном курсе, два года прожив вместе в общежитии, не общались, проходили мимо друг друга – не враждовали, нет, просто были друг другу неинтересны. Как говорится, у него своя компания, у меня своя. Надо сказать, что сыграло, может быть, роль и то обстоятельство, что у него поэтический семинар, у меня прозаический – не было творческого пересечения.

И вот выпускные, государственные экзамены, и на экзамене по литературе мне попадается вопрос про поэму Маяковского «Хорошо», а в скобочках: «содержание каждой главы в отдельности». Это был тот единственный вопрос в билете, ответить на который я не мог. Дело не в моем отношении к Маяковскому, к которому я всегда был настроен, скажем так, оппозиционно, а в том, что запомнить содержание каждой из девятнадцати глав этой исполненной громыхающей риторики поэмы не дано, наверное, никому. Почему я не догадался заготовить шпору – Бог весть. Наверное, русский авось. Во всяком случае, я тупо сидел за столом не в состоянии идти к экзаменационному столу, понимая, что там меня ждет лишь «неуд», и что делать, не знал. Надо сказать, что в отличие от вступительных экзаменов, где мы сидели по двое за столом и столы стояли впритык друг к другу, здесь – по одному за столом, а между каждым из них – расстояние метра два.

И тут от стола сзади двинулся на свою Голгофу Саша Гаврилов. Из-за своей долговязости был он несколько неуклюж движениями, как-то у него руки отставали от ног, ноги от рук, и, проходя мимо меня, выронил все свои листки, экзаменационный билет, ручку – наклонился и принялся собирать с пола. И пока он собирал, я успел поведать ему о своей проблеме.

Час, наверное, я ждал от него с воли шпоры. Уже и не чаял дождаться. Все, кто зашел после меня, ответили, получив заслуженную оценку, а я все сидел. Но через час шпора – маленький тугой бумажный шарик, брошенный незаметно мне на стол очередным нашим однокурсником, проследовавшим со своим билетом к свободному столу готовиться к экзамену, – была у меня в руках.

Дальше понятно: незаметно раскатать шарик, незаметно переписать – и поднимай паруса.

Экзамен был мной сдан.

И вот вышло: я помог ему поступить в институт, он помог мне закончить.

Практически новеллистический сюжет.

Остался эпилог, к собственно сюжету уже не имеющий отношения, но важный, как важен всякий эпилог, где рассказывается о дальнейшей жизни героев – как она сложилась после завершения описанных событий.

Саши Гаврилова давно уже нет в живых. Еще на последнем курсе института он женился на чудесной женщине, красавице, успешной сценаристке мультипликационных фильмов, у нее в творческой карьере все было просто роскошно – фильм за фильмом, премии, широкая известность, он с трудом издал сборник стихов, другой, год за годом вступал в Союз писателей – его раз за разом резали и резали. Был он не хуже других поэтов, что вступали, как с мылом пролетая в это узкое входное отверстие, а ему вот не шел фарт, и все. Он начал пить. Какие-то странные маргинальные компании появились у него, развлекались тем, что садились на какой-нибудь маршрут автобуса-троллейбуса, на заднее сиденье, и изучали так Москву – попивая для полноты ощущений водочку. И вот так однажды он ездил-ездил на троллейбусе до глубокой ночи, остался почему-то один, уснул, стояла зима, троллейбус неотапливаемый, водитель из кабины, отправляясь на ночную стоянку, не заметил, что у него там на заднем сиденье кто-то лежит, слившись с темно-коричневой обивкой, поставил троллейбус на стоянку и ушел, а утром сменщик, придя на работу, обнаружил вместо Саши его околевший труп.

Прощались мы с Сашей в морге Боткинской больницы. Кто нас, его однокурсников, собирал, – я это вновь не помню. Помню выступление Льва Ошанина, у которого в институте Саша был любимым учеником. «Эх, Саша, Саша!» – все восклицал он.

А может быть, если б не эта необходимость вступать в советские времена в Союз, Саша Гаврилов был бы и жив. И сюжет обошелся бы без этого эпилога. Но как было, так было.

Анатолий Курчаткин
FB